четверг, 16 февраля 2012
VI
Лунный свет льет в окна густые тени, разглаживает их по новеньким обоям спальни второго этажа, заправляет в складки на белых простынях. Весенняя луна дарит сны и сладкие желания. Сводит с ума и возвращает забытое. Она властвует в ночном мире.
Дин Винчестер пережил не настолько много весенних полнолуний, чтобы похвастаться разнообразием сладких желаний, а вот во всем прочем он – король. У него со сном нет проблем – иногда он даже высыпается, ему всегда есть, что вспомнить, и он пробовал сходить с ума – получалось, а еще, в довершение коллекции, у него отец – охотник на нечисть, а младший брат одержим.
Но это не для романтических рассказов в весеннее полнолуние. Это так, к слову.
Потому, что слова помогают Дину сосредоточиться и прийти в себя.
Сейчас он сидит на кровати, зашнуровывает кроссовки и повторяет себе, кто он есть, что он должен делать и, самое главное, где искать Сэма. Вторая постель пуста. Одеяло скинуто на пол, простынь смята. Ладонью трогает подушку – влажная. Значит, нужно топать к причалу. Когда подушка сухая, Сэм сидит в плетеном кресле на веранде.
- Это моя работа…. Просто работа…. – Шепчет себе под нос Дин, натягивая рубашку.
Лунный свет и глубокие тени скроют любую ложь.
На улице тихо. Головокружительные ароматы цветущих деревьев, огни кемпинга на озерной глади, огромное небо, здоровенный кусок свинца, привязанный к сердцу…. Нет, не то…. Но это обычная ночь Дина Винчестера. В ней все так и есть. Не хватает только темного силуэта на фоне таинственных пейзажей штата Мэн. Ах! Вот и он.
Малыш Сэмми сидит на краю причала. Дин не торопится. Он бы прибавил шагу, если бы Сэм стоял. Перешел бы на спринтерский бег. Но Сэм сидит, и, значит, досмотреть прерванные сны сегодня можно на причале.
Причал они с отцом починили на прошлой неделе. Теперь никто не рискует очутиться со сломанными ногами в воде. Дин шагает по новенькому добротному настилу, репетируя назидательную речь, одну из множества, припасенных для таких случаев, речей, которые он так никогда и не произнесет вслух. Вместо этого, он привычно устраивается справа от брата, раскрывает прихваченное одеяло, укутывает в него тощие плечи братишки, свои, и, вперив сонный взгляд в небо, заставляет себя поверить в существование счастья и для их семьи тоже.
Дин мастер врать.
А Сэм… он молчит.
Пять месяцев молчит и, просыпаясь в ледяном поту, сбегает на причал. Ему вчера исполнилось девять.
Рассвет застает Джона врасплох, точно он вор, прокравшийся к чужой тайне. Он стоит у окна гостиной в полной уверенности, что с причала его не видно. Зато ему виден и причал, и спящие, плотно прижавшись друг к другу, мальчики. В рассветных лучах они под этим ворсистым одеялом кажутся волшебным существом. Серебристая мохнатая спина его вытягивается поперек причального настила, у самого его края, и Джон проводит по ней указательным пальцем, будто гладит.
Рассвет дарит ему этот краткий, невозможный миг. Сейчас наступит пробуждение, волшебное существо рассыплется, сорвется с места….
Сэм по-прежнему не подпускает к себе людей. Он не переносит прикосновений. Как-то Джон заметил, что Сэм вот-вот разрыдается, ткнется носом в его плечо, и будет рыдать, пока не выльются из него со слезами и всхлипами вся боль, тоска, страхи. Джон был рядом, но помочь оказался не в силах. Сэм бросился прочь. Сэм убегает уже столько лет, что это стало чем-то вроде врожденного порока сердца – какое-то время с этим живешь, словно на минном поле, потом, привыкаешь, понимая, что изменить все равно ничего нельзя, а потом наступает тот необъяснимый момент, когда взрыв под ногами воспринимается, как праздничный фейерверк. Это они тоже уже пережили. Теперь они - просто два сапера, которые перерезают провода и вынимают детонаторы. Раз за разом, методично и без лишних эмоций.
Бескрайнее минное поле….
Больное сердце, которое всегда с тобой….
Если бы только знать, что у тебя в голове, Сэмми, малыш. Утопиться – это же не способ.
Месяц назад, Джон снял все задвижки с дверей. Причина – Сэм, заснувший в ванной до краев наполненной водой. Действительно ли он заснул или…. С того дня Джон и Дин – оба или по очереди – присматривают за ним с тупым упорством агентов национальной безопасности. Свыкнуться, сжиться…. Продолжать ходить на работу, посещать школу…. Каждую минуту ждать фейерверка и быть к нему готовыми.
Не изменилось ничего.
Обычное утро Винчестеров. Теперь оно такое: отец готовит завтрак, на его фартуке кукурузные початки – непременная аллюзия на титульного беллетриста штата Мэн, «великого и ужасного Стивена» (15). Джон сносно готовит. Оладьи, салат, яичница с беконом, яичница без бекона…. С пирогами, как и прежде, управляется Дин.
До школы Джон подбрасывает их на машине. Эти четверть часа в дороге – настоящее испытание. Для всех троих. Потому, что минимальное пространство салона электризуется с первого оборота ключа зажигания, а зеркальце заднего вида фиксирует, будто на фотопленку то, как старательно прячутся взгляды. Сэм боится Джона. Сэм сбегает от Джона даже здесь, в этом зеркале.
В школе все иначе. Сэм продолжает играть свою роль. Он убедителен в каждом движении, в каждой фразе. Учителя его хвалят, и, кажется, более милым может быть лишь щенок, подаренный на День рождения. Ему спишут за глаза любую шалость. Однако Джон не разделяет этого общего восхищения. Его удручает, и очень крепко, тот факт, что Сэмми не шкодливый щенок. Он видел другое его лицо. И пускай все родители мира закидают его камнями, он будет ждать и надеяться, что однажды Сэм влетит в их гостиную со своей первой законной, честно заработанной оценкой «плохо»… нет, «хуже некуда!»…. за поведение. Потому, что Сэму девять, а мальчик девяти лет не выходит из дома без шпаги. Мальчик девяти лет строит крепости на деревьях и ведет армию своих верных воинов в битву. Он переплывает озеро на спор только потому, что в озере водится дракон, а в девять отвага – единственная надежная валюта полководца. Бывает, он падает с дерева на землю, и колени его сбиты в кровь, и замок соседской девочки недосягаем, хоть плачь, и в конце семестра в дракона превращается учитель, дышащий огнем за злостные прогулы, и хочется пересидеть посыпавшиеся на голову неприятности в тихом, укромном уголке, но он никогда не станет срывать аплодисменты взрослой публики отличным поведением. Если только он не притаившийся маленький мерзавец. Джон хочет быть уверенным, что ни один из его сыновей не мерзавец. И он хочет забыть насколько его Сэмми может быть послушным.
Но пока он вместо обеда с приятелями по мастерской, оставляет машину за поворотом и идет к решетке школьного двора. Он стоит, прислонившись к дереву, и смотрит, как его мальчики вписываются исключительно в строго очерченные границы собственного мира. Не похожего на обычный мир сверстников, опасного. Изо дня в день он видит лохматую голову Сэма, уткнувшегося в очередную библиотечную книгу, и коротко стриженый затылок Дина, дремлющего где-то поблизости.
Джон должен дать им время. Хотя бы время, если дать им другой мир – не в его власти. И он продлевает контракт с автосервисом еще на год. Он осторожно уводит Дина от мысли, что друзья – это часть охоты, необходимая для достижения поставленной цели. Мальчики учатся выбирать и дарить подарки, не опасаться быть заметными, ходить в гости, помогать пожилому глухому соседу…. У них не сразу все получается. Даже у Дина. Сэм неосознанно старается подражать старшему, и Джон рискует в итоге получить две абсолютно идентичные копии, но… детей растить – не по форме детали отливать. Никогда не угадаешь. И как бы Сэм ни держался в обществе людей, каким бы милым ни казался он окружающим, дома это был все тот же Чужой. Каждую минуту напоминающий молчаливым присутствием и Джону, и Дину, кто они есть, и кем им никогда не стать, и еще о тех, кто однажды – рано или поздно – найдет их убежище. Рано или поздно….
А потому Джон не может позволить себе беспечность. Немного беспечности он позволяет сыновьям. Тренировки он сводит лишь к необходимому минимуму, чтобы у мальчиков оставалось время на школьные занятия, друзей, обычную жизнь и, обязательно, на крепость в кроне раскидистого дерева.
Рано или поздно….
Иногда он получает новости от Бобби Сингера. Не чаще раза в неделю. И тогда, наблюдая из окна гостиной за сидящими на причале детьми, он ночь напролет думает, не лучше ли ему вернуться на «склады Морриса» к контейнеру №4870/R? Последний визит Желтоглазого привел его туда впервые.
Это было спустя неделю-полторы. Джон залатал раны. У него было достаточно времени все обдумать, выждать, понаблюдать за Сэмом. Окончательное решение он принял уже в снятом на складах контейнере, куда он свез уместившийся в четыре тщательно запакованные коробки охотничий инвентарь.
Джон еще раз оглядывает заваленный предметами стол. Артефакты, ампулы с жидкостями и маслами разного действия, коробка старинных серебряных пуль, среди них и та, что так и осталась в барабане его револьвера с визита проекции Желтоглазого, десяток пергаментов, карманный рукописный «словарик символов», потрепанная записная книжка в кожаной обложке цвета темного воска, оружие, много оружия… - все, что собрано за последние восемь лет. Он устал. Он больше не уверен, что выбрал правильную дорогу. Он вообще перестал различать дороги и уверенности нет ни в чем. Кроме одного….
Одним широким махом опустошает он поверхность стола, испещренную царапинами и вмятинами. Грязная, разбитая, изуродованная столешница…. Как его жизнь…. Как жизнь его детей….
Можно врать кому угодно, только не себе. Ты есть тот, кого ты создаешь в себе. Иногда за этим трудом ты просто не замечаешь, что в стенах, которыми ты отгораживал свой город от всех прочих ради безопасности, ты не оставил ни одного проема для ворот, ни единого входа-выхода. Ты замуровал себя и своих близких в этом грандиозном склепе, и опасность более не вовне, она внутри. Иногда идея мести, пусть и праведной мести, завладевшая тобой однажды, поглотила тебя настолько, что ты сжигаешь уже не ее цель, а каждого, кто имеет несчастье находиться рядом. Даже собственную семью. И ты не желаешь замечать, как часто в войне между добром и злом побеждает… привычка вести войну.
Джон проходил это однажды.
Он проводит рукой по столешнице снова и снова. Ее владельцы сделали ее такой. Жаль, душу не проверишь на предмет повреждений…. Не починишь…. Не пришло ли время сбросить с нее все то, что продавливает, царапает, режет? Пока она не превратилась в труху.
Рано или поздно….
Он запирает свое прошлое под замок, избавляется от вещей, которые связывают его с миром войны и хаоса, как однажды Сэмми связал Желтоглазого с реальным миром людей. Предметы, которые как фигуры на шахматной доске ада делают игрока видимым, а, значит, уязвимым, он не принесет в свой дом. С этим не будут расти его дети.
Нет, он не дезертир. Он лишь на время уведет с поля боя тех, кому там быть не нужно. За последние восемь лет он сильно задолжал своим детям. Они заслужили почетный дембель. И он им его даст. Даст вместе с шансом на выбор. Вместе с правом на необходимую свободу. Хотя бы для того, чтобы однажды не оказаться под одной крышей с моральными уродами, вооруженными и опасными, которые когда-то поверили, будто отчаяние – единственная причина для жизни.
Он повесил надежный замок на контейнер на «складах Морриса». Напоминанием тому ключ с гравировкой на жетоне №4870/R. Он ни разу с того дня не прикасался к нему. Может быть, именно поэтому сейчас он ставит на стол тарелки с завтраком для своих сыновей, вернувшихся с причала, замерзших и голодных, но живых. И у него еще есть время, чтобы увидеть, наконец, настоящего Сэма.
Этим утром его надежды вновь разбиваются о молчаливую отрешенность Сэмми. Такую покорную, такую пугающе не детскую.
- Тебе булку с изюмом или с шоколадом, братан?
Простой вопрос Дина, кинутый как бы невзначай, между поеданием хлопьев в молоке и разговором о тысяче важных дел с Джоном, вводит Сэма в очередной ступор. Почему он прячет глаза? Почему каждый раз он отводит глаза, когда они втроем заняты такими простыми, обычными делами, как завтрак или пятнадцатиминутная поездка в школу? Почему он не поступает так с посторонними, чужими людьми, но всегда с близкими? Близкими…. Он не принимает этого слова, этот девятилетний мальчик, защищающий свой мир с ножом в руках. Это что, особая форма избирательного аутизма?
Сэм «зависает» на долгую минуту, как замирает в тревожном ожидании Джон, и тогда Дин делает самое естественное, что можно было бы придумать в этой ситуации – он кладет перед Сэмом одновременно и булку с изюмом, и булку с шоколадным маслом. Это же так просто! Не знаешь, чего хочешь – попробуй и то, и другое. Но то, что просто для Дина…. Сэмми складывает булки одна к другой и съедает их до последней крошки. Улыбки медленно сходят с лиц наблюдающих сначала с одобрением, затем с изумлением, и под конец с состраданием Джона и Дина. И это уже не смешно. Каждой из этих булок досыта наелся бы и Джон, но вопрос не в том, голодный или сытый Джон – в доме хватает еды – вопрос в том, почему Сэм не останавливается, когда кусок явно уже в горло не лезет? Ради всего святого, зачем?!
Продолжать неожиданный и жестокий эксперимент и предлагать Сэму другую еду никто не решается. Есть самим больше не хочется. Завтрак закончен. Они оба все ближе к мысли о необратимости, о том, что Желтоглазый сломал в мальчике что-то более важное, нежели воля, и это уже не починить. Джон стоически изображает весельчака следующие пятнадцать минут по дороге к школе, и еще пятнадцать минут пережидает, отогнав машину в проулок, пока он не сможет начать дышать ровно.
Прямо сейчас ему нужно успокоиться и принять решение.
- Пап, мы дома! - Дин пропускает младшего первым, и еще с веранды кричит в гостиную. Он громкий. Он любит возвращаться домой, зная, что по понедельникам в автосервисе сокращенный рабочий день, и отец возвращается раньше, привозит чего-нибудь вкусненького. Обычно по понедельникам они валяют дурака на заднем дворе у костра. Дин любит понедельники.
– Мы видели нового пса … Шериф завел нового ротвейлера. Вот это махина, пап, не поверишь! Зверюга! – Звенит он в кухне. - Эй, есть кто живой?
Сэм еще разувается, когда топот сообщает маршрут передвижения Дина по дому. Спальня, ванная…. У Сэма не хорошее предчувствие. Еще с первого урока он ощущает нарастающую тревогу, будто кто-то бьет в барабан – ритм ударов и их громкость сначала низкие, но уже к приходу Дина он напоминает камнепад.
- Папа?
Камнепад гудит лавиной.
- Старик, по ходу мы одни. – Его голова показывается неожиданно, успел обежать весь дом, включая гараж. Выглядит он несколько раздосадовано, однако быстро переключается - не конец света. Он выпаливает в режиме автомат:
– Одни! Круть! Я переодеваться и на озеро. Приглашение негласно и потому действительно в течение десяти минут. Не проворонь, мелкий.
Он умеет быть деликатным. Он дипломат – Дин Винчестер. А Сэм…. У него в сердце кошка бешенная. Пять месяцев. С той минуты, как он вспомнил… озеро… февраль… голос… приказ….
Он идет медленно. Неестественно чистый, мерцающий голубым фосфором лед под босыми ногами… холодно, страшно. Страх сковывает, но голос… этот, не имеющий источника голос, кажется, он звучит у него в голове… он гонит его вперед. Против его желания. Игнорируя протест каждой клеточки его тела.
И есть еще другие голоса. Голос Джона и второй – он принадлежит Дину.
- Сэмми, стой!!! Вернись!
- Лед… Ты слишком тяжелый… Вы оба провалитесь….
- Вернись сейчас же!
«Ты видел, они убийцы, они хотят причинить тебе вред…»
- Сэмми, братишка, - Дин оказывается в нескольких шагах от него. Он говорит мягко, ему хочется верить, так хочется взять его за руку….
И Дин протягивает руку вперед. Надо дотянуться. Сэмми хочет дотянуться и пойти с Дином, но… в его руке нож… на руках брата кровь…. Она отражается в сэмовых глазах, смешивается с недоумением, сомнением и… голос… он прав:
«Тебя никто не защитит. Никто. Эти люди – злые. Они убьют и тебя. Ты должен сам защитить себя….».
Сэм сглатывает. Ему не страшно, не страшно, нестрашнонестрашноне…. На тренировке у него никак не получался этот прием. Он все еще ниже брата ростом, и провести захват нереально. Но он несколько раз видел, как прием отрабатывал с Дином Джон. Он запомнил. Он повторял, когда никто не видел. А сейчас Дин… он говорит что-то… он опускается на колени и протягивает ему руку… он на коленях даже ниже…. И в следующую секунду Сэм уже за его спиной. Пальцы крепко вцепляются в волосы, рывком Сэм принуждает заложника поменять позицию. Он прикрывается братом, как щитом. Он не дает ему шевельнуться. Правой рукой он крепко держит приставленный к выгнутой, открытой шее Дина… нож. Сэму нужно, чтобы это видел Джон….
Нет, нет… это голос приказывает показать это Джону…. Сэм не хочет….
Потому, что видеть, как Джон беспомощно замирает на берегу, как подкашивает его отчаяние…. Сэм не хочет….
Он протестует, тянет руку прочь от горла, силится разжать пальцы,… он борется. Дин должен знать, что он сопротивляется…. Дин….почувствует и поможет….
И, как наказание, лед хрустит, расходится под ними, бросая братьев в пасть холода. Наказание жестоко. Но Сэм… он не убьет.
Последней вспышкой ослепляет мысль: «…папа… помоги…».
Сэм сидит на диване в гостиной. Он дрожит от оживших воспоминаний. Не от воспоминаний холода или боли – тут другое. Ему ПРОСТИЛИ. Нож у горла, купание в ледяном озере, ту драку, которая едва не закончилась для Дина гибелью, и глубокую рану поперек груди. ПРОСТИЛИ. Эту чертову медузу!... воровство и ложь,… которые ставили Джона… отца… на грань жизни и смерти… не раз… не два…. ПРОСТИЛИ. Пять месяцев ему прощают то, что он никак не может сам себе простить.
- ДИИИИИИИН!!!!!
Дин, распевая во весь голос незабвенных Scorpions, как раз успел просунуть руку в рукав домашней рубашки, когда вопль впечатался в его мозг нокаутом. Он чудом устоял на ногах. Сэм….
Между первым и вторым этажами обычно лестница… кажется…. Он не помнит. Он не помнит даже, где научился летать, когда видит Сэма, стоящего посреди гостиной. Инстинкт срабатывает безотказно: неуловимым движением Дин выхватывает из-за пояса джинсов фляжку. Скинутая крышка катится по ковру, плеск воды, прозрачный блеск воды, струйки воды, стекающие с волос Сэма, по его лицу…. Пауза длится, длится, длится…. От святой воды на голове Сэма не вырастают рога, не плавится его кожа, не начинаются конвульсии. Сэмми облизывает губы, проглатывает привычную на вкус воду. Он все еще не открыл глаз…. Дин ожидает… чего угодно: желтые глаза, черные глаза, красные глаза, истерику, крик, удар в челюсть. Но ничего не происходит. И Дин заставляет себя взять брата за плечи и встряхнуть.
Медленно-медленно, как будто пробуждаясь от очень долгого сна, его веки размыкаются. Лучистым чем-то брызжет, блестит и переливается. Это не требует слов и объяснений, хотя,… Дин не отказался бы прямо сейчас от подробной инструкции. Он не знает этого мальчика. Определенно, не знает.
- Научи меня плавать, Дин. Хочу научиться плавать. - Произносит Сэм в каком-то озарении. Сказать, что это впечатлило? Лучше промолчать. Да и при всем желании что-то ответить сейчас, прыгать, задевая теменем потолок, Дин не может выдавить из себя ни слова. Он открывает рот и… его душит этот неведомый… если он сейчас расплачется… пропадай пропадом репутация крутого парня!
Рассвет застает его врасплох.
- Сэмми….
Приснилось? Его еще долго будут преследовать ночные кошмары, он привык. Ладонь стирает капли пота с лица. Первые лучи солнца и утренняя прохлада проникают в комнату через открытое окно. Вдох-выдох…. Просто сон.
Почему тогда… где Сэм? Пустая кровать аккуратно застелена, одежды нет на стуле.
Под подушкой он держит нож. Отец знает. И он не против.
Сейчас Дин собирается быстрее, чем за 45 секунд. Джинсы, нож и… все…. Он сбегает по лестнице в гостиную. Он проходит коридор, заглядывает в ванную, в отцовскую спальню.
- Зараза, - Цедит он сквозь зубы. Дом пуст. И тих. И что происходит, спросить не у кого.
Осторожно, по всем правилам военного искусства, он пробирается на задний двор, но там тихо и пусто, как и внутри дома. Гараж…. «Импала» на месте, мотор холодный. Но это, почему-то не особо воодушевляет.
Толкаются в растревоженном сердце неприятные воспоминания. Лодочный сарай, причал…. Что, если Сэм….
Опрометью Дин мчится к озеру. Уже почти светло и он хорошо различает очертания старого строения, но на причале… ни души. Отяжелевшее сердце обрывается в пятки, снова подпрыгивает к горлу. Он бежит, будто за ним гонится стая свирепых оборотней, а впереди пропасть, и сворачивать некуда.
У самого края он тормозит, босые ступни скользят по влажным, гладким доскам, и, чтобы не уйти на дно с головой, он падает на колени. Он хочет кричать, звать…. Но, что это? Футболка Сэма? Здесь…. Одежда отца…. Всплеск воды, смех….
Он оборачивается, в поисках источника. Джон стоит в воде по пояс. Он только что вынырнул, на его плечах искрятся капли, и он придерживает под грудь барахтающегося Сэма. Он плавать его, что ли учит? Сэма, которого месяц назад обучил всем премудростям настоящего купания он – Дин?! От обиды он прикусывает губу, глаза недобро прищуриваются. И только сейчас до него доходит… все события последнего года, этот дом….
- Поберегииииись!!! – Крик его, звонкий, веселый, скользит по озерной глади, пока он, разогнавшись, прямо в джинсах, поджав колени, летит в воду. Брызги ударяют во все стороны, в Джона и Сэма. Они от неожиданности не успевают ничего сообразить, и это, наверное, лучшая минута его жизни. Он выныривает, чтобы насладиться произведенным его «бомбочкой» эффектом. Он ловит Сэма и устраивает ему настоящую головомойку, брызгает на Джона пригоршнями и столько же получает в ответ. И над всем этим весельем льется смех, и сэмово: «Папа, пап…. Я тоже хочу прыгать с пирса!».
Боже, это, реально, лучший день в семье Винчестеров!
Никто и ничто на свете, под этим восходящим солнцем или под холодным глазом луны не сможет отобрать у Джона то, что в нем главное. Ни демоны, ни охота, ни потери, ни они его подрастающие сыновья. Даже он сам не сможет отречься от этого – главного. Великий Джон Винчестер. Их терпеливый и мудрый отец.
Эпилог
Дин не может понять, почему это так сложно для отца. Сэм старается!
Как можно быть настолько слепым? Тренировки тренировками. Сэм хорош в обучении. Особенно с ножом. Это у него получается. Согласен, не так хорошо, как раньше, под властью Желтоглазого, но он упорный, много занимается, наверстает.
А вот охота….
- Пап, он же… ребенок…. – Последний аргумент Дина.
Он ловит это странное изменение в отце. Минутное, постороннее, то, что Джон прячет старательно и ревниво. Вторгаться в это кажется не честным. Личное пространство. Но Дин на этот раз идет до конца:
- Он… он другой… ребенок….
Он здорово растерялся сейчас. Страх перед вполне возможным гневом отца врезался в страх увидеть Сэма сломанным.
Ему никогда до сего дня не приходило в голову просить отца отложить первую настоящую охоту Сэма до лучших времен. Он-то знает – лучших времен для Винчестеров предусмотрено не много.
К охоте Дин был готов, кажется, всегда. Даже тогда, когда… да, ни черта не был он готов! Ни разу не готов. Но Джон всегда знал, что этот мальчик перешагнет жалость, страх, боль – что угодно. Однажды осознанная цель – защищать – выковала в нем тот стержень, который выдержит, не расплавится, не погнется. Джон чувствовал это в первенце, поддерживал, холил и лелеял только это – главное. Эту цельность. И пусть многим со стороны кажется его забота чрезмерной строгостью, жестокостью. Пусть сам Джон ненавидит себя за каждое «есть, сэр», срывающееся с языка его… ребенка. Старшего, выносливого, надежного… ребенка. Такого по-настоящему ДРУГОГО, что посреди обычных детей ему попросту не осталось места.
И сейчас он вспоминает. Он делает шаг к сыну, сгребает его за плечи, крепко, крепко держит. Ничего, не рассыплется.
- Дин, мне нужно, чтобы твой брат мог защитить себя сам. Потому, что однажды… рано или поздно… меня… или тебя… нас не будет рядом с ним. Понимаешь? Очень важно, чтобы ты это понял, Дин.
Он говорит спокойно, ровно. Он смотрит в зеленые глаза. И понимает, что его сильный сын не собирается прятаться за мальчишескими бравадами. Тем более, не станет использовать детский страх в качестве рычага давления на отца. Никогда в шантаже уличен не был. Так в чем же дело? В ком он настолько не уверен? В Сэме? Или в себе?
- Он не готов.
Дин сглатывает, запинается. Джон позволяет ему договорить.
- Меня или тебя… нас не будет. Я знаю. Но сейчас мы с ним, и он не готов… еще… и он не сможет…. Ты видел его на тренировках, а я вижу его в школе. Поверь, он не спустит курок. Не сможет… и тогда… тогда ТЫ подставишься….
Вот оно что! Вот чего ты боишься. С самого начала.
Это, действительно, тяжело – видеть правду чужими глазами. И Джон… ему уже четвертый десяток и, он понимает - он должен научиться слышать Дина. Каждого из своих сыновей.
- Думаешь, я тороплю события?
- Думаю, что бабушку звали не Сара Коннор.
Они смеются. Оба. Вместе. И едут в супермаркет выбирать подарок, и торт. Сэм любит вишневый с белым кремом.
Завтра Сэму исполнится двенадцать.
_____________________________________
1) «Корта-дистанция» – дословно «расстояние пореза» - в теории и практике ножевого боя значение отрезка, на котором расположены позиции противников.
2) Easter Offensive - «Пасхальное наступление» - «Нгуен Хюэ» (Nguyen Hue) — официальное название наступательной операции северо-вьетнамской армии весной 1972 года. Наряду с весенним наступлением 1975 года является крупнейшей военной операцией Вьетнамской войны.
3) « Сосновый штат» - официальное прозвище штата Мэн на северо-востоке США (часть Новой Англии).
4) Дом Сары Винчестер - Дом Винчестеров — дом номер 525 на Винчестер-бульваре в городе Сан-Хосе, штат Калифорния, США. Был куплен в 1884 году Сарой Винчестер, наследницей многомиллионного состояния семьи оружейников. Сара была дамой весьма экзальтированной, склонной к мистике. 38 лет до своей смерти она руководила перестройкой и расширением домовладения. Сейчас дом Винчестеров трехэтажный. В нем примерно 160 комнат, 13 ванных, 6 кухонь, 40 лестниц. В комнатах 2000 дверей, 450 дверных проемов, 10000 окон (до наших дней сохранились витражные окна), 47 каминов и один душ. В настоящий момент дом открыт для посещения туристов.
5) Хью Марстон Хефнер (англ. Hugh Marston Hefner; род. 9 апреля 1926 года, Чикаго, США) — американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала Playboy, а также основатель компании Playboy Enterprises.
6) The Man Booker Prize - Бу́керовская пре́мия (англ. Booker Prize) — одна из самых престижных наград в мире английской литературы. Присуждается автору, проживающему в одной из стран Содружества наций за роман, написанный на английском языке. Победитель получает чек на сумму 50 тысяч фунтов стерлингов (до 2002 года призовая сумма составляла 21 тысячу фунтов). Впервые вручение награды состоялось в 1969 году. С 2002 года спонсором Букеровской премии выступает группа компаний Man, потому полное официальное название премии — The Man Booker Prize.
7) Ма́ртин Лю́тер Кинг (англ. Martin Luther King; 15 января 1929, Атланта (штат Джорджия, США) — 4 апреля 1968, Мемфис, (Теннесси, США)) — самый известный афроамериканский баптистский проповедник, яркий оратор, лидер Движения за гражданские права чернокожих в США. В данном фрагменте, как образец ораторского искусства и искусства убеждения, упоминается его речь, получившая широкую известность - «У меня есть мечта» («I have a dream»), которую во время марша на Вашингтон в 1963 году у подножья монумента Линкольну слушали около 300 тысяч американцев.
8) «Молча́ние ягня́т» (англ. The Silence of the Lambs) — американский триллер 1991 года, снятый по мотивам одноимённого романа Томаса Харриса режиссером Джонатаном Демми. Картина была удостоена приза МКФ (Берлин) и пяти премий «Оскар». Фильм стал третьим в истории, завоевавшим «Оскары» в пяти самых престижных номинациях. Фильм неоднократно признавался лучшим триллером в истории кино. В данном фрагменте звучит как аллюзия на умелого манипулятора – главного персонажа маньяка Ганнибала Лектора, и одновременно, как упоминание образцового мастерства кинорежиссуры.
9) То же.
10) Румпельштильцхен (нем. Rumpelstilzchen) — сказка братьев Гримм о злом карлике, способном создавать золото из соломы, спрядая её. По классификации Аарне-Томпсона этот сюжет имеет номер 500.
11) «Синдром Бельмонда» или Аналгезия - полное исчезновение болевой чувствительности. Обычно сопровождается нарушением и других видов чувствительности (осязательной, температурной и др.). Врожденное заболевание, в крайне редких случаях проявляется так же у людей, перенесших сильнейшее болевое воздействие.
12) Джордж Грант Блэйсделл "Мистера Зиппо", - отец-основатель знаменитого производства зажигалок. Зажигалка Zippo была выведена на рынок в 1932 году. Производится компанией «Zippo Manufacturing Company» в Брэдфорде, штат Пенсильвания, США. Компания «Zippo Manufacturing Company» сокращённо также называется «Zippo» по названию торговой марки, а её история и история её основного продукта — бензиновой зажигалки Zippo — неразрывно связаны. Zippo – эталон качества и стандарт надежности, предмет коллекционирования, своеобразная фетиш. Во избежание обвинений в скрытой рекламе, напомним, что у Джона именно так, надежно, все и сработало
)
13) То же.
14) Адольф из Рансхофена – Здесь Желтоглазый упоминает никого иного как Адольфа Гитлера, родившегося 20 апреля 1889 года в деревне Рансхофен (ныне — часть города Браунау-на-Инне — основоположника и центральную фигуру национал-социализма, основателя тоталитарной диктатуры Третьего рейха, вождя (фюрера)… дальше, думаю, перечислять не стоит, чести многовато.
15) …титульного беллетриста штата Мэн «Великого и ужасного Стивена» - Сти́вен Э́двин Кинг (англ. Stephen Edwin King; род. 21 сентября 1947, Портленд, Мэн, США) — американский писатель, работающий в разнообразных жанрах, включая саспенс, ужасы, триллер, фантастика, фэнтези, мистика, драма. Штат Мэн, действительно описывается в нескольких произведениях, как основная локация. Ну, а остальное, про мастера все мы знаем.)
Лунный свет льет в окна густые тени, разглаживает их по новеньким обоям спальни второго этажа, заправляет в складки на белых простынях. Весенняя луна дарит сны и сладкие желания. Сводит с ума и возвращает забытое. Она властвует в ночном мире.
Дин Винчестер пережил не настолько много весенних полнолуний, чтобы похвастаться разнообразием сладких желаний, а вот во всем прочем он – король. У него со сном нет проблем – иногда он даже высыпается, ему всегда есть, что вспомнить, и он пробовал сходить с ума – получалось, а еще, в довершение коллекции, у него отец – охотник на нечисть, а младший брат одержим.
Но это не для романтических рассказов в весеннее полнолуние. Это так, к слову.
Потому, что слова помогают Дину сосредоточиться и прийти в себя.
Сейчас он сидит на кровати, зашнуровывает кроссовки и повторяет себе, кто он есть, что он должен делать и, самое главное, где искать Сэма. Вторая постель пуста. Одеяло скинуто на пол, простынь смята. Ладонью трогает подушку – влажная. Значит, нужно топать к причалу. Когда подушка сухая, Сэм сидит в плетеном кресле на веранде.
- Это моя работа…. Просто работа…. – Шепчет себе под нос Дин, натягивая рубашку.
Лунный свет и глубокие тени скроют любую ложь.
На улице тихо. Головокружительные ароматы цветущих деревьев, огни кемпинга на озерной глади, огромное небо, здоровенный кусок свинца, привязанный к сердцу…. Нет, не то…. Но это обычная ночь Дина Винчестера. В ней все так и есть. Не хватает только темного силуэта на фоне таинственных пейзажей штата Мэн. Ах! Вот и он.
Малыш Сэмми сидит на краю причала. Дин не торопится. Он бы прибавил шагу, если бы Сэм стоял. Перешел бы на спринтерский бег. Но Сэм сидит, и, значит, досмотреть прерванные сны сегодня можно на причале.
Причал они с отцом починили на прошлой неделе. Теперь никто не рискует очутиться со сломанными ногами в воде. Дин шагает по новенькому добротному настилу, репетируя назидательную речь, одну из множества, припасенных для таких случаев, речей, которые он так никогда и не произнесет вслух. Вместо этого, он привычно устраивается справа от брата, раскрывает прихваченное одеяло, укутывает в него тощие плечи братишки, свои, и, вперив сонный взгляд в небо, заставляет себя поверить в существование счастья и для их семьи тоже.
Дин мастер врать.
А Сэм… он молчит.
Пять месяцев молчит и, просыпаясь в ледяном поту, сбегает на причал. Ему вчера исполнилось девять.
Рассвет застает Джона врасплох, точно он вор, прокравшийся к чужой тайне. Он стоит у окна гостиной в полной уверенности, что с причала его не видно. Зато ему виден и причал, и спящие, плотно прижавшись друг к другу, мальчики. В рассветных лучах они под этим ворсистым одеялом кажутся волшебным существом. Серебристая мохнатая спина его вытягивается поперек причального настила, у самого его края, и Джон проводит по ней указательным пальцем, будто гладит.
Рассвет дарит ему этот краткий, невозможный миг. Сейчас наступит пробуждение, волшебное существо рассыплется, сорвется с места….
Сэм по-прежнему не подпускает к себе людей. Он не переносит прикосновений. Как-то Джон заметил, что Сэм вот-вот разрыдается, ткнется носом в его плечо, и будет рыдать, пока не выльются из него со слезами и всхлипами вся боль, тоска, страхи. Джон был рядом, но помочь оказался не в силах. Сэм бросился прочь. Сэм убегает уже столько лет, что это стало чем-то вроде врожденного порока сердца – какое-то время с этим живешь, словно на минном поле, потом, привыкаешь, понимая, что изменить все равно ничего нельзя, а потом наступает тот необъяснимый момент, когда взрыв под ногами воспринимается, как праздничный фейерверк. Это они тоже уже пережили. Теперь они - просто два сапера, которые перерезают провода и вынимают детонаторы. Раз за разом, методично и без лишних эмоций.
Бескрайнее минное поле….
Больное сердце, которое всегда с тобой….
Если бы только знать, что у тебя в голове, Сэмми, малыш. Утопиться – это же не способ.
Месяц назад, Джон снял все задвижки с дверей. Причина – Сэм, заснувший в ванной до краев наполненной водой. Действительно ли он заснул или…. С того дня Джон и Дин – оба или по очереди – присматривают за ним с тупым упорством агентов национальной безопасности. Свыкнуться, сжиться…. Продолжать ходить на работу, посещать школу…. Каждую минуту ждать фейерверка и быть к нему готовыми.
Не изменилось ничего.
Обычное утро Винчестеров. Теперь оно такое: отец готовит завтрак, на его фартуке кукурузные початки – непременная аллюзия на титульного беллетриста штата Мэн, «великого и ужасного Стивена» (15). Джон сносно готовит. Оладьи, салат, яичница с беконом, яичница без бекона…. С пирогами, как и прежде, управляется Дин.
До школы Джон подбрасывает их на машине. Эти четверть часа в дороге – настоящее испытание. Для всех троих. Потому, что минимальное пространство салона электризуется с первого оборота ключа зажигания, а зеркальце заднего вида фиксирует, будто на фотопленку то, как старательно прячутся взгляды. Сэм боится Джона. Сэм сбегает от Джона даже здесь, в этом зеркале.
В школе все иначе. Сэм продолжает играть свою роль. Он убедителен в каждом движении, в каждой фразе. Учителя его хвалят, и, кажется, более милым может быть лишь щенок, подаренный на День рождения. Ему спишут за глаза любую шалость. Однако Джон не разделяет этого общего восхищения. Его удручает, и очень крепко, тот факт, что Сэмми не шкодливый щенок. Он видел другое его лицо. И пускай все родители мира закидают его камнями, он будет ждать и надеяться, что однажды Сэм влетит в их гостиную со своей первой законной, честно заработанной оценкой «плохо»… нет, «хуже некуда!»…. за поведение. Потому, что Сэму девять, а мальчик девяти лет не выходит из дома без шпаги. Мальчик девяти лет строит крепости на деревьях и ведет армию своих верных воинов в битву. Он переплывает озеро на спор только потому, что в озере водится дракон, а в девять отвага – единственная надежная валюта полководца. Бывает, он падает с дерева на землю, и колени его сбиты в кровь, и замок соседской девочки недосягаем, хоть плачь, и в конце семестра в дракона превращается учитель, дышащий огнем за злостные прогулы, и хочется пересидеть посыпавшиеся на голову неприятности в тихом, укромном уголке, но он никогда не станет срывать аплодисменты взрослой публики отличным поведением. Если только он не притаившийся маленький мерзавец. Джон хочет быть уверенным, что ни один из его сыновей не мерзавец. И он хочет забыть насколько его Сэмми может быть послушным.
Но пока он вместо обеда с приятелями по мастерской, оставляет машину за поворотом и идет к решетке школьного двора. Он стоит, прислонившись к дереву, и смотрит, как его мальчики вписываются исключительно в строго очерченные границы собственного мира. Не похожего на обычный мир сверстников, опасного. Изо дня в день он видит лохматую голову Сэма, уткнувшегося в очередную библиотечную книгу, и коротко стриженый затылок Дина, дремлющего где-то поблизости.
Джон должен дать им время. Хотя бы время, если дать им другой мир – не в его власти. И он продлевает контракт с автосервисом еще на год. Он осторожно уводит Дина от мысли, что друзья – это часть охоты, необходимая для достижения поставленной цели. Мальчики учатся выбирать и дарить подарки, не опасаться быть заметными, ходить в гости, помогать пожилому глухому соседу…. У них не сразу все получается. Даже у Дина. Сэм неосознанно старается подражать старшему, и Джон рискует в итоге получить две абсолютно идентичные копии, но… детей растить – не по форме детали отливать. Никогда не угадаешь. И как бы Сэм ни держался в обществе людей, каким бы милым ни казался он окружающим, дома это был все тот же Чужой. Каждую минуту напоминающий молчаливым присутствием и Джону, и Дину, кто они есть, и кем им никогда не стать, и еще о тех, кто однажды – рано или поздно – найдет их убежище. Рано или поздно….
А потому Джон не может позволить себе беспечность. Немного беспечности он позволяет сыновьям. Тренировки он сводит лишь к необходимому минимуму, чтобы у мальчиков оставалось время на школьные занятия, друзей, обычную жизнь и, обязательно, на крепость в кроне раскидистого дерева.
Рано или поздно….
Иногда он получает новости от Бобби Сингера. Не чаще раза в неделю. И тогда, наблюдая из окна гостиной за сидящими на причале детьми, он ночь напролет думает, не лучше ли ему вернуться на «склады Морриса» к контейнеру №4870/R? Последний визит Желтоглазого привел его туда впервые.
Это было спустя неделю-полторы. Джон залатал раны. У него было достаточно времени все обдумать, выждать, понаблюдать за Сэмом. Окончательное решение он принял уже в снятом на складах контейнере, куда он свез уместившийся в четыре тщательно запакованные коробки охотничий инвентарь.
Джон еще раз оглядывает заваленный предметами стол. Артефакты, ампулы с жидкостями и маслами разного действия, коробка старинных серебряных пуль, среди них и та, что так и осталась в барабане его револьвера с визита проекции Желтоглазого, десяток пергаментов, карманный рукописный «словарик символов», потрепанная записная книжка в кожаной обложке цвета темного воска, оружие, много оружия… - все, что собрано за последние восемь лет. Он устал. Он больше не уверен, что выбрал правильную дорогу. Он вообще перестал различать дороги и уверенности нет ни в чем. Кроме одного….
Одним широким махом опустошает он поверхность стола, испещренную царапинами и вмятинами. Грязная, разбитая, изуродованная столешница…. Как его жизнь…. Как жизнь его детей….
Можно врать кому угодно, только не себе. Ты есть тот, кого ты создаешь в себе. Иногда за этим трудом ты просто не замечаешь, что в стенах, которыми ты отгораживал свой город от всех прочих ради безопасности, ты не оставил ни одного проема для ворот, ни единого входа-выхода. Ты замуровал себя и своих близких в этом грандиозном склепе, и опасность более не вовне, она внутри. Иногда идея мести, пусть и праведной мести, завладевшая тобой однажды, поглотила тебя настолько, что ты сжигаешь уже не ее цель, а каждого, кто имеет несчастье находиться рядом. Даже собственную семью. И ты не желаешь замечать, как часто в войне между добром и злом побеждает… привычка вести войну.
Джон проходил это однажды.
Он проводит рукой по столешнице снова и снова. Ее владельцы сделали ее такой. Жаль, душу не проверишь на предмет повреждений…. Не починишь…. Не пришло ли время сбросить с нее все то, что продавливает, царапает, режет? Пока она не превратилась в труху.
Рано или поздно….
Он запирает свое прошлое под замок, избавляется от вещей, которые связывают его с миром войны и хаоса, как однажды Сэмми связал Желтоглазого с реальным миром людей. Предметы, которые как фигуры на шахматной доске ада делают игрока видимым, а, значит, уязвимым, он не принесет в свой дом. С этим не будут расти его дети.
Нет, он не дезертир. Он лишь на время уведет с поля боя тех, кому там быть не нужно. За последние восемь лет он сильно задолжал своим детям. Они заслужили почетный дембель. И он им его даст. Даст вместе с шансом на выбор. Вместе с правом на необходимую свободу. Хотя бы для того, чтобы однажды не оказаться под одной крышей с моральными уродами, вооруженными и опасными, которые когда-то поверили, будто отчаяние – единственная причина для жизни.
Он повесил надежный замок на контейнер на «складах Морриса». Напоминанием тому ключ с гравировкой на жетоне №4870/R. Он ни разу с того дня не прикасался к нему. Может быть, именно поэтому сейчас он ставит на стол тарелки с завтраком для своих сыновей, вернувшихся с причала, замерзших и голодных, но живых. И у него еще есть время, чтобы увидеть, наконец, настоящего Сэма.
Этим утром его надежды вновь разбиваются о молчаливую отрешенность Сэмми. Такую покорную, такую пугающе не детскую.
- Тебе булку с изюмом или с шоколадом, братан?
Простой вопрос Дина, кинутый как бы невзначай, между поеданием хлопьев в молоке и разговором о тысяче важных дел с Джоном, вводит Сэма в очередной ступор. Почему он прячет глаза? Почему каждый раз он отводит глаза, когда они втроем заняты такими простыми, обычными делами, как завтрак или пятнадцатиминутная поездка в школу? Почему он не поступает так с посторонними, чужими людьми, но всегда с близкими? Близкими…. Он не принимает этого слова, этот девятилетний мальчик, защищающий свой мир с ножом в руках. Это что, особая форма избирательного аутизма?
Сэм «зависает» на долгую минуту, как замирает в тревожном ожидании Джон, и тогда Дин делает самое естественное, что можно было бы придумать в этой ситуации – он кладет перед Сэмом одновременно и булку с изюмом, и булку с шоколадным маслом. Это же так просто! Не знаешь, чего хочешь – попробуй и то, и другое. Но то, что просто для Дина…. Сэмми складывает булки одна к другой и съедает их до последней крошки. Улыбки медленно сходят с лиц наблюдающих сначала с одобрением, затем с изумлением, и под конец с состраданием Джона и Дина. И это уже не смешно. Каждой из этих булок досыта наелся бы и Джон, но вопрос не в том, голодный или сытый Джон – в доме хватает еды – вопрос в том, почему Сэм не останавливается, когда кусок явно уже в горло не лезет? Ради всего святого, зачем?!
Продолжать неожиданный и жестокий эксперимент и предлагать Сэму другую еду никто не решается. Есть самим больше не хочется. Завтрак закончен. Они оба все ближе к мысли о необратимости, о том, что Желтоглазый сломал в мальчике что-то более важное, нежели воля, и это уже не починить. Джон стоически изображает весельчака следующие пятнадцать минут по дороге к школе, и еще пятнадцать минут пережидает, отогнав машину в проулок, пока он не сможет начать дышать ровно.
Прямо сейчас ему нужно успокоиться и принять решение.
- Пап, мы дома! - Дин пропускает младшего первым, и еще с веранды кричит в гостиную. Он громкий. Он любит возвращаться домой, зная, что по понедельникам в автосервисе сокращенный рабочий день, и отец возвращается раньше, привозит чего-нибудь вкусненького. Обычно по понедельникам они валяют дурака на заднем дворе у костра. Дин любит понедельники.
– Мы видели нового пса … Шериф завел нового ротвейлера. Вот это махина, пап, не поверишь! Зверюга! – Звенит он в кухне. - Эй, есть кто живой?
Сэм еще разувается, когда топот сообщает маршрут передвижения Дина по дому. Спальня, ванная…. У Сэма не хорошее предчувствие. Еще с первого урока он ощущает нарастающую тревогу, будто кто-то бьет в барабан – ритм ударов и их громкость сначала низкие, но уже к приходу Дина он напоминает камнепад.
- Папа?
Камнепад гудит лавиной.
- Старик, по ходу мы одни. – Его голова показывается неожиданно, успел обежать весь дом, включая гараж. Выглядит он несколько раздосадовано, однако быстро переключается - не конец света. Он выпаливает в режиме автомат:
– Одни! Круть! Я переодеваться и на озеро. Приглашение негласно и потому действительно в течение десяти минут. Не проворонь, мелкий.
Он умеет быть деликатным. Он дипломат – Дин Винчестер. А Сэм…. У него в сердце кошка бешенная. Пять месяцев. С той минуты, как он вспомнил… озеро… февраль… голос… приказ….
Он идет медленно. Неестественно чистый, мерцающий голубым фосфором лед под босыми ногами… холодно, страшно. Страх сковывает, но голос… этот, не имеющий источника голос, кажется, он звучит у него в голове… он гонит его вперед. Против его желания. Игнорируя протест каждой клеточки его тела.
И есть еще другие голоса. Голос Джона и второй – он принадлежит Дину.
- Сэмми, стой!!! Вернись!
- Лед… Ты слишком тяжелый… Вы оба провалитесь….
- Вернись сейчас же!
«Ты видел, они убийцы, они хотят причинить тебе вред…»
- Сэмми, братишка, - Дин оказывается в нескольких шагах от него. Он говорит мягко, ему хочется верить, так хочется взять его за руку….
И Дин протягивает руку вперед. Надо дотянуться. Сэмми хочет дотянуться и пойти с Дином, но… в его руке нож… на руках брата кровь…. Она отражается в сэмовых глазах, смешивается с недоумением, сомнением и… голос… он прав:
«Тебя никто не защитит. Никто. Эти люди – злые. Они убьют и тебя. Ты должен сам защитить себя….».
Сэм сглатывает. Ему не страшно, не страшно, нестрашнонестрашноне…. На тренировке у него никак не получался этот прием. Он все еще ниже брата ростом, и провести захват нереально. Но он несколько раз видел, как прием отрабатывал с Дином Джон. Он запомнил. Он повторял, когда никто не видел. А сейчас Дин… он говорит что-то… он опускается на колени и протягивает ему руку… он на коленях даже ниже…. И в следующую секунду Сэм уже за его спиной. Пальцы крепко вцепляются в волосы, рывком Сэм принуждает заложника поменять позицию. Он прикрывается братом, как щитом. Он не дает ему шевельнуться. Правой рукой он крепко держит приставленный к выгнутой, открытой шее Дина… нож. Сэму нужно, чтобы это видел Джон….
Нет, нет… это голос приказывает показать это Джону…. Сэм не хочет….
Потому, что видеть, как Джон беспомощно замирает на берегу, как подкашивает его отчаяние…. Сэм не хочет….
Он протестует, тянет руку прочь от горла, силится разжать пальцы,… он борется. Дин должен знать, что он сопротивляется…. Дин….почувствует и поможет….
И, как наказание, лед хрустит, расходится под ними, бросая братьев в пасть холода. Наказание жестоко. Но Сэм… он не убьет.
Последней вспышкой ослепляет мысль: «…папа… помоги…».
Сэм сидит на диване в гостиной. Он дрожит от оживших воспоминаний. Не от воспоминаний холода или боли – тут другое. Ему ПРОСТИЛИ. Нож у горла, купание в ледяном озере, ту драку, которая едва не закончилась для Дина гибелью, и глубокую рану поперек груди. ПРОСТИЛИ. Эту чертову медузу!... воровство и ложь,… которые ставили Джона… отца… на грань жизни и смерти… не раз… не два…. ПРОСТИЛИ. Пять месяцев ему прощают то, что он никак не может сам себе простить.
- ДИИИИИИИН!!!!!
Дин, распевая во весь голос незабвенных Scorpions, как раз успел просунуть руку в рукав домашней рубашки, когда вопль впечатался в его мозг нокаутом. Он чудом устоял на ногах. Сэм….
Между первым и вторым этажами обычно лестница… кажется…. Он не помнит. Он не помнит даже, где научился летать, когда видит Сэма, стоящего посреди гостиной. Инстинкт срабатывает безотказно: неуловимым движением Дин выхватывает из-за пояса джинсов фляжку. Скинутая крышка катится по ковру, плеск воды, прозрачный блеск воды, струйки воды, стекающие с волос Сэма, по его лицу…. Пауза длится, длится, длится…. От святой воды на голове Сэма не вырастают рога, не плавится его кожа, не начинаются конвульсии. Сэмми облизывает губы, проглатывает привычную на вкус воду. Он все еще не открыл глаз…. Дин ожидает… чего угодно: желтые глаза, черные глаза, красные глаза, истерику, крик, удар в челюсть. Но ничего не происходит. И Дин заставляет себя взять брата за плечи и встряхнуть.
Медленно-медленно, как будто пробуждаясь от очень долгого сна, его веки размыкаются. Лучистым чем-то брызжет, блестит и переливается. Это не требует слов и объяснений, хотя,… Дин не отказался бы прямо сейчас от подробной инструкции. Он не знает этого мальчика. Определенно, не знает.
- Научи меня плавать, Дин. Хочу научиться плавать. - Произносит Сэм в каком-то озарении. Сказать, что это впечатлило? Лучше промолчать. Да и при всем желании что-то ответить сейчас, прыгать, задевая теменем потолок, Дин не может выдавить из себя ни слова. Он открывает рот и… его душит этот неведомый… если он сейчас расплачется… пропадай пропадом репутация крутого парня!
Рассвет застает его врасплох.
- Сэмми….
Приснилось? Его еще долго будут преследовать ночные кошмары, он привык. Ладонь стирает капли пота с лица. Первые лучи солнца и утренняя прохлада проникают в комнату через открытое окно. Вдох-выдох…. Просто сон.
Почему тогда… где Сэм? Пустая кровать аккуратно застелена, одежды нет на стуле.
Под подушкой он держит нож. Отец знает. И он не против.
Сейчас Дин собирается быстрее, чем за 45 секунд. Джинсы, нож и… все…. Он сбегает по лестнице в гостиную. Он проходит коридор, заглядывает в ванную, в отцовскую спальню.
- Зараза, - Цедит он сквозь зубы. Дом пуст. И тих. И что происходит, спросить не у кого.
Осторожно, по всем правилам военного искусства, он пробирается на задний двор, но там тихо и пусто, как и внутри дома. Гараж…. «Импала» на месте, мотор холодный. Но это, почему-то не особо воодушевляет.
Толкаются в растревоженном сердце неприятные воспоминания. Лодочный сарай, причал…. Что, если Сэм….
Опрометью Дин мчится к озеру. Уже почти светло и он хорошо различает очертания старого строения, но на причале… ни души. Отяжелевшее сердце обрывается в пятки, снова подпрыгивает к горлу. Он бежит, будто за ним гонится стая свирепых оборотней, а впереди пропасть, и сворачивать некуда.
У самого края он тормозит, босые ступни скользят по влажным, гладким доскам, и, чтобы не уйти на дно с головой, он падает на колени. Он хочет кричать, звать…. Но, что это? Футболка Сэма? Здесь…. Одежда отца…. Всплеск воды, смех….
Он оборачивается, в поисках источника. Джон стоит в воде по пояс. Он только что вынырнул, на его плечах искрятся капли, и он придерживает под грудь барахтающегося Сэма. Он плавать его, что ли учит? Сэма, которого месяц назад обучил всем премудростям настоящего купания он – Дин?! От обиды он прикусывает губу, глаза недобро прищуриваются. И только сейчас до него доходит… все события последнего года, этот дом….
- Поберегииииись!!! – Крик его, звонкий, веселый, скользит по озерной глади, пока он, разогнавшись, прямо в джинсах, поджав колени, летит в воду. Брызги ударяют во все стороны, в Джона и Сэма. Они от неожиданности не успевают ничего сообразить, и это, наверное, лучшая минута его жизни. Он выныривает, чтобы насладиться произведенным его «бомбочкой» эффектом. Он ловит Сэма и устраивает ему настоящую головомойку, брызгает на Джона пригоршнями и столько же получает в ответ. И над всем этим весельем льется смех, и сэмово: «Папа, пап…. Я тоже хочу прыгать с пирса!».
Боже, это, реально, лучший день в семье Винчестеров!
Никто и ничто на свете, под этим восходящим солнцем или под холодным глазом луны не сможет отобрать у Джона то, что в нем главное. Ни демоны, ни охота, ни потери, ни они его подрастающие сыновья. Даже он сам не сможет отречься от этого – главного. Великий Джон Винчестер. Их терпеливый и мудрый отец.
Эпилог
Дин не может понять, почему это так сложно для отца. Сэм старается!
Как можно быть настолько слепым? Тренировки тренировками. Сэм хорош в обучении. Особенно с ножом. Это у него получается. Согласен, не так хорошо, как раньше, под властью Желтоглазого, но он упорный, много занимается, наверстает.
А вот охота….
- Пап, он же… ребенок…. – Последний аргумент Дина.
Он ловит это странное изменение в отце. Минутное, постороннее, то, что Джон прячет старательно и ревниво. Вторгаться в это кажется не честным. Личное пространство. Но Дин на этот раз идет до конца:
- Он… он другой… ребенок….
Он здорово растерялся сейчас. Страх перед вполне возможным гневом отца врезался в страх увидеть Сэма сломанным.
Ему никогда до сего дня не приходило в голову просить отца отложить первую настоящую охоту Сэма до лучших времен. Он-то знает – лучших времен для Винчестеров предусмотрено не много.
К охоте Дин был готов, кажется, всегда. Даже тогда, когда… да, ни черта не был он готов! Ни разу не готов. Но Джон всегда знал, что этот мальчик перешагнет жалость, страх, боль – что угодно. Однажды осознанная цель – защищать – выковала в нем тот стержень, который выдержит, не расплавится, не погнется. Джон чувствовал это в первенце, поддерживал, холил и лелеял только это – главное. Эту цельность. И пусть многим со стороны кажется его забота чрезмерной строгостью, жестокостью. Пусть сам Джон ненавидит себя за каждое «есть, сэр», срывающееся с языка его… ребенка. Старшего, выносливого, надежного… ребенка. Такого по-настоящему ДРУГОГО, что посреди обычных детей ему попросту не осталось места.
И сейчас он вспоминает. Он делает шаг к сыну, сгребает его за плечи, крепко, крепко держит. Ничего, не рассыплется.
- Дин, мне нужно, чтобы твой брат мог защитить себя сам. Потому, что однажды… рано или поздно… меня… или тебя… нас не будет рядом с ним. Понимаешь? Очень важно, чтобы ты это понял, Дин.
Он говорит спокойно, ровно. Он смотрит в зеленые глаза. И понимает, что его сильный сын не собирается прятаться за мальчишескими бравадами. Тем более, не станет использовать детский страх в качестве рычага давления на отца. Никогда в шантаже уличен не был. Так в чем же дело? В ком он настолько не уверен? В Сэме? Или в себе?
- Он не готов.
Дин сглатывает, запинается. Джон позволяет ему договорить.
- Меня или тебя… нас не будет. Я знаю. Но сейчас мы с ним, и он не готов… еще… и он не сможет…. Ты видел его на тренировках, а я вижу его в школе. Поверь, он не спустит курок. Не сможет… и тогда… тогда ТЫ подставишься….
Вот оно что! Вот чего ты боишься. С самого начала.
Это, действительно, тяжело – видеть правду чужими глазами. И Джон… ему уже четвертый десяток и, он понимает - он должен научиться слышать Дина. Каждого из своих сыновей.
- Думаешь, я тороплю события?
- Думаю, что бабушку звали не Сара Коннор.
Они смеются. Оба. Вместе. И едут в супермаркет выбирать подарок, и торт. Сэм любит вишневый с белым кремом.
Завтра Сэму исполнится двенадцать.
_____________________________________
1) «Корта-дистанция» – дословно «расстояние пореза» - в теории и практике ножевого боя значение отрезка, на котором расположены позиции противников.
2) Easter Offensive - «Пасхальное наступление» - «Нгуен Хюэ» (Nguyen Hue) — официальное название наступательной операции северо-вьетнамской армии весной 1972 года. Наряду с весенним наступлением 1975 года является крупнейшей военной операцией Вьетнамской войны.
3) « Сосновый штат» - официальное прозвище штата Мэн на северо-востоке США (часть Новой Англии).
4) Дом Сары Винчестер - Дом Винчестеров — дом номер 525 на Винчестер-бульваре в городе Сан-Хосе, штат Калифорния, США. Был куплен в 1884 году Сарой Винчестер, наследницей многомиллионного состояния семьи оружейников. Сара была дамой весьма экзальтированной, склонной к мистике. 38 лет до своей смерти она руководила перестройкой и расширением домовладения. Сейчас дом Винчестеров трехэтажный. В нем примерно 160 комнат, 13 ванных, 6 кухонь, 40 лестниц. В комнатах 2000 дверей, 450 дверных проемов, 10000 окон (до наших дней сохранились витражные окна), 47 каминов и один душ. В настоящий момент дом открыт для посещения туристов.
5) Хью Марстон Хефнер (англ. Hugh Marston Hefner; род. 9 апреля 1926 года, Чикаго, США) — американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала Playboy, а также основатель компании Playboy Enterprises.
6) The Man Booker Prize - Бу́керовская пре́мия (англ. Booker Prize) — одна из самых престижных наград в мире английской литературы. Присуждается автору, проживающему в одной из стран Содружества наций за роман, написанный на английском языке. Победитель получает чек на сумму 50 тысяч фунтов стерлингов (до 2002 года призовая сумма составляла 21 тысячу фунтов). Впервые вручение награды состоялось в 1969 году. С 2002 года спонсором Букеровской премии выступает группа компаний Man, потому полное официальное название премии — The Man Booker Prize.
7) Ма́ртин Лю́тер Кинг (англ. Martin Luther King; 15 января 1929, Атланта (штат Джорджия, США) — 4 апреля 1968, Мемфис, (Теннесси, США)) — самый известный афроамериканский баптистский проповедник, яркий оратор, лидер Движения за гражданские права чернокожих в США. В данном фрагменте, как образец ораторского искусства и искусства убеждения, упоминается его речь, получившая широкую известность - «У меня есть мечта» («I have a dream»), которую во время марша на Вашингтон в 1963 году у подножья монумента Линкольну слушали около 300 тысяч американцев.
8) «Молча́ние ягня́т» (англ. The Silence of the Lambs) — американский триллер 1991 года, снятый по мотивам одноимённого романа Томаса Харриса режиссером Джонатаном Демми. Картина была удостоена приза МКФ (Берлин) и пяти премий «Оскар». Фильм стал третьим в истории, завоевавшим «Оскары» в пяти самых престижных номинациях. Фильм неоднократно признавался лучшим триллером в истории кино. В данном фрагменте звучит как аллюзия на умелого манипулятора – главного персонажа маньяка Ганнибала Лектора, и одновременно, как упоминание образцового мастерства кинорежиссуры.
9) То же.
10) Румпельштильцхен (нем. Rumpelstilzchen) — сказка братьев Гримм о злом карлике, способном создавать золото из соломы, спрядая её. По классификации Аарне-Томпсона этот сюжет имеет номер 500.
11) «Синдром Бельмонда» или Аналгезия - полное исчезновение болевой чувствительности. Обычно сопровождается нарушением и других видов чувствительности (осязательной, температурной и др.). Врожденное заболевание, в крайне редких случаях проявляется так же у людей, перенесших сильнейшее болевое воздействие.
12) Джордж Грант Блэйсделл "Мистера Зиппо", - отец-основатель знаменитого производства зажигалок. Зажигалка Zippo была выведена на рынок в 1932 году. Производится компанией «Zippo Manufacturing Company» в Брэдфорде, штат Пенсильвания, США. Компания «Zippo Manufacturing Company» сокращённо также называется «Zippo» по названию торговой марки, а её история и история её основного продукта — бензиновой зажигалки Zippo — неразрывно связаны. Zippo – эталон качества и стандарт надежности, предмет коллекционирования, своеобразная фетиш. Во избежание обвинений в скрытой рекламе, напомним, что у Джона именно так, надежно, все и сработало
)13) То же.
14) Адольф из Рансхофена – Здесь Желтоглазый упоминает никого иного как Адольфа Гитлера, родившегося 20 апреля 1889 года в деревне Рансхофен (ныне — часть города Браунау-на-Инне — основоположника и центральную фигуру национал-социализма, основателя тоталитарной диктатуры Третьего рейха, вождя (фюрера)… дальше, думаю, перечислять не стоит, чести многовато.
15) …титульного беллетриста штата Мэн «Великого и ужасного Стивена» - Сти́вен Э́двин Кинг (англ. Stephen Edwin King; род. 21 сентября 1947, Портленд, Мэн, США) — американский писатель, работающий в разнообразных жанрах, включая саспенс, ужасы, триллер, фантастика, фэнтези, мистика, драма. Штат Мэн, действительно описывается в нескольких произведениях, как основная локация. Ну, а остальное, про мастера все мы знаем.)
А дома камин, дама шерстяные одеяла, виски, греющий кожу, горячий чай…. Носки… невероятно, как мало нужно человеку для жизни!
Дин начинает сопротивляться сразу, как только тепло погнало быстрее кровь по венам. Его кулак проходит мощным скользящим по правой скуле Джона, едва не опрокинув его назад. Сильный удар, как для невменяемого. Синяк гарантирован.
Дин, явно пребывает в прострации. И это достаточно комичная ситуация, потому, что он плачет и смеется одновременно. Джон, признаться, с трудом может вспомнить сына плачущим, и он к этому явно не готов. Волна естественной жалости захлестывает его, но все психологические изыскания останутся на потом.
- Он не хотел…. Не хотел…. Не причинит ему вреда… никогда….
- Отлично, теперь ты должен сесть, парень. Нет, нет, не спать.
На это Дин лишь хихикнул. Яд в крови еще действует, но у Дина прямо сейчас имеются собственные представления о долге, они как антидот. И в них не вписывается ничего, кроме маленькой неясной фигуры… там, у двери, он стоит…. И рядом… тот, высокий.
- Это не он. Пусти.
У Джона нет времени прислушиваться к бормотанию сына. Он торопится. Пока сам не отключился, пока руки не отказали. Он не слушает. Он уже получил ответы. Последним неизвестным в этом уравнении стала его собственная куртка, та самая, которую он не смог найти. Он стаскивает ее с плеч сына, и продолжает убеждать себя, что все еще под контролем, что они справятся, что…. Нет. Он лжет себе. В который раз.
Дин вырывается, машет кулаками. Он слаб, дезориентирован, из глаз льются слезы, но выражение его лица – с таким убивают, бросившись на противника с голыми руками, перегрызают глотку, впиваясь зубами в кадык.
- Да пусти же меня, сержант!
И они, наконец, понимают друг друга. Значение кодовых слов….
Джон наваливается сильнее, вдавливает его в диван, зажимает рот ладонью.
Не дезориентация, не помешательство…. Дин, действительно,… видит….
- Молчи. – Шепчет Джон в ухо. – Приказываю, умоляю… ни слова….
И он шепчет, шепчет в надежде, что мозг Дина не окончательно убит ядом. Глаза Дина проясняются не сразу. За эти две вечности, трижды можно было прожить полную на события жизнь и столько же раз скончаться. Если бы он только мог…. Но он не может, не посмеет. Еще не все. Не конец, слышишь, ты, Желтоглазый адский хряк! Ты не под тех мордой грязь роешь, сволочь!
О, с каким бы яростным удовольствием Джон выпалил бы ему это в лицо! Тому, кто стоит сейчас за его спиной, кто положил руку на плечо его младшему сыну….
Запах серы…. Запах гнили…. Запах преисподней…. В его доме. Снова.
Рука Желтоглазого на плече Сэма.
Джону не нужно оборачиваться. Он просто это знает. Сейчас, когда закрывает собой старшего сына, когда накрывает его одеялом с головой.
- Тяжелая ночка, Винчестер?
Незваный гость задает вопрос, но его растянутые в ехидную усмешку губы остаются неподвижными. За него открывает рот малыш Сэмми. Говорит его голосом. Безумие! Безумна вся эта нескончаемая игра. Может, фокус в том, что здесь невозможно победить. Здесь есть только игровое поле, с которого уносят вперед ногами, да скамейка запасных.
- Да и у тебя, смотрю, хорошего маловато. – Сквозь зубы язвит Джон. – Все за детьми прячешься?
- Обидно.
- Привыкай, ублюдок.
- Ты зануда, Джон. Я к тебе по-соседски, по-доброму…. Как никак восемь лет под одной крышей….
- Что тебе надо?
- Как чувствует себя Дин? Может, Жнеца прислать?
При этих словах краска полностью сходит с лица Сэма. Слышит ли он, понимает ли то, что произносит? Джон подавляет вспыхнувшее с новой силой желание кинуться на негодяя, придушить, и будь, что будет…. Нет, они проходили это в прошлый февраль. Он не повторит той глупости.
- Ты опоздал.
Желтоглазый клонит голову набок. Его невидящий взгляд, словно бы ищет подтверждения услышанного. И не находит.
Как и прошлый раз, он пользуется глазами Сэма. Мальчик дублирует его движения в точности, дюйм в дюйм. Это ужаснуло в прошлый февраль на озере. Тогда Джон позволил демону насладиться своей слабостью. Стал ли он сильнее? Он не знает, потому, что его отвращение меньше с тех пор не стало. Однако сейчас у него явно больше терпения, и он медлит. И молчит.
Это лишь оболочка, призрак того, кто не в состоянии воплотиться, кто пользуется ребенком как дверью в этот мир, как марионеткой, которую питает ложью, сомнениями, яростью, ненавистью. Он травит Сэма. Он распаляет его злобу. Он натаскивает его на избранную жертву. Он так близок к победе. День за днем, месяц за месяцем он стоит у этой хрупкой черты, отделяющей его от безграничной власти, но… год за годом он так же бессилен, как и в ту злосчастную ночь в Лоуренсе. Он по-прежнему нуждается в этом мальчике, как, если бы он был его собственным телом. Без проводника, как и прежде, он – сущее ничто, рвущееся из пустоты ада в мир людей. А проводник….
Проводник… сопротивляется. На миг глаза Сэма закрываются. Веки напряжены, набухают от усилия тонкие вены на шее. Он не хочет смотреть. Он не даст видеть Желтоглазому.
- Вреееешь, солдатик, - Зло тянет демон.
- А ты проверь.
И он знает, что случайно попадает в цель, укладывает пулю в четвертак с 1500. Что-то происходит с фигурой за спиной Сэма. По ней проходит рябь, подобная телевизионным помехам. Недоволен? Ты чем-то раздражен?
- Твой сын – слабак. Этот мелкий, никчемный, жалкий….
- Что? Он не хочет убивать для тебя? Какая неприятность.
Джон выдерживает паузу, чтобы до Желтоглазого дошел смысл сказанного. И до Сэма. Если только он слышит. Нужно, что бы услышал. Сэмми, пожалуйста….
- Знаешь, - Он продолжает, и голос его не выдает ни единой его эмоции. – Это ты жалок. И слаб. Сводишь счеты с Отцом, а измываешься над детьми. Ты, паскудный, закомплексованый переросток, которого забыли хорошенько выдрать.
Сэму снова удается закрыть глаза, и вызвать значительную дрожь призрачного гостя. Джон хватается за эту, подаренную ему неизвестно какой ценой, возможность. Два шага вперед, по прямой, так, чтобы лежащий на диване Дин оставался вне поля зрения демона. Он надеется, что Дин выполнит приказ и не издаст ни звука. Еще есть шанс пережить эту ночь.
- Тебе нужен Сэмми – не ты ему.
Что-то происходит. Неестественный поворот головы. До суставного хруста. Не того, с которым ломаются позвонки, другого. Демон принуждает Сэма открыть глаза, смотреть. Заставляет через боль. Джон невольно подается вперед – остановить, прекратить, но… вовремя спохватившись, врастает в пол, выставив вперед открытые ладони – не тронет, не предпримет ничего. Он не знает наверняка, есть ли у Желтоглазого власть свернуть своей игрушке шею. А пока так, он не рискнет.
- Правда? А так?
Ступни Сэма отрываются от пола. Он поднимается в воздухе, зависает на пару мгновений и… удар кажется нечеловеческой силы. Тело Сэма крушит доски потолка, словно пушечное ядро, затем, без остановки, без права на глоток воздух, обрушивается на пол с не меньшей силой. Тряпичная кукла….
- Хватит…. Пожалуйста. Я понял. Поооонял. Стооооп!
Ему кажется, это ему сейчас переломали кости. Каждую из его костей. Без костей он ничего не может. Какая ирония! Ты же, Джонни, только что обошел соперника на повороте, вырвал фору в полкорпуса, и… споткнулся. Кто бы устоял? Но и отлежаться нельзя – дистанция еще не пройдена.
Он наблюдает за тем, как Сэм – маленькая разбитая кукла – повисает в воздухе. Его стопы в паре дюймов от пола. Он беспомощнее кленового листа на ветру. И он только что связал руки своему отцу. Так просто!
- Уважение. – Голос Желтоглазого льется из разбитых губ Сэма вместе с кровью. – Вот чему ты никак не научишься, Джон. Уважение.
Странно слышать эту песню в исполнении своего младшего сына, не правда ли?
- Ты не уважаешь старших, Винчестер. Отца своего ты никогда не уважал. Старик был той еще скотиной, да, да…. Но и ты, Джонни, не подарок. Каково это было – воткнуть нож ему в руку? А? Рааааз!!! Пришпилить его ладонь к столешнице…. Ха! Мой мальчик, Джонниииии, ты был хороооош в тот день…. Нет, правда. Ты всегда мне нравился. Еще до нашего официального знакомства. Но вот чего я никак не могу понять - какого же беса ты прешь напролом там, где нужно всего-навсего прогнуть спину, опустить рыло в пол и молча, с благодарностью лизать сапоги имеющего над тобой власть? Скажи мне, ты недоумок?
Оскорбления проходят мимо. Джон не особо их слушает. Перед его сознанием есть лишь кровавая дорожка, стекающая с губ Сэма, на его подбородок и каплями вниз, на футболку. Стрелка весов этой зловещей дуэли вновь качнулась не в сторону Желтоглазого, однако, Джон. Тем не менее, он продолжает, смакуя каждое слово:
- Ты испортил мне вечер. И, да, я взбешен! Мы с Сэмми ночи напролет готовили тебе подарок…. Чем не понравился тебе наш фантом?! Ты разрушаешь будущее НАШЕГО мальчика.
Нашего?.... НАШЕГО?!
Джон скрипнул зубами, но еще не время….
- Он, конечно, не идеален. Такое бывает с моими приемными детьми, знаешь ли. Не каждый рождается со способностями Адольфа из Рансхофена (14) …. Но у Сэма есть потенциал. У него это от матери. Кстати, фантома он придумал самостоятельно. Отличная работа, не находишь?
С фантазией у мальчика и, правда, - будь здоров. Научный подход, конструирование прототипа, рабочий образец и все такое прочее…. Что это? Желтоглазый пытается вызвать в нем ненависть? К Сэму?
- Ага! Я оценил. – Бросает Джон. Он лихорадочно соображает, что предпринять, и не находит ни одного варианта. Глаза Сэма широко открыты. Сейчас он, кажется, в полном подчинении у демона. – Но чего ты от меня хочешь?
- Я? От тебя? – Он смеется. – Мне просто нравится, когда тебе больно, Джонни. Не просто больно, а до судорог в желудке, до онемения в откушенном языке…. Мне. Это. Нравится.
- Что-то личное? Да?
- Гмммм….
Он отрезает продолжение разговора полной неопределенностью. Джону плевать. Несколько минут он перебирает в уме хоть одну идею того, как выхватить из-под его руки Сэма. Разорвать контакт…. Затушить урода….
Финал?
- Ты за мной пришел. Отпусти его. Прошу. – Он делает еще несколько шагов, уже не таясь. Его немного шатает, он отступает от заранее намеченной прямой. Шансов нет…. Проекция Желтоглазого не выпускает его из виду, поворачивается вместе с парящим в воздухе Сэмом. Демон в предвкушении. Сколько раз он наблюдал подобные сцены! Тысячелетия тянутся не так уж уныло, когда есть, чем развлечься. Каин, Калигула, Нерон…. И миллиарды тех, кому посчастливилось меньше. С ними, простыми родственниками простых овец, ведомых на убой, с ними Желтоглазый особенно любил проводить часы досуг; отдыхать от изощренных козней мелких правителей мира сего. Простые люди, в большинстве своем, весьма стандартно мыслят. Надави здесь, получишь масло гордыни, левее – хлынет ругань, правее – потоки слез и жалоб. Люди – они предсказуемы. Почему чем-то должен отличаться заурядный охотник, пусть даже и с фамилией Винчестер?
Винчестер, как и все – он опустится на колени.
Да. Опустится.
О, даааа….
- Джонни, Джонни, Джонни….. – Он, очевидно, цокает языком, потому, что звук этот с неприятным из-за наполняющей рот крови эффектом повторяет Сэм. У него сильно расширены зрачки, радужки почти нет. Джон напрасно хватается за этот взгляд. Бессмысленно. Это не его глаза…. За восемь лет он забыл настоящие глаза сына.
- Отпусти его. – Повторяет еле слышно Джон. И добавляет громко, насколько возможно при сорванном голосе. – Сейчас!
Он может только надеяться, что его слышно на том конце комнаты, где стоит диван. За тот миг, что взрывается вслед за приказом, Джон видит Дина, его руки, хватающие Сэма за ворот футболки, его спину, прикрывающую Сэма…. А потом Джон одним ударом заканчивает поединок.
В полной тишине стоит он в дверях, там, где только что рассеялся призрак Желтоглазого. Пару минут. Ему нужно пару минут, чтобы разжать разбитый кулак. Железный кастет помят, и его приходится стягивать с пальцев с усилием, но кости, кажется, целы.
ОКОНЧАНИЕ БУДЕТ
Дин начинает сопротивляться сразу, как только тепло погнало быстрее кровь по венам. Его кулак проходит мощным скользящим по правой скуле Джона, едва не опрокинув его назад. Сильный удар, как для невменяемого. Синяк гарантирован.
Дин, явно пребывает в прострации. И это достаточно комичная ситуация, потому, что он плачет и смеется одновременно. Джон, признаться, с трудом может вспомнить сына плачущим, и он к этому явно не готов. Волна естественной жалости захлестывает его, но все психологические изыскания останутся на потом.
- Он не хотел…. Не хотел…. Не причинит ему вреда… никогда….
- Отлично, теперь ты должен сесть, парень. Нет, нет, не спать.
На это Дин лишь хихикнул. Яд в крови еще действует, но у Дина прямо сейчас имеются собственные представления о долге, они как антидот. И в них не вписывается ничего, кроме маленькой неясной фигуры… там, у двери, он стоит…. И рядом… тот, высокий.
- Это не он. Пусти.
У Джона нет времени прислушиваться к бормотанию сына. Он торопится. Пока сам не отключился, пока руки не отказали. Он не слушает. Он уже получил ответы. Последним неизвестным в этом уравнении стала его собственная куртка, та самая, которую он не смог найти. Он стаскивает ее с плеч сына, и продолжает убеждать себя, что все еще под контролем, что они справятся, что…. Нет. Он лжет себе. В который раз.
Дин вырывается, машет кулаками. Он слаб, дезориентирован, из глаз льются слезы, но выражение его лица – с таким убивают, бросившись на противника с голыми руками, перегрызают глотку, впиваясь зубами в кадык.
- Да пусти же меня, сержант!
И они, наконец, понимают друг друга. Значение кодовых слов….
Джон наваливается сильнее, вдавливает его в диван, зажимает рот ладонью.
Не дезориентация, не помешательство…. Дин, действительно,… видит….
- Молчи. – Шепчет Джон в ухо. – Приказываю, умоляю… ни слова….
И он шепчет, шепчет в надежде, что мозг Дина не окончательно убит ядом. Глаза Дина проясняются не сразу. За эти две вечности, трижды можно было прожить полную на события жизнь и столько же раз скончаться. Если бы он только мог…. Но он не может, не посмеет. Еще не все. Не конец, слышишь, ты, Желтоглазый адский хряк! Ты не под тех мордой грязь роешь, сволочь!
О, с каким бы яростным удовольствием Джон выпалил бы ему это в лицо! Тому, кто стоит сейчас за его спиной, кто положил руку на плечо его младшему сыну….
Запах серы…. Запах гнили…. Запах преисподней…. В его доме. Снова.
Рука Желтоглазого на плече Сэма.
Джону не нужно оборачиваться. Он просто это знает. Сейчас, когда закрывает собой старшего сына, когда накрывает его одеялом с головой.
- Тяжелая ночка, Винчестер?
Незваный гость задает вопрос, но его растянутые в ехидную усмешку губы остаются неподвижными. За него открывает рот малыш Сэмми. Говорит его голосом. Безумие! Безумна вся эта нескончаемая игра. Может, фокус в том, что здесь невозможно победить. Здесь есть только игровое поле, с которого уносят вперед ногами, да скамейка запасных.
- Да и у тебя, смотрю, хорошего маловато. – Сквозь зубы язвит Джон. – Все за детьми прячешься?
- Обидно.
- Привыкай, ублюдок.
- Ты зануда, Джон. Я к тебе по-соседски, по-доброму…. Как никак восемь лет под одной крышей….
- Что тебе надо?
- Как чувствует себя Дин? Может, Жнеца прислать?
При этих словах краска полностью сходит с лица Сэма. Слышит ли он, понимает ли то, что произносит? Джон подавляет вспыхнувшее с новой силой желание кинуться на негодяя, придушить, и будь, что будет…. Нет, они проходили это в прошлый февраль. Он не повторит той глупости.
- Ты опоздал.
Желтоглазый клонит голову набок. Его невидящий взгляд, словно бы ищет подтверждения услышанного. И не находит.
Как и прошлый раз, он пользуется глазами Сэма. Мальчик дублирует его движения в точности, дюйм в дюйм. Это ужаснуло в прошлый февраль на озере. Тогда Джон позволил демону насладиться своей слабостью. Стал ли он сильнее? Он не знает, потому, что его отвращение меньше с тех пор не стало. Однако сейчас у него явно больше терпения, и он медлит. И молчит.
Это лишь оболочка, призрак того, кто не в состоянии воплотиться, кто пользуется ребенком как дверью в этот мир, как марионеткой, которую питает ложью, сомнениями, яростью, ненавистью. Он травит Сэма. Он распаляет его злобу. Он натаскивает его на избранную жертву. Он так близок к победе. День за днем, месяц за месяцем он стоит у этой хрупкой черты, отделяющей его от безграничной власти, но… год за годом он так же бессилен, как и в ту злосчастную ночь в Лоуренсе. Он по-прежнему нуждается в этом мальчике, как, если бы он был его собственным телом. Без проводника, как и прежде, он – сущее ничто, рвущееся из пустоты ада в мир людей. А проводник….
Проводник… сопротивляется. На миг глаза Сэма закрываются. Веки напряжены, набухают от усилия тонкие вены на шее. Он не хочет смотреть. Он не даст видеть Желтоглазому.
- Вреееешь, солдатик, - Зло тянет демон.
- А ты проверь.
И он знает, что случайно попадает в цель, укладывает пулю в четвертак с 1500. Что-то происходит с фигурой за спиной Сэма. По ней проходит рябь, подобная телевизионным помехам. Недоволен? Ты чем-то раздражен?
- Твой сын – слабак. Этот мелкий, никчемный, жалкий….
- Что? Он не хочет убивать для тебя? Какая неприятность.
Джон выдерживает паузу, чтобы до Желтоглазого дошел смысл сказанного. И до Сэма. Если только он слышит. Нужно, что бы услышал. Сэмми, пожалуйста….
- Знаешь, - Он продолжает, и голос его не выдает ни единой его эмоции. – Это ты жалок. И слаб. Сводишь счеты с Отцом, а измываешься над детьми. Ты, паскудный, закомплексованый переросток, которого забыли хорошенько выдрать.
Сэму снова удается закрыть глаза, и вызвать значительную дрожь призрачного гостя. Джон хватается за эту, подаренную ему неизвестно какой ценой, возможность. Два шага вперед, по прямой, так, чтобы лежащий на диване Дин оставался вне поля зрения демона. Он надеется, что Дин выполнит приказ и не издаст ни звука. Еще есть шанс пережить эту ночь.
- Тебе нужен Сэмми – не ты ему.
Что-то происходит. Неестественный поворот головы. До суставного хруста. Не того, с которым ломаются позвонки, другого. Демон принуждает Сэма открыть глаза, смотреть. Заставляет через боль. Джон невольно подается вперед – остановить, прекратить, но… вовремя спохватившись, врастает в пол, выставив вперед открытые ладони – не тронет, не предпримет ничего. Он не знает наверняка, есть ли у Желтоглазого власть свернуть своей игрушке шею. А пока так, он не рискнет.
- Правда? А так?
Ступни Сэма отрываются от пола. Он поднимается в воздухе, зависает на пару мгновений и… удар кажется нечеловеческой силы. Тело Сэма крушит доски потолка, словно пушечное ядро, затем, без остановки, без права на глоток воздух, обрушивается на пол с не меньшей силой. Тряпичная кукла….
- Хватит…. Пожалуйста. Я понял. Поооонял. Стооооп!
Ему кажется, это ему сейчас переломали кости. Каждую из его костей. Без костей он ничего не может. Какая ирония! Ты же, Джонни, только что обошел соперника на повороте, вырвал фору в полкорпуса, и… споткнулся. Кто бы устоял? Но и отлежаться нельзя – дистанция еще не пройдена.
Он наблюдает за тем, как Сэм – маленькая разбитая кукла – повисает в воздухе. Его стопы в паре дюймов от пола. Он беспомощнее кленового листа на ветру. И он только что связал руки своему отцу. Так просто!
- Уважение. – Голос Желтоглазого льется из разбитых губ Сэма вместе с кровью. – Вот чему ты никак не научишься, Джон. Уважение.
Странно слышать эту песню в исполнении своего младшего сына, не правда ли?
- Ты не уважаешь старших, Винчестер. Отца своего ты никогда не уважал. Старик был той еще скотиной, да, да…. Но и ты, Джонни, не подарок. Каково это было – воткнуть нож ему в руку? А? Рааааз!!! Пришпилить его ладонь к столешнице…. Ха! Мой мальчик, Джонниииии, ты был хороооош в тот день…. Нет, правда. Ты всегда мне нравился. Еще до нашего официального знакомства. Но вот чего я никак не могу понять - какого же беса ты прешь напролом там, где нужно всего-навсего прогнуть спину, опустить рыло в пол и молча, с благодарностью лизать сапоги имеющего над тобой власть? Скажи мне, ты недоумок?
Оскорбления проходят мимо. Джон не особо их слушает. Перед его сознанием есть лишь кровавая дорожка, стекающая с губ Сэма, на его подбородок и каплями вниз, на футболку. Стрелка весов этой зловещей дуэли вновь качнулась не в сторону Желтоглазого, однако, Джон. Тем не менее, он продолжает, смакуя каждое слово:
- Ты испортил мне вечер. И, да, я взбешен! Мы с Сэмми ночи напролет готовили тебе подарок…. Чем не понравился тебе наш фантом?! Ты разрушаешь будущее НАШЕГО мальчика.
Нашего?.... НАШЕГО?!
Джон скрипнул зубами, но еще не время….
- Он, конечно, не идеален. Такое бывает с моими приемными детьми, знаешь ли. Не каждый рождается со способностями Адольфа из Рансхофена (14) …. Но у Сэма есть потенциал. У него это от матери. Кстати, фантома он придумал самостоятельно. Отличная работа, не находишь?
С фантазией у мальчика и, правда, - будь здоров. Научный подход, конструирование прототипа, рабочий образец и все такое прочее…. Что это? Желтоглазый пытается вызвать в нем ненависть? К Сэму?
- Ага! Я оценил. – Бросает Джон. Он лихорадочно соображает, что предпринять, и не находит ни одного варианта. Глаза Сэма широко открыты. Сейчас он, кажется, в полном подчинении у демона. – Но чего ты от меня хочешь?
- Я? От тебя? – Он смеется. – Мне просто нравится, когда тебе больно, Джонни. Не просто больно, а до судорог в желудке, до онемения в откушенном языке…. Мне. Это. Нравится.
- Что-то личное? Да?
- Гмммм….
Он отрезает продолжение разговора полной неопределенностью. Джону плевать. Несколько минут он перебирает в уме хоть одну идею того, как выхватить из-под его руки Сэма. Разорвать контакт…. Затушить урода….
Финал?
- Ты за мной пришел. Отпусти его. Прошу. – Он делает еще несколько шагов, уже не таясь. Его немного шатает, он отступает от заранее намеченной прямой. Шансов нет…. Проекция Желтоглазого не выпускает его из виду, поворачивается вместе с парящим в воздухе Сэмом. Демон в предвкушении. Сколько раз он наблюдал подобные сцены! Тысячелетия тянутся не так уж уныло, когда есть, чем развлечься. Каин, Калигула, Нерон…. И миллиарды тех, кому посчастливилось меньше. С ними, простыми родственниками простых овец, ведомых на убой, с ними Желтоглазый особенно любил проводить часы досуг; отдыхать от изощренных козней мелких правителей мира сего. Простые люди, в большинстве своем, весьма стандартно мыслят. Надави здесь, получишь масло гордыни, левее – хлынет ругань, правее – потоки слез и жалоб. Люди – они предсказуемы. Почему чем-то должен отличаться заурядный охотник, пусть даже и с фамилией Винчестер?
Винчестер, как и все – он опустится на колени.
Да. Опустится.
О, даааа….
- Джонни, Джонни, Джонни….. – Он, очевидно, цокает языком, потому, что звук этот с неприятным из-за наполняющей рот крови эффектом повторяет Сэм. У него сильно расширены зрачки, радужки почти нет. Джон напрасно хватается за этот взгляд. Бессмысленно. Это не его глаза…. За восемь лет он забыл настоящие глаза сына.
- Отпусти его. – Повторяет еле слышно Джон. И добавляет громко, насколько возможно при сорванном голосе. – Сейчас!
Он может только надеяться, что его слышно на том конце комнаты, где стоит диван. За тот миг, что взрывается вслед за приказом, Джон видит Дина, его руки, хватающие Сэма за ворот футболки, его спину, прикрывающую Сэма…. А потом Джон одним ударом заканчивает поединок.
В полной тишине стоит он в дверях, там, где только что рассеялся призрак Желтоглазого. Пару минут. Ему нужно пару минут, чтобы разжать разбитый кулак. Железный кастет помят, и его приходится стягивать с пальцев с усилием, но кости, кажется, целы.
ОКОНЧАНИЕ БУДЕТ
V
«Сосновый штат» (3) встречает их ночным морозом. «Импала» выруливает на проселочную. Отсюда уже видны скудные огни озерного кемпинга, и Джон не торопится. Ему не зачем привлекать внимание обитателей. Он добропорядочный отец семейства, привезший сыновей на каникулы на рыбную ловлю. У него кольцо на безымянном пальце левой руки. У него список продуктов на каждый день. У него милый беленый домик и лодочный сарай у причала. Он один из тех, кому повезло.
Сказочные дни.
Мальчишки тихо спят на заднем сидении под шерстяным одеялом. В зеркальце Джону видна взъерошенная макушка старшего и….
- Чего не спишь?
Он старается, чтобы голос не выдал его взбесившегося сердца.
- Не хочу.
Сэмми освобождается из-под диновой руки. Худой, острый, мрачный, как ливень в ночи. Это его Сэм.
Ладно. Им всем нужен тайм-аут. Дом, тепло, молоко с печеньем на ужин, черничные пироги, месса и бейсбол по выходным. Работа в автомастерской, школа, соседи. Стабильность.
Кто знает, может, прав старина Джим, может, стоит просто попробовать. И будь, что будет.
Джон паркуется у крыльца. Он несколько минут сидит, положив руки на руль, не глуша мотор. Он и Сэм. И кто-то между ними. Как всегда. Неведомая сила льет стекло толщиною в стену.
Джону кажется, он уже почти разбился об эту стену. Сэм не оставляет ему шанса.
И сейчас ему не выдавить из себя ни слова из той речи, которую он обдумывает уже неделю. Он надеялся, что в дороге соберется с духом, поговорит с младшим. Еще одна попытка заканчивается напряженной тишиной.
Минута за минутой она сгущается, душит, вгрызается в нервы, пока, наконец, не вспыхивает сонным голосом Дина:
- Чего стоим, кого ждем?
Джон делано улыбается и хлопает в ладоши, отдавая приказ приступить к осмотру нового жилища. В нескладной жизни семьи Винчестеров это самое увлекательное. Особое развлечение из тех немногих, что Джон может позволить ради счастья на лицах своих мальчишек. И пусть за кадром останется вся подготовка, которую для этого проводит Джон несколькими днями ранее. Он предоставит дом в полное распоряжение детской любознательности уже без оглядок на подстерегающие опасности. Их там уже не останется. Зато безудержная энергия сыновей, взаправду обшаривающих комнаты, чуланы, лестницы, подвалы, чердаки, пристройки, а затем и окрестности – о! Джон умеет подбирать окрестности! – его заслуженная награда.
Однажды он отвезет их в знаменитый Дом Сары Винчестер (4). Однажды…. И дай Бог, чтобы они там были обычными экскурсантами.
К утру его сокровенные планы трещат по швам, стоит ему глянуть на мрачного Сэма – единственное существо в новом доме, которого Дин с высоты своего опыта квалифицирует, как привидение. Шутка получилась неудачной. Младший безучастно интересуется, где его комната, чем гасит весь динов исследовательский азарт. Джон не перестает удивляться терпеливости первенца.
Днем они обедают в маленькой гостиной. Джон не нашел скатерти, зато обед получился праздничным. Дин без умолку болтает о совершенных пустяках, и это веселит Джона. Они давно так не сидели все вместе за столом. Наверное, это хорошее начало для новой жизни. Может, Сэм тоже в это поверит?
Но к вечеру Джон готов вырвать свое сердце за лживые надежды.
Ночью он всерьез задумывается, не перевести ли Дина в отдельную комнату. Самому занять трухлявый диван в гостиной. Приказать Дину запирать комнату на ночь. Спать «не вполуха, а вполглаза». Чуткому сну он научился в первый месяц во Вьетнаме. Теперь это не проблема. Ничего теперь уже не проблема, когда есть Сэм, а у Сэма есть краденый нож.
Господи Боже! Его сын, малыш Сэмми….
Надо признать, ты умеешь загнать в угол, Желтоглазая Тварь!
Месяц выдался холодным. Крышкой хрустального гроба накрывается штат Мэн. У Джона нет свободных денег, чтобы сменить резину, и Импала мирно покоится в гараже, укутанная в брезентовый саван. По утрам Дин провожает отца до дверей. У него в кармане джинсов теперь всегда фляжка со святой водой. К такому компромиссу им удалось придти. Не таскать же с собой заряженную Беретту с постоянной оглядкой на Сэма.
Заряженную Беретту по привычке таскает Джон. Хотя изредка ему становится не по себе от предположения, что придется навести оружие на Сэма. Только предположение…. Месяц он не ведет дел, не охотится, не звонит странному типу по имени Бобби Сингер. Но все чаще звонит пастору Джиму.
Дни зависают в застывающем морозном воздухе. С Атлантики тянет снежные тучи. Уроки в местной школе заканчиваются к полудню, и никому нет дела, чем заниматься до вечера. Но Джон должен быть уверен – мальчики не натворят глупостей в его отсутствие. Поэтому Джон записывает мелкого в библиотеку.
Миссис Брай – библиотекарь – она пожилая дама, которая, вероятно, давно перечитала каждую из книг, стоящих здесь на стеллажах, и теперь ей очень скучно. Дин не прочитал ни одну из этих книг. Но, признаться по правде, ему куда скучнее. Ему даже спать здесь тоскливо. И он, развалившись на стуле, жует лакричные палочки, уже набившие оскомину.
Глянец из серии «+18» - единственное, что вернуло бы ему сердечное равновесие. Он убежден. В шутку или всерьез – хотя, какие теперь шутки? – он сообщает о своем намерении полистать «настоящее мужское чтиво». Миссис Брай, строго глядя на наглого мальца поверх оправы своих немыслимых очков, посоветовала молодому человеку держать юные гормоны на привязи, а руки подальше от стола взрослого абонемента. Ее порядком удивило полное отсутствие смущения на лице этого парнишки. Вот мерзавец! И куда только смотрит его мать!
А Дина не так давно перестали тревожили вопросы морали. Он бывал в местах и похлеще захудалой библиотеки озерного кемпинга. Гормоны, говорите?! Ну, держитесь, дамочка. Дин Винчестер не какой-то там озабоченный, прыщавый тинэйджер из пригорода. Дин Винчестер… он крут – однозначно. Ага! И, если кто-то позволяет себе недооценивать его возраст, что ж, то будут не диновы проблемы. Между прочим, он тот парень, благодаря которому вы сладко спите ночами, он не прячется под кровать в испуге за свою шкуру, он стреляет…. Словом, амбиции его были сильно ущемлены, и уже на следующий день титул потрепанного «Playboy» во всей красе, точно флаг революции, был развернут в читальном зале. Пускай Хью Хефнер (5) краснеет.
Сэму, естественно, не нужно знать, что внутри. Вот он-то как раз еще мал. Дин ловит его краткие взгляды, наполненные смесью остроты и ужаса. Малыш, владеющий ножом на уровне мастеров-филиппинцев, краснеет при виде откровенных снимков и боится общественного порицания? Да, ну!
- Биология, Сэм. – Говорит он с высоты своего положения, возвращая несчастного братишку к урокам и учебникам, сам же возвращается к глянцу, однако, как бы ни хорохорился, от следующей же страницы его бросает в жар.
Найдя журнал в гараже коттеджа, он бы уверен, что сможет с этим произвести фурор. Кто теперь усомнится в его взрослости? Кто кинет ему это унизительное: «эй! Малыш»? Фурор сдувается полностью через страницу.
Дин оглядывается – не видит ли кто его покрасневших ушей?
В зале редкие посетители – два пожилых джентльмена времен Авраама Линкольна, которых волнует разве что подагра, скрипящие двери, да зубы в стакане на полке. Они не заметили бы не то, что журнального титула, они не заметили и самого Дина, подойди он на расстояние вытянутой руки.
В зале вечно спящая миссис Брай. Она огромных размеров. Крупная пожилая дама с крупной дешевой бижутерией. Дину хочется вылить содержимое кофейника на ее крашеные, нелепо-сиреневые завитые локоны. Может, тогда она научится всерьез воспринимать….
Любая революция требует реакции. Бунт нуждается в зрителе. Иначе задыхается сам в себе, словно горящий уголь в банке с плотно завинченной крышкой.
Месяц, запертый в читальном зале старой библиотеки, испытывает его мятеж на прочность. Он оставил затею с журналами «+18», он перерос в три дня идею революции, он сжился с всеобщим равнодушием жителей поселка, оно даже показало свои преимущества в том, что никто не лез в их семейные дела. Дин выкинул белый флаг. Он несколько раз тормозил себя на мысли о неизбежно скором превращении в тех двух джентльменов. Он стал почти философом. Каждый день в библиотечной пыли он старился, заболевал тем странным недугом, который вызывает в памяти картины прошлого в мельчайших подробностях и ярких красках перед самым концом, а затем умирал, чтобы, выйдя на улицу с Сэмом снова родиться дома у плиты, готовя ужин к приходу отца. Жизнь феникса, смерть - воскрешение - смерть…. Черт! Это начинает походить на дурной сон.
И он начинал нравиться. Воспоминаний Дина даже в полутонах и за последние восемь лет с лихвой хватит на увесистый томик-триллер. Мемуары Дина Винчестера….
В один из дней он обдумывал получение The Man Booker Prize (6), покачиваясь, как водится, на стуле. Он решал, в какой стране лучше издать мемуары – в Канаде или на Ямайке – и балансировал на двух ножках стула уже битый час. А тут Сэмми….
- Прекрати таращиться на нее, чувак. Это не прилично.
- Я не на нее.
- Да ну!
Сэм придвигается ближе. У него на физиономии написано крайнее любопытство. Что-то новенькое! Мы уже оттаяли? Дин не упускает этого шанса. Спустя месяц гнетущего разлада возвращается надежда - солнце взойдет. Сэм выглядит обескураженным, но уж никак не подавленным.
- Где она прячет гномов?
Однажды это должно было произойти, и, наконец, происходит. Грохот пронизывает поистине кладбищенскую тишину читального зала. Дин валится со стула. Валится назад. Здорово прикладывается затылком о доски пола.
У него есть не больше пары минут, чтобы сообразить, как отвечать. А в голове шумит. А в голове: «Ты видел гномов?», «Где ты видел гномов?», «Что ты знаешь о гномах, мелочь?».
Миссис Брай продолжает храпеть, восседая на двух стульях. Трон королевы снов.
Сэм кидается помочь подняться.
- Больно?
- Каких гномов, Сэм?
- Ну,… гномы - сказочные карлики из германского и скандинавского фольклора. Их еще называют «дверги» или «цверги», «нибелунги», «дворфы», «краснолюдки», «свартальвы» - это которые темные эльфы. Они представители одной из «стандартных» рас. В алхимии и оккультизме гном — дух земли как первоэлемента, земная элементаль.
Дин растерян. Он, кажется, слишком стар для подобных сюрпризов. Слишком стар….
Он проверяет, не горячий ли у Сэма лоб, смотрит ему в глаза почти с сочувствием. Он хочет спросить, не били ли мелкого сегодня в школе чем тяжелым.
- Ты хорошо себя чувствуешь, братишка?
- Я? Нормально…. Нет, ты только глянь, она же не просыпается.
- Кто?
- Миссис Брай. Посмотри. Она спит все время. Понимаешь?
- Нет. – Честно сознается Дин. Он не понимает. Сэм интересуется нечистью? Сэмми собирает все эти «цверги» - «нибелунги» - «дворфы» - «краснолюдки» в то время как отцу с таким трудом удалось наладить их нормальное жить-бытье! О! Не стоит тащить все это обратно в дом! – Сэээээм….
- Она Спящая Красавица… - голос брата понижается до заговорщицкого шепота. – Та самая! Значит, должны и быть гномы….
Не светит тебе, Дин, почетной отставки, тихой старости, и никакого тебе «букера»…. Постой-ка, что?!
- Какая Красавица, Сэм. Кто? Миссис Брай?! Красавица?!!!!
И тут до него смутно, но все же доходит. Его сгибает пополам. Он ржет в ладонь. Ржет до колик в животе. Теперь очередь Сэма теряться в догадках. Не сдвинулся ли брат от безделья и порно журналов? Сэм читал, такое возможно.
- Мое упущение, братан… - Дин выплевывает слова, сквозь придушенный смех, утирая кулаком слезы. – Один вопрос: с чего ты решил, будто ОНА и есть Красавица, а не… допустим… Гном?
Вопрос представляется ему настолько разумным, настолько логичным, что следующее откровение повергает его в шок:
- Дурень, она же вдвое крупнее Дж… крупнее нашего отца.
И чему прикажете здесь пугаться по-настоящему? Тому ли, что он в подробностях осведомлен о гномах, что он вообще заинтересовался темой, или тому, что упорно продолжает называть отца бесцветным словом «джон»?
Дин приложил в свое время красноречия на три четверти больше, чем Мартин Лютер Кинг (тот, который своим сакраментальным «у меня есть мечта», взломал сердца миллионов) (7) объясняя, почему отца нужно называть папой, а не по имени. От смешного его аргументы вели к понятию «уважение» и дальше, к понятиям «семья», «любовь»…. Однако красноречие весьма скоро сломалось о повседневную классику: «молчание ягнят» (8) в вольной интерпретации шестилетнего Сэма смотрелось впечатляюще, по крайней мере, уж точно не уступало непревзойденной постановке Джонатана Демми (9). В отличии от отца у Дина не было веской причины искать альтернативу подзатыльнику, и на этот-то погорело упорство братишки. Там, где не прикладывается красноречие, Дин без зазрения совести прикладывал руку. Результат оказался существенным, но все же не особо выдающимся – слово «джон» было заменено скользкой фразой «НАШ отец». Дину-воспитателю пришлось смириться и согласиться с этим компромиссом.
- Логично. – Только и смог ответить Дин.
Он откашлялся, поднял стул, уселся рядом. Серьезность, собранность, настороженная бдительность вернулись к нему.
- А теперь по порядку. Ты считаешь, что миссис Брай – Красавица из сказки….
- Не из сказки. Первоосновой сказок исследователи называют события или ряд событий, которые происходили в действительности. Эти события обрастали деталями, приукрашивались, но ядро…
Дин за голову хватается:
- Где ты этого понабрался?!
- «Некрономикон» Говарда Лавкрафта, несомненно, вымысел. Зато «Некрономикон Симона» или, как его еще называют, «Симоникон»… многие удостоверяют его подлинность….
- Что еще?
- «Демонология» английского короля Якова I. – Сознается Сэм под тяжелеющим взглядом Дина. Ему становится неуютно и робко. Натворил ли он чего? Почему это происходит снова и снова, и снова?... Он просто пытается… вписаться в эту семью. Понять, чего от него хотят. Странное чувство вины….
- Так…. Когда я говорил, что ты можешь смотреть картинки, я имел ввиду… смотреть картинки. Ладно, проехали.
- А гномы? – Он кажется более несчастным, чем обычно.
- Сэмми, это сказки. Просто сказки без этого… без реальности с ядром…
- Без действительности. – Поправляет Сэм, немного оживившись. – Например, в «Румпельштильцхен» (10)….
Дин силится повторить услышанное слово, но… это даже не латынь!!!
- По фигу! Ты не плохо тему просек, старик. Скажу вот что – гномов она прячет… в…в…
А вот, ну ничегошеньки на ум не приходит! На гномов охотиться ему не перепадало как-то. Он ерошит волосы на затылке, мысль пробуксовывает, время капает на макушку, как при китайской пытке.
- У меня есть предположение. – Смелеет Сэм. – Смотри, видишь, у нее юбка такая длинная….
Все! Точка!
Дин всегда считал себя стойким парнем. Польстил себе. Сильно польстил.
Он так зол!
Он молчит всю дорогу до дома. А потом, хлопнув дверью, швырнув ключи на столик в прихожей и отправив Сэма в гостиную – пусть лучше телевизор смотрит – он начинает всерьез обдумывать, как убедить отца, что нужно срочно заканчивать с библиотекой.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Слова крутятся и крутятся, сливаясь в бредовую скороговорку. Лежать и слушать мысли. И смотреть в темноту.
Он не включает свет. Темным лучше во мраке. Каждый должен знать свое место.
Он знает.
Слишком много.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Но что делать, если твоя проблема – взрослые?
Закрыть глаза и потеряться, спрятаться, сбежать. Прочь из этого дома – одного из множества. Прочь от этих людей! Чужой, ты лишний….
Он прячет голову в подушку. Слезы наворачиваются на глаза, сердце заходится от боли. Ее не унять. И снова это чувство – ты не там, не с теми….
Джон и Дин – странные люди, которые его постоянно оберегают, защищают, - что, если они просто не хотят его отпустить… домой? Они никогда не останавливаются на одном месте больше пары месяцев, никогда не заводят знакомых, редко общаются с соседями, к тому же… Сэм не дурак, он видел отцов, которые приходят в школу за своими детьми. Строители, водители, банковские служащие – никто не носит оружие. Он проверил. Нашел способ и проверил. Он проверил, есть ли оружие в доме отцов-полицейских. На Дне рождения мальчика Клауса, где-то в Техасе, он пробрался в кабинет. Стены, увешанные головами оленей и кабанов, ружья в специальных витринах…. Револьвер на столе оказался обычной зажигалкой. Такое разочарование! Муляж, как и чучела убитых животных. Красиво – не более. К настоящему арсеналу это не имело никакого отношения. Настоящий арсенал в сумках Джона, в багажнике его машины, в тайниках под сидениями в его машине, под его пиджаком или курткой. Только Джон не вешает рогатые головы на стены. Он вообще не охотится… кажется… Сэм видел кровь на его руках, но никогда не видел ни одного подстреленного им животного. И уж точно, Джон – никакой не полицейский. Он в автосервисе работает.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Он помнит. Старается. Рождественские каникулы у них с елкой. Сэм близок к шоку. Это нечто настолько новое, что у него дыхание перехватывает на целую неделю. И подарки….
Но он по-прежнему осторожен. Нельзя вестись на эти уловки. Затишье может быть лишь перед бурей. Такое долгое затишье….
Сэм просто сходит с ума от напряженного ожидания. Страх затягивается петлей на шее. Кто эти люди, называющие себя семьей? Почему вдруг для него закончились игры и тренировки? Причиной тому ранение Джона? И кто напал на него? Вопросы захлестывают его сознание.
Невыносимо!
Он плохо спит. Ему снятся дурные сны. В них он всегда видит огонь, ползущий по стенам, заливающий потолок, женский крик, глубокий, пронзительный, и… Сэм раз за разом пытается ухватить нить памяти, ощущений, восстановить картину из миллиона песчинок, взметаемых ветром. Если бы он мог, он бы выменял полную версию этого сна за все сокровища мира, украл бы его с полки невидимого хранителя, убил бы за него. Полмира бы убил. Потому, что другую половину он мог бы без колебаний заложить за другой сон. Тот, который о прошлогоднем феврале.
Он просто очень старается втиснуться в эту странную семью. Пытается соответствовать. Хотят ли, чтобы он хорошо себя вел, хотят ли от него отличных результатов на тренировках…. Школьная учеба мальчиков – не входит в приоритеты Джона. Сэму трудно это понять, потому что родители других детей относятся к школьным оценкам весьма трепетно. Ему вообще трудно разгадать, чего от него ждут.
Для огнестрельного оружия у него еще слабые руки. Он не может управляться с револьвером, пистолетом или карабином так же хорошо, как Дин. Никакие старания здесь не исправят того, что заложила природа. Так сказал Джон, и начал обучать его приемам ножевого боя. И эта игра… он быстро понял, что превосходит Дина. Может, и Джона.
Джон… бандит?
Он следит за играми сыновей, руководит их обучением и требует большего. Сэм готов доказать – он способен.
Только старший Винчестер никогда не дает Сэму настоящий нож – он их прячет. Особенно после прошлого февраля. И занимается, занимается, занимается с Дином. Они пропадают вечерами. Они уходят с наступлением темноты. Все чаще вместе. Они проводят вместе все свободное вдвоем. Сэм может с ними бегать, оттачивать рукопашный бой. До седьмого пота. Но Джон и Дин не довольствуются и десятым. Вместе.
Это обидная игра.
В ней никогда нет места ему - Сэму.
Маленькая вселенная Сэма. Ровно в три человека, старую машину, съемное жилье и бесконечную дорогу. Вселенная сомнений, подозрений, страха и вопросов. И одиночества.
Вот как в прошлый раз. Он услышал… он четко слышал те слова – оборотень, вервольф. Он не перепутал, не забыл. Страх того, что в их дом влезли бандиты, страх неожиданного столкновения с реальностью, ужас при виде окровавленных рук Дина… ничто не выбило из его памяти тех слов. Оборотень. Напал на Джона. Едва не убил.
Джон… верит в сказки?
Джон… психопат?
Сэм сидит за учебниками. Дин не любит читать. Джон учит его латыни, но толку, судя по всему, мало. Тупая зубрежка текстов похожих на детские считалочки. Зачем так важно их запомнить? Непонятная игра. Но Дин зубрит, будто жизнь зависит от них. Повторяет, готовя завтрак, в душе, по дороге в школу, при стрельбе… Сэм видит, его губы беззвучно шепчут.
И Сэм тоже учит.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Конечно, большой брат, должны. Он повторяет себе это на уроках и вечерами, когда Дин ставит на стол тарелки, и дружное семейство Винчестеров усаживается за ужин, когда Джон избегает его взгляда, когда Дин дергается при виде столового ножа в его руке, и, особенно четко, когда в один из вечеров его не берут с собой на обычный обход. Он все выучил наизусть. Так почему же он сидит один, запертый в доме с соляными дорожками на подоконниках?
Вопросы снова и снова, и снова.
И ненависть. Да. Именно так – он ненавидит этих людей. Джон на первой строчке рейтинга. У него нет конкурентов. Тот голос, на озере… он прав – Джон лживый, подлый. Без него будет лучше. Если домой вернется только Дин… вот бы так и было!
Этой ночью, сморенный усталостью и слезами он засыпает на диване в гостиной. Липкие сети беспокойного сна тянут его в ледяной мрак. Как будто он вновь тонет, уйдя под лед с головой. И выплывать нет сил. Не зачем. Ведь он только что…. Он совершил нечто плохое, ужасное, он…. Все спуталось.
Его звал кто-то. Этот голос такой тихий, такой знакомый, такой… родной. Ему нужно дотянуться до него, но кто-то преграждает путь. Его не отпустят никогда. И он, наверняка, потеряет зовущего, сладкая мелодия голоса прервется, останется лишь горькая пустота, тоска, хуже которой… это неестественно долгое мгновение… он никак не может вспомнить, что же случилось перед тем, как проломился лед под его ногами, но он уверен – это неизмеримо больнее, чем потерять манящий, чарующий зов. Больнее тысяч игл холода, вонзившихся сейчас в его плоть.
Одно смутное воспоминание о той краткой вспышке бесконечной боли вырывает из его глотки вопль, разжимает его челюсти, и он орет, давясь ледяным потоком, хлынувшим в легкие.
Тяжелое раскаяние… запоздалое…
И он не желает больше жить.
Потому, что он – зло.
Пружина, сжавшись до предела, распрямляется, выбрасывая прочь из сна. Лед проламывается в реальность. Через полом хлынули звуки, и вместе с ними страх.
- Запри дверь!
Сэм не замечает мига, когда сон полностью прекратился, потому, что при абсолютно ясном сознании его тело оставалось ватным. Он видит, чувствует, осознает, но, словно парализован. Адреналин застывает залитым в вены свинцом.
- Да запри же ты чертову дверь!!!
Джон валится на колени над своей ношей. С него вода течет на пол. Он промок до нитки: волосы, куртка, джинсы…. Под дождем так не промокают.
- Сэм! – Окрик, как звонкая пощечина. Взгляд Сэма намагничивается на взгляд Джона. – Дверь.
Не просьба, не приказ – мольба. Этому не воспротивишься. Кровь ударяет в висках, и Сэм бросается исполнять. Замок на два оборота, цепочка в паз. Четко. Он справляется с дверью прежде, чем ледяной январский ветер обжигает его щеки. И оборачивается.
Джон скидывает промокшую «аляску». Безвольное тело Дина под его руками… видение, нелепый розыгрыш, осколок больного сна. Веснушки, они почти пропали на белесой коже. Иней на светлых ресницах. Синие губы….
Одним рывком Джон освобождает тело сына от мокрой рубашки. Пуговицы рассыпаются по ковру, ударяются о босые ноги Сэма. Свежий шрам пересекающий динову грудь – ударяет по нервам, хлестко, глубоко, с оттяжкой. А Дин… он не дышит. Брат лежит на мокром ковре, у него синие губы и он не дышит.
За него дышит Джон. Пытается. Он вдыхает в него воздух. Толчки в грудь сменяются выдохами, и Сэм знает, что это означает. Так бывает, когда человек попал в беду, когда сердце остановилось, когда пришла смерть.
Запах ила и мерзлой земли быстро распространяется по комнате. От него у Сэма голова кружится. Мысли перемалываются в этой мясорубке в мелкий фарш. Что, если…? Что теперь? И кувалдой по темени - это твоя вина! Ты хотел… твоя вина, твоя….
Чертов голос!!!!
Зажать уши руками, не слышать больше, убежать.
Грудная клетка, вздымается и опадает. Это продолжается вторую вечность. Или третью. Сэм не пытается считать. Голос нещадно рубит цифры, выворачивает мысли наизнанку. Его отзвук – властный, холодный – диктует свой вердикт.
Виновен.
Ты? Или он?
«Видишь, Сэм? Также и с тобой будет. Однажды, этот человек погубит и тебя».
«Он защищает нас».
«Да? Правда? Он… защищает?».
«Ты…».
«Где теперь твой братишка? Где твоя мама, Сэмми?»
«Прекрати…».
А с Джона льется уже не озерная вода – ледяной пот. Его дыхание сбивается, он хрипит на выдохе, он скулит, давя на грудь своего умершего ребенка.
- Дыши… пожалуйста… мальчик…. Боооже, нет, нет…..
«Они оба верили ему, и где они теперь? С кем они были?....».
- Замолчи! Они были… с тобой!
Громко, яростно, жестоко.
«Ты» - Джон, которому никогда не стать отцом, которому не отразиться в жизни младшего сына «лучшими воспоминаниями». Ему уготована другая роль, и Сэм уже самостоятельно держит перо, выводящее корявые строчки этой пьесы – послушно и бездумно – под диктовку великого мастера смут.
- Ты забрал его у меня….
Ни слез, ни страха больше на детском личике, искаженном ненавистью.
- Как и маму… забрал!
Онемевший Джон просто продолжает дышать. Выдох, выдох, выдох…. Он не хочет слышать Сэма сейчас. Ничего из того, что говорит копошащееся в его маленьком мозгу древнее как мир ничтожество, сейчас не лишит его мужества. Он нужен Дину. Как никогда ранее. И он не сдастся, даже, если глаза Сэма зальет желтый отблеск ада. Он не сдастся. Выдох, выдох, выдох….
- Ты все у меня забираешь! Друзей, семью. Я знаю, кто ты на самом деле такой. – Детские кулачки от беспомощной злобы сжимаются до суставного хруста. Два кулака готовых обрушиться на Джона, разбить его плоть, раздробить кости, стереть его навсегда. Только они слишком слабы для этого, и Сэм может лишь сечь словами. – Я думал – ты полицейский, охотник, агент, думал ты бандит. Ты прячешься, точно гад. Бежишь, бежишь, не считаясь ни с кем. Теперь я точно знаю, кто ты – ты мерзкий убийца!
Он почти выкрикивает последние слова Джону в спину, но тот не обернулся. Торопясь выхватить ускользающую душу Дина из цепких пальцев смерти, он ведет свое сражение по своим правилам: сначала важное, истерики – ниже последней графы его жизненных приоритетов. Истерики Сэма – не мелочь, не то, что необходимо прихлопнуть, как назойливую муху, и уж точно, они не оставляют его безучастным свидетелем другой битвы - той, в которой малыш Сэмми стоит один посреди поля огня, под прицелом избравшего его Желтоглазого ублюдка. Джон знает, каково это, выть в эпицентре чужой войны. И он разберется, обязательно найдет, как вытащить его. Но чуть позже. Как только вернет Дина. Потому, что иначе… иначе ничего не имеет смысла.
Но Дин не дышит слишком долго. Сколько бы усилий ни прикладывал Джон – мальчик не дышит! Белизна его кожи уже начинает отливать синевой, а роговицы полуприкрытых глаз….
Джон отчаянно рычит в раскрытый рот сына. Под одеревеневшими от невероятной нагрузки ладонями мертвое сердце. Осознание факта приходит подобно азиатскому ливню: Дин был мертв еще до их возвращения в дом. Когда прозрачные, слабо мерцающие среди темноты ночи щупы озерного монстра обвили ноги, Дин не устоял, и, хотя он так и не выпустил из рук оружие, он был мертв с того момента. Яд стрекательных клеток медузы поразил сердце прежде, чем при падении и ударе о скальные выступы, хрустнули шейные позвонки. Этот звук был настолько отчетлив, понятен, привычен. Его не спутаешь ни с чем другим. Джон видел достаточно смертей, чтобы ошибиться в этой. Только знать и верить - категории не сходные. Иногда разница чудовищна.
Рукой не зажать этот крик. И теперь всего воздуха мира не хватит Джону на один короткий вдох. Для себя самого.
Его ребенок мертв.
Дин погиб.
Сэм что-то говорит. Его не унять. Но Джон не разбирает слов. Он, оглушенный ударами собственного сердца, не слышит больше смысла слов; они сыплются градом, проламывая череп, но, не поникая в мозг.
Дин мертв.
Он не может выпустить из рук ворот диновой рубашки. Задержать его хоть на мгновенье. Хоть на один гребаный миг! Прижать к себе, как в первый раз, в тот день, когда Мэри вымученно улыбалась сквозь слезы в их гараже, в Лоуренсе, – они так и не успели доехать до больницы… храбрая Мэри, – и маленький, почти невесомый комочек плоти и крови заорал во всю мощь своих новорожденных легких. Джон прижал его к груди, спиной для верности прислонившись к колесу «Импалы»….
Сейчас опереться ему больше не на что. Есть только мертвое, коченеющее тело сына в его руках. Он прижимает его так крепко, качает, как баюкал когда-то младенца. Первые слова, первые шаги….
Двенадцать лет.
Он бережно придерживает его голову, беспомощно откинутую на бок. Неестественно вывернутая шея… осколок кости прорвал почти прозрачную кожу под левым ухом…. На озере Джон успел закрыть рану платком, и кровь почти остановилась. Но рассеченный камнем висок…. Может, если бы тварь утянула его в воду секундой позже, может, Дин пришел бы в себя… может.... Кого ты стремишься обмануть, Джон?! Безнадежность положения была очевидной с самого начала.
Так нелепо!
С подобными повреждениями не живут. А, даже, если и случается чудо… Дин, пугающийся движения собственных рук, мычащий нечленораздельное и пускающий слюни…. Не Дин-младенец, а Дин-безумец, жалкий и затравленный….
Да какого же черта не так с твоей жизнью, Джон?!
Он упирается подбородком в щеку Дина. Он прижимается губами к холодной коже. Его плечи вздрагивают, когда он уже не старается задушить слезы. И протяжный, охрипший стон, который уходит последней колыбельной к небесам вслед за душой его первенца, он тоже не пытается сдержать.
Он плачет навзрыд, и качает, качает в объятиях ребенка. Уйти с ним…. Если бы он мог. Пуля, яд, веревка через потолочную балку… - подошел бы любой способ.
Озеро….
О! Джон знает, что такое тонуть. Все прелести пытки водой он испробовал в лагере военнопленных. Четыре дня до штурма он почти не приходил в себя от шока. Потоки грязной зловонной жидкости заполняли его снова и снова, казалось, переполненный желудок просто раздавит легкие, разорвет артерии, выбросит с нескончаемой рвотой сердце наружу. Паника, - к этому их готовили на базе, - обычная при таком способе допроса, не подчиняется воле уже где-то после третьей-четвертой потери сознания. Адреналин на скорости гоночного болида начисто вымывает навыки самоконтроля, отработанные до автоматизма тренировками. Ты не думаешь, что говоришь. «Сержант специального подразделения морской пехоты Джон Винчестер» - эта скороговорка всякий раз совсем не то, что от тебя хотят услышать твои палачи, и голова опять по плечи уходит в воду, прежде чем глоток воздуха проясняет разум. И ты хлебаешь, хлебаешь, хлебаешь…. Даже, не ощущая боль в стертых грубой веревкой до кости запястьях, в вывернутых ключицах…. А потом лежишь на грязном полу камеры с ржавыми решетками в собственных дерьме и блевотине, потому, что в полубредовом забытьи, ты - лужа, принявшая форму человеческого тела. Не больше.
Вода… да чтоб ее!
Почему она не забрала его тогда, когда он был к этому готов? Когда хотел, требовал этого. Он выжил, чтобы сейчас отдать ей долг, отдать своего ребенка? Год назад вода едва не получила свое, но Джон не позволил. Тогда он справился. Что же произошло сегодня?
Почему Дин?
Почему?!
Он ведь был осторожен, ушел от дел. За последние пять месяцев – ни одного рейда. Выследить, раскопать, посолить – это больше не про него. Он был так осторожен!
- Сволочь!!! Чертов ублюдок!!!! – Орет он в потолок. Он орет, не осознавая, насколько пугает этим Сэма. Голос срывается в жалкий хрип.
Холодный…. Растереть кожу, чтобы согреть…. Запястья тонкие, он весь тонкий. У Дина после гибели матери были проблемы с весом. Джон пошутил как-то, что пристегнет к его ноге каторжное ядро, чтобы того не сдуло ветров. В Неваде. Там ветер.
Каторжное ядро….
Не удержал, не защитил. Он не успел поймать протянутую в отчаянном жесте руку, в темноте, прямо за спиной Дина, хлестнула молнией слабого неонового света студенистая щупальца. Сила удара показалась неимоверной, звук, точно от удара кнутом, не смягчила даже плотная ткань джинсов. Треснули перебитые голени, и… Джон не смог поймать его руку! Только боль и ужас в глазах – последние отблески жизни.
И детский тонкий вскрик….
Удар виском о камень ставит точку.
Детский крик….
Кровь брызжет на снег. На белом все видно. И ночь не скроет.
Крик….
- Джон!!!!
Даже сейчас…. Джон….
Возможно, если бы он услышал «отец»… «папа»… он не пришел бы в себя. Не смог бы.
У его мальчиков очень похожие голоса. Два пробующих рычать тигренка. Их путают учителя, когда звонят из школы сообщить о прогулах Дина, и – он уверен – Сэмми не плохо знает, что делать в этом случае. Их путает Джон, когда они изредка дурачатся, балуются, устраивая в комнате настоящую кутерьму, когда их смех и крики вперемешку… черт….
Он ни за что не поднял бы сейчас головы, назови его Сэм иначе.
Медленный поворот… лицо Сэма – мальчика, который не плачет, увидев брата мертвым, это самое лицо… это не назвать испугом, паникой, смятением. Это где-то на грани транса, странного сомнамбулического забытья. Будто лунатик смотрит сон с открытыми глазами, смотрит вперед и сквозь туман, глубоко-глубоко, в самое начало будущего. От взгляда этого пробирает до мозга костей. Он отрезает ломти реальности, как домохозяйки режут куски индейки на сэндвич. Если Джон еще не свихнулся, то вот сейчас… это, наверное, оно и есть. Ближе не бывает.
- Сэээм…. Сэмми…
Еще одна безумная минута. Лишь затем, интуитивно, на чистом рефлексе, он прослеживает направление взгляда. Он смотрит и не видит. Его мозг не хочет принимать импульсы глазных нервов, отключается, будто подчинившись власти жестокого гипноза. Перед глазами потухает свет, картинка меркнет, стираются очертания… Дин… его кожа выцветает, как бумага под палящим солнцем, сжимается, стягивается, трескается, словно подожженная кипа старых рукописей. Тончайшие чешуйки осыпаются, кружатся мелкой пылью, покрывают ковер, руки Джона. Крепкие руки Джона….
Ему не сдержать этого. Он старается, но… разложение-расщепление-бред… что бы то ни было… этого просто не может быть. Ничто не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Законов физики ведь на этой планете еще никто не отменял! Но тело Дина сыплется песком и пылью, струится между пальцами. Сильные, натруженные, надежные руки отца….
Ему не собрать эту пыль. Прах кремации.
На какой-то миг безумие овладевает им. Словно одержимый, он ползает на четвереньках, ловя воздух пригоршнями, бьёт кулаками о доски пола. И вдруг… это озарение сбило бы его с ног, не будь он уже повержен. Враз прояснилось и сознание и взгляд. Ладонью он отер лицо. Дурак, дурак… законченный дурак!!!!
Скользит и скользит по зеркалу памяти больная галлюцинация с растворяющимся телом Дина. Острием конька вспарывает свежую рану пережитой потери.
Он не сразу это заметил. Не до того как-то было, он сплоховал, дал слабину, позволил эмоциям раздавить себя, и горе еда не лишило его способности мыслить здраво. А ведь трансформации тела начались еще на озере. Белесая слизь на открытых участках кожи – Джон принял ее за илистую, стоялую воду, - этот неестественный ртутный блеск быстро закатившихся зрачков, чересчур мягкие суставы…. Списать очевидные изменения на действие яда тогда не выглядело так уж неразумно. Хотя… после того как тело просто просочилось сквозь его пальцы, не оставив на ковре ни следа, не оставив ничего….
Плохо это.
Хуже того – Джон, кажется, знает, с чем столкнулся и где искать ответы. Где искать… Дина. Жив он или… мертв. И это сводит с ума.
И есть еще Сэмми.
Он видел то, что видеть не должен был. Не сейчас. Не так. Слишком рано.
Джон ерошит грязные волосы. Он устал. Он вымотан сверх своего предела прочности. Беспощадные испытания, выпадавшие до того на его долю, сегодня представились чем-то банальным, вроде как уколоть палец булавкой.
Обычно, в кино показывают, какими бывают нервные срывы бывших вояк – крепкая выпивка, зубодробительный мат, кулаки в кровь о стену или о… что там попадется под горячую руку, тарелки, летящие в домашних, отравленных каждодневным ожиданием неизбежного ужаса, да холодный пот спросонья. Кадр за кадром режиссеры потрудились воссоздать полную и подробную картину бытовой драмы. Покой, стресс, срыв, агрессия, депрессия, затухание, покой, рецидив и дальше по накатанной. Пока запал не сшибет персональным контрольным в голову или, что чаще, не постучится старина «цирроз печени».
Но Джон не любит смотреть кино, и у него иная схема, и уколы булавкой отладили его, отформатировали до стадии своеобразной анальгезии, полного не чувствия. Избирательность синдрома Бельмонда (11) хитро отразилась исключительно на его не внимании к собственным переживаниям, потребностям, физическим ощущениям, таким, как, например, голод, холод, боль. В один день его попросту перестало это интересовать. Не в лагере, когда к его обнаженному телу, распластанному на панцирной сетке ржавой кровати, в десятый раз присоединили два электропровода. Это случилось позже, в треклятом Лоуренсе, одной треклятой ночью.
Забыться саможалением, злобой или выпивкой – этот вопрос не попадает в его поле зрения. Знакомьтесь, Джон Винчестер, комплектация – отец.
Срыва не будет. Это его выбор. Его свободный… вашу ж!... выбор.
У него широкая альтернатива, и вместо долгих, проникновенных меланхолий, соплей с сахаром про несправедливость судьбы, он достает из-за пояса промокших джинсов револьвер. Из внутреннего кармана «аляски» выуживает горсть патронов. Выбирает пулю, отлитую в подвале автомастерской Сингера, отлитую по всем правилам охотничьего ремесла, заряжает ее в камору барабана, и поднимается на ноги. Во весь рост. Выпрямляется, словно на плацу. И в эту самую минуту он уже точно знает, что должен делать. И он точно знает, для кого пуля в барабане его револьвера.
Знакомьтесь, Джон Винчестер, комплектация – профессионал.
- Сэм. – Он заставляет свой голос звучать твердо. И, наверное, у него получается, потому, что Сэм отзывается незамедлительно.
- Да.
Он все еще дрожит. Джон хотел бы успокоить его, сказать что-то весомо-важное, убедительное, чтобы не видеть этого… странного… в его глазах. Но Сэма нельзя обнимать. До Сэма нельзя дотрагиваться. Он особенный – его младший сын. Мальчик, который не требует успокоения или сострадания. Его жестокий ребенок….
- То, что ты сейчас видел…. – Ему нужно тщательно подобрать слова, но, единственное, что приходит ему в голову: - Мы ведь можем обсудить это позже, да?
- Да, сэр.
Джон замирает лишь на секунду. Ответ – краткий, четкий, бесцветный. Сейчас он особенно ненормален. Когда-то Дин научил братишку армейскому стандарту. Это казалось невинной шуткой. После Джон был весьма признателен Дину за находчивость. Но были моменты… вот как сейчас. Невыносимо! От Сэма веет таким холодом, точно это он умер… раньше брата. Джон просто не знаком с другим Сэмом. И к этому не привыкнуть.
Но ему нужно собраться. Нужно поторопиться. Стараясь больше не обращать внимания на застывшего посреди зала Сэма, Джон быстро переодевается в сухую одежду. Он потерял уйму времени на нелепую возню с обманкой. Не известно, чем эта задержка может обернуться для Дина. «Живи…. Продержись еще немного, парень. Я приду… вытащу тебя».
А Сэм…. У него была своя сказка на ночь. И он сам должен поставить точку.
Он бежит через пролесок к озеру, к месту первой стычки. При дыхании мороз хрустит на зубах. Клубы пара вырываются изо рта, подымаются от разгоряченной спины. Он не нашел сухой куртки, которая обычно висит за дверью при входе. Не стал тратить времени на поиски. На нем лишь шерстяной свитер; его тепла явно не достаточно в такой холод, да и шут с ним. Повыше воротник, руки подмышки. Пальцы должны слушаться, когда он найдет тварь. Или тварь найдет его.
Славная ночь для того, чтобы умереть. Одна из многих.
Только на смерть Джон не согласен. Монстрам придется посидеть на строгой диете. Ни он, ни его мальчики ужином не станут.
Здесь поворот направо. Ноги тонут по щиколотку в снегу. Скупая зима, намело едва-едва, следы на плотном покрове почти не различимы. Замедлив бег, Джон проверяет аэрозольный баллончик. Работает. Как и старенькая морпеховская zippo.
Кто там говорил про гуманизм? ООН или Общество защиты животных? Кстати, медуза… животное?
Он уверен, тварь еще поблизости. Она не закончила дело. Создание сложнейшей иллюзии даже у перевертышей забирает силы. Регенерация обычно протекает медленно. Да и процесс… переваривания… пищи….
Она должна быть рядом с местом нападения. Грот, пещера, густой кустарник, что угодно, чтобы переждать опасность и…. Но так питаются перевертыши, гули. Медленно, изуверски, растягивая удовольствие. Слышно было бы даже в поселке. Что если... если эта тварь ест иначе? Как? Убивая копию, подкидыша вместе с оригиналом? Может, Джон обманывает себя, а копия и была оригиналом?
К чертям все!
Сосредоточиться.
Чем она может быть? Что движет ей? Такие фантомы, из мира, где сюр – это норма, не появляются по извращенной прихоти ада. Для них требуется медиум, проводник, и весьма сильный. Тот, кто натравил медузу… кто-то из его нового окружения? Кто-то из автомастерской? Из школы мальчиков? Кто-то выследил их. Несмотря на все предосторожности Джона. Даже ближайшие друзья не знали их места нахождения. Таким был договор. Никто не знал.
Стоп!
Версия? Или готовый ответ? Предположение совершенно чудовищное.
Он еще раз бросает взгляд на ярко освещённые окна дома. Как и пару часов назад, когда он вышел проверить замки на лодочном сарае. Дин напросился с ним. Будто предчувствовал, что окажется нужным. Почему же не почувствовал надвигающейся беды Джон? Что-то притупилось в нем. Начал привыкать к тихой, обычной жизни. А Дин, подобно борзой на охоте. Он не отвыкнет. Битва – его кровь. Надо было убедить его остаться. Приказать.
- Дииин!!!
Дин отзовется. Должен отозваться. Если только…. Нет, он отзовется. Даст знак, поможет. Он крепкий парень.
Ветер рвет его крик. Уносит от озера к домам. Так не пойдет.
- Дай же мне шанс, прошу….
То самое место. Лунный свет и белый снег. На этом холсте пятна крови. Многим больше крови, чем с разбитого виска. Будто жертва лежала здесь около часа. Вокруг ни каких следов, кроме отпечатков джоновых тимберлэндов. Однако медуза протащила Дина еще пару метров до кромки озера. Должно быть, он с самого начала погнался за приманкой, оставил Дина там, у камня.
Кретин!
Ледяной покров озера проломан, и края его абсолютно чистые, ровные, заготовленные заранее. Назад. Вернись назад. Кто-то хотел его запутать. Получилось. Они выиграли время. Но Джон наверстает. Постарается.
Снова камень. Как же медузе удалось скрыть настоящее тело? Думай, думай!
Ничего не должно было случиться. Обычный вечерний обход. До сарая к генератору и обратно. Дин как с цепи сорвался, носился кругами, изображая самолет, идущий на посадку. С чего вдруг поиграть приспичило?! Джон не стал ругать, пускай себе резвится. Когда такое еще увидишь? Подыграл даже – правда, сирена диспетчерской башни из него не важная получилась, да ведь и не на «Оскара» претендент. Но, что это? За шутками Дина проскальзывает напряжение. Мальчишка наловчился врать, вот только с Джоном как-то не прокатывает. До сих пор.
А минуту спустя….
Протянутая в отчаянном жесте рука, зеленые глаза…. Испуг, боль, и ни намека на сожаление.
Что же ты, Дин, знал такого этим вечером? Что заставило тебя стать живым щитом?
Кажется, сейчас ответ стал очевиден. Но на него нет времени. По одному делу за раз.
- Ну, покажись, мразь! - Он сжимает крепче аэрозольный баллончик. От холода к металлическому корпусу прикипают пальцы. Отлично! - Покажись, сволочь!!!
У него есть шанс. Один к тысячи, приблизительно. Бобби подсчитал бы точнее. Джимми бы просто молился. А он… он - Винчестер, он действует, по определению, потому, что боек его воли взведен. Не повезло с фамилией, наверное.
Он успевает еще подумать, есть ли у фантома орган слуха или, может, он по запаху ориентируется. Попробовать что ли заклинание?
Да какого же!... Запорошенная площадка перед лодочным сараем опрокидывается у него под ногами, небо кренится на бок, хлипкая граница сознания сливается туда же, налево. То, что это лево, Джон понимает по тому, что все еще держит баллончик. Он правша. Определенно. Значит, удачно завалился.
Зажигалка у него в левой, и он успевает чиркнуть запал. Он действует наугад. Аэрозоль «выстреливает» струей чуть выше язычка пламени, и ударяет по желеобразной туше, нависшей над человеком. Он верно рассчитал направление ветра. Уж когда армейскому прошлому спасибо скажешь! Вторая струя огня вырывается незамедлительно. Джон удерживает ее дольше первой. Настолько долго, насколько позволяет содержимое баллона. Чтобы наверняка. Чтобы сдохла нечисть. Чтобы его семья была в безопасности.
Он держит огонь даже, когда вздулись волдыри на пальцах. Три тысячи раз за это время он возблагодарил Бога и еще триста раз, персонально Джорджа Гранта Блэйсделла (12), незабвенного "Мистера Зиппо" (13) – зажигалка не подвела. Он бы еще столько же раз воспел хвалу американскому химпрому, выпустившему автомобильный полироль для пластика с освежителем воздуха в 500-миллилитровых баллонах, если бы петь умел и если бы ни рухнувшие, наконец, в снег обугленные останки фантома.
С трудом отдирает Джон от ладони пустой баллон. Руку на минуту в снег – прийти в себя, унять боль ожога. Еще две горсти снега в рот. Пить хочется больше, чем дышать. Бешенный скачек адреналина с потом выгнал без остатка естественные запасы жидкости.
Чуть дыша, выгребается охотник из сугроба. Как для себя постелил с вечера. Дин помогал ему расчистить дорожку вокруг сарая. Упади он на лед, вряд ли бы его левая осталась целой четверть часа назад, как и он сам сейчас. Сценарий развивался бы по совершенно другой траектории. Дин….
Шевелись же!
Спустя минуту он уже на ногах. То, что осталось от студенистой твари, лежит перед ним в быстро тающем облаке зловонных испарений. Среди почерневшей массы еще угадывается очертание сжавшегося до размеров крупной собаки колокола… или как там у них это называется, по-научному… и туго переплетенных под действием жара щупальцев. Длинные, покрытые застывшей черной слизью, они не короче тормозного пути «шевроле», на максимальной скорости получившего педаль тормоза до упора в пол. Тому, кто создал этого выродка, потребовалось немало энциклопедических сведений – детально проработанный выродок получился. Портретно-достоверный. И злости. И очень, очень много ненависти. А вот с его контролем не справился, слабоват монстр. Сдулся. Джон готовился к другому. Не ожидал, что отправят по его душу зеленого юнца….
Он стоит над дымящейся тушей с нелегкими мыслями. Вопросы роятся и жалят, жалят, жалят…. Хватит! Прекратить это нужно немедленно.
Найти Дина.
Шаг… обрывается.
Джон летит носом в сугроб. Матерясь уже в голос, он брыкается в попытке высвободить ноги из невидимых пут. Неужели яд? Это было бы совсем не к стати. Только не яд! Удается перевернуться. Ветер бросает в лицо морозную крупу, задерживает движения. Дотянуться до щиколоток, оказывается, может быть задачей не из простых. Кому-то хочется, чтобы Джон почувствовал себя калекой. Да ни за что! Есть! Натренированное тело подчиняется, липкая слизистая… дрянь… она натекла ему под ноги, должно быть, когда фантом горел, и теперь… теперь Джон даже не калека, он муха, попавшая конечностями в клей. И еще не известно, каково его действие на кожу. У хитроумного создателя изощренного видения может хватить ума, чтобы нафантазировать в стрекательные клетки яду покрепче. Вот же пакостник!
Понимание тщетности усилий снова едва не отбрасывает его к границам отчаяния. Он приподнимается на локтях. Ботинки уже прочно впаяны в асфальт, а время уходит, как безвозвратно, может, уходит и жизнь Дина.
Не раздумывая, он просто разрезает шнуровку ножом - благо дело, без него Джон и душ-то принимать не полезет, - и лишь на мгновение позволяет себе охнуть, когда ступни в промокших насквозь носках опускаются на обледеневшую дорожку. Носки путаются и мешают. К чертям! И их тоже – все лишнее – к чертям! Подавись, Желтоглазый засранец. Наблюдаешь ты сейчас из-за угла, как вор, как последний гнус, или запиваешь веселое шоу дорогим виски в своем загробном, гнилом мирке – подавись….
После он уже ничего не чувствует, он бежит вокруг сарая – Дин должен быть не далеко. В радиусе действия твари.
Медуза поджидала вовсе не мальчика. Ее цель – изначально, не Дин. Это уже не предположение – факт. Только что он получил доказательство. Фантом нападает на выбранных, меченных хозяином жертв. Он предназначен для утоления жажды мести хозяина, питается исключительно с позволения хозяина, и, открывает один или множество своих ртов с единственной целью – служить злобе хозяина. И в одном Джон уверен – готов голову дать на отсечение – Дин просто не успел насолить никому на столько, чтобы стать желанным деликатесом к ужину. У него нет друзей, следовательно, нет и врагов среди сверстников. По крайней мере, среди сверстников, способных вычитать формулу создания фантома. Дети на такое не способны….
И снова… эта мысль! Занозой вцепилась она в мозг, терзает, жжет. Этого не может быть. Не надо так….
Он заглядывает за каждый камень, куст. Замок на воротах сарая цел, но есть еще одна дверь, боковая. Метнувшись к ней, он доверяется своему чутью вновь. Рискованно. Что, если он ошибется? Как ошибся с телом Дина….
Дверь. Замка нет. Сбит. Ржавая щеколда смята, как бумажный лист. Нет необходимости удостоверяться в наличии липкой слизи, она там есть. Повсюду. Джон яростно толкает дверную створку ногой, и вваливается в темноту.
Безжалостный ветер не достает сюда, за старые дощатые стены. Внутри сыро, темно, и… понятия «холод» в словаре Джона Винчестера с этого дня не существует, а потому его восприятие действительности проскакивает и это ощущение, оставляя его телу лишь половину радостей зимней ночной прогулки босиком. И он благодарен хотя бы за это. Он умеет быть сильным, не важно, какой ценой. Ему просто очень нужно найти своего ребенка, забрать его домой, что бы ни случилось с ним этой ночью. Он внутренне собрался. Кажется, он готов встретить какую угодно картину – Дин без сознания, Дин раненый, Дин с повреждениями, не совместимыми с жизнью, - что угодно, лишь бы… Дин….
- Папа….
Из-за сутолоки собственных мыслей и грохота кровяного тока по венам он запросто рисковал пройти мимо этого краткого, тихого, едва живого… но ЖИВОГО!... стона. Он замер, не сразу поверив в возможность чуда. Нельзя же сойти с ума трижды за одну ночь? Правда?
Он уже ни в чем не был уверен. Двигаясь на непослушных ногах, точно на деревянных протезах, на ощупь, ведомый лишь интуицией и невероятным усилием воли, он пошел в направлении звука. Или призрака желаемого звука…. Если сейчас его предадут силы или остатки разума, или трухлявые доски пола, или… что там еще сегодня не предавало его… по списку?.... что ж, варианты могут быть разными, только он… ДОЙДЕТ. Иначе никак.
И он доходит. Его окоченевшие пальцы упираются во что-то… кого-то….
- Я же говорил….
- Дин!
Он шепчет или кричит? Кричит охрипшим шепотом. И цепляется за обледеневшие, тугие веревки, которыми, по видимому, Дин привязан к деревянной балке, одной из восьми… кажется,… не важно… поддерживающих просевшую от времени и непогоды крышу сарая.
- О, Дин! Сынок, прости, я долго, очень долго…. Все, сейчас….
Но веревки не поддаются. Спустя минуту, когда пальцы изрезаны острыми, как бритва нитями, а результат все тот же – Дин привязанный к балке – до Джона доходит, что это никакие не веревки. Медуза слепила кокон из ветоши и собственной слизи.
Нож. Где-то был…. В кромешной тьме, опасаясь задеть лезвием Дина, он принялся резать, быстро застывающий состав, который на некоторых участках затвердел на столько, что больше походил на панцирь черепахи. Орудовать ножом становится глупым. Не тратя времени на то, чтобы расколоть его, Джон с усилием отогнул края у верхнего разреза, отшвырнул нож, так как попасть дрожащими руками в карман куртки не смог, и, подхватив парнишку за одежду… абсолютно сухую одежду!... вытащил его наружу. Что-то подсказывало ему, разбираться действительно ли это Дин, или снова обманка, лучше на улице, а еще лучше дома, но… Дина выворачивает прямо ему под ноги. Такое бывает с иллюзиями?
Джон не дает парнишке упасть, хотя сам едва держится на ногах. Их можно принять за пару алкоголиков, набравшихся по самый мозжечок, и в другой раз, это сравнение, возможно бы, и развеселило, но сейчас, если они не поторопятся, кто-то из них или оба, не доживут и до первой диновой рюмки. Джон не дает ему толком очухаться, тащит к выходу.
Вновь на мороз, под набравшую силу метель. Вновь босиком…. Но теперь он несет сына домой.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
«Сосновый штат» (3) встречает их ночным морозом. «Импала» выруливает на проселочную. Отсюда уже видны скудные огни озерного кемпинга, и Джон не торопится. Ему не зачем привлекать внимание обитателей. Он добропорядочный отец семейства, привезший сыновей на каникулы на рыбную ловлю. У него кольцо на безымянном пальце левой руки. У него список продуктов на каждый день. У него милый беленый домик и лодочный сарай у причала. Он один из тех, кому повезло.
Сказочные дни.
Мальчишки тихо спят на заднем сидении под шерстяным одеялом. В зеркальце Джону видна взъерошенная макушка старшего и….
- Чего не спишь?
Он старается, чтобы голос не выдал его взбесившегося сердца.
- Не хочу.
Сэмми освобождается из-под диновой руки. Худой, острый, мрачный, как ливень в ночи. Это его Сэм.
Ладно. Им всем нужен тайм-аут. Дом, тепло, молоко с печеньем на ужин, черничные пироги, месса и бейсбол по выходным. Работа в автомастерской, школа, соседи. Стабильность.
Кто знает, может, прав старина Джим, может, стоит просто попробовать. И будь, что будет.
Джон паркуется у крыльца. Он несколько минут сидит, положив руки на руль, не глуша мотор. Он и Сэм. И кто-то между ними. Как всегда. Неведомая сила льет стекло толщиною в стену.
Джону кажется, он уже почти разбился об эту стену. Сэм не оставляет ему шанса.
И сейчас ему не выдавить из себя ни слова из той речи, которую он обдумывает уже неделю. Он надеялся, что в дороге соберется с духом, поговорит с младшим. Еще одна попытка заканчивается напряженной тишиной.
Минута за минутой она сгущается, душит, вгрызается в нервы, пока, наконец, не вспыхивает сонным голосом Дина:
- Чего стоим, кого ждем?
Джон делано улыбается и хлопает в ладоши, отдавая приказ приступить к осмотру нового жилища. В нескладной жизни семьи Винчестеров это самое увлекательное. Особое развлечение из тех немногих, что Джон может позволить ради счастья на лицах своих мальчишек. И пусть за кадром останется вся подготовка, которую для этого проводит Джон несколькими днями ранее. Он предоставит дом в полное распоряжение детской любознательности уже без оглядок на подстерегающие опасности. Их там уже не останется. Зато безудержная энергия сыновей, взаправду обшаривающих комнаты, чуланы, лестницы, подвалы, чердаки, пристройки, а затем и окрестности – о! Джон умеет подбирать окрестности! – его заслуженная награда.
Однажды он отвезет их в знаменитый Дом Сары Винчестер (4). Однажды…. И дай Бог, чтобы они там были обычными экскурсантами.
К утру его сокровенные планы трещат по швам, стоит ему глянуть на мрачного Сэма – единственное существо в новом доме, которого Дин с высоты своего опыта квалифицирует, как привидение. Шутка получилась неудачной. Младший безучастно интересуется, где его комната, чем гасит весь динов исследовательский азарт. Джон не перестает удивляться терпеливости первенца.
Днем они обедают в маленькой гостиной. Джон не нашел скатерти, зато обед получился праздничным. Дин без умолку болтает о совершенных пустяках, и это веселит Джона. Они давно так не сидели все вместе за столом. Наверное, это хорошее начало для новой жизни. Может, Сэм тоже в это поверит?
Но к вечеру Джон готов вырвать свое сердце за лживые надежды.
Ночью он всерьез задумывается, не перевести ли Дина в отдельную комнату. Самому занять трухлявый диван в гостиной. Приказать Дину запирать комнату на ночь. Спать «не вполуха, а вполглаза». Чуткому сну он научился в первый месяц во Вьетнаме. Теперь это не проблема. Ничего теперь уже не проблема, когда есть Сэм, а у Сэма есть краденый нож.
Господи Боже! Его сын, малыш Сэмми….
Надо признать, ты умеешь загнать в угол, Желтоглазая Тварь!
Месяц выдался холодным. Крышкой хрустального гроба накрывается штат Мэн. У Джона нет свободных денег, чтобы сменить резину, и Импала мирно покоится в гараже, укутанная в брезентовый саван. По утрам Дин провожает отца до дверей. У него в кармане джинсов теперь всегда фляжка со святой водой. К такому компромиссу им удалось придти. Не таскать же с собой заряженную Беретту с постоянной оглядкой на Сэма.
Заряженную Беретту по привычке таскает Джон. Хотя изредка ему становится не по себе от предположения, что придется навести оружие на Сэма. Только предположение…. Месяц он не ведет дел, не охотится, не звонит странному типу по имени Бобби Сингер. Но все чаще звонит пастору Джиму.
Дни зависают в застывающем морозном воздухе. С Атлантики тянет снежные тучи. Уроки в местной школе заканчиваются к полудню, и никому нет дела, чем заниматься до вечера. Но Джон должен быть уверен – мальчики не натворят глупостей в его отсутствие. Поэтому Джон записывает мелкого в библиотеку.
Миссис Брай – библиотекарь – она пожилая дама, которая, вероятно, давно перечитала каждую из книг, стоящих здесь на стеллажах, и теперь ей очень скучно. Дин не прочитал ни одну из этих книг. Но, признаться по правде, ему куда скучнее. Ему даже спать здесь тоскливо. И он, развалившись на стуле, жует лакричные палочки, уже набившие оскомину.
Глянец из серии «+18» - единственное, что вернуло бы ему сердечное равновесие. Он убежден. В шутку или всерьез – хотя, какие теперь шутки? – он сообщает о своем намерении полистать «настоящее мужское чтиво». Миссис Брай, строго глядя на наглого мальца поверх оправы своих немыслимых очков, посоветовала молодому человеку держать юные гормоны на привязи, а руки подальше от стола взрослого абонемента. Ее порядком удивило полное отсутствие смущения на лице этого парнишки. Вот мерзавец! И куда только смотрит его мать!
А Дина не так давно перестали тревожили вопросы морали. Он бывал в местах и похлеще захудалой библиотеки озерного кемпинга. Гормоны, говорите?! Ну, держитесь, дамочка. Дин Винчестер не какой-то там озабоченный, прыщавый тинэйджер из пригорода. Дин Винчестер… он крут – однозначно. Ага! И, если кто-то позволяет себе недооценивать его возраст, что ж, то будут не диновы проблемы. Между прочим, он тот парень, благодаря которому вы сладко спите ночами, он не прячется под кровать в испуге за свою шкуру, он стреляет…. Словом, амбиции его были сильно ущемлены, и уже на следующий день титул потрепанного «Playboy» во всей красе, точно флаг революции, был развернут в читальном зале. Пускай Хью Хефнер (5) краснеет.
Сэму, естественно, не нужно знать, что внутри. Вот он-то как раз еще мал. Дин ловит его краткие взгляды, наполненные смесью остроты и ужаса. Малыш, владеющий ножом на уровне мастеров-филиппинцев, краснеет при виде откровенных снимков и боится общественного порицания? Да, ну!
- Биология, Сэм. – Говорит он с высоты своего положения, возвращая несчастного братишку к урокам и учебникам, сам же возвращается к глянцу, однако, как бы ни хорохорился, от следующей же страницы его бросает в жар.
Найдя журнал в гараже коттеджа, он бы уверен, что сможет с этим произвести фурор. Кто теперь усомнится в его взрослости? Кто кинет ему это унизительное: «эй! Малыш»? Фурор сдувается полностью через страницу.
Дин оглядывается – не видит ли кто его покрасневших ушей?
В зале редкие посетители – два пожилых джентльмена времен Авраама Линкольна, которых волнует разве что подагра, скрипящие двери, да зубы в стакане на полке. Они не заметили бы не то, что журнального титула, они не заметили и самого Дина, подойди он на расстояние вытянутой руки.
В зале вечно спящая миссис Брай. Она огромных размеров. Крупная пожилая дама с крупной дешевой бижутерией. Дину хочется вылить содержимое кофейника на ее крашеные, нелепо-сиреневые завитые локоны. Может, тогда она научится всерьез воспринимать….
Любая революция требует реакции. Бунт нуждается в зрителе. Иначе задыхается сам в себе, словно горящий уголь в банке с плотно завинченной крышкой.
Месяц, запертый в читальном зале старой библиотеки, испытывает его мятеж на прочность. Он оставил затею с журналами «+18», он перерос в три дня идею революции, он сжился с всеобщим равнодушием жителей поселка, оно даже показало свои преимущества в том, что никто не лез в их семейные дела. Дин выкинул белый флаг. Он несколько раз тормозил себя на мысли о неизбежно скором превращении в тех двух джентльменов. Он стал почти философом. Каждый день в библиотечной пыли он старился, заболевал тем странным недугом, который вызывает в памяти картины прошлого в мельчайших подробностях и ярких красках перед самым концом, а затем умирал, чтобы, выйдя на улицу с Сэмом снова родиться дома у плиты, готовя ужин к приходу отца. Жизнь феникса, смерть - воскрешение - смерть…. Черт! Это начинает походить на дурной сон.
И он начинал нравиться. Воспоминаний Дина даже в полутонах и за последние восемь лет с лихвой хватит на увесистый томик-триллер. Мемуары Дина Винчестера….
В один из дней он обдумывал получение The Man Booker Prize (6), покачиваясь, как водится, на стуле. Он решал, в какой стране лучше издать мемуары – в Канаде или на Ямайке – и балансировал на двух ножках стула уже битый час. А тут Сэмми….
- Прекрати таращиться на нее, чувак. Это не прилично.
- Я не на нее.
- Да ну!
Сэм придвигается ближе. У него на физиономии написано крайнее любопытство. Что-то новенькое! Мы уже оттаяли? Дин не упускает этого шанса. Спустя месяц гнетущего разлада возвращается надежда - солнце взойдет. Сэм выглядит обескураженным, но уж никак не подавленным.
- Где она прячет гномов?
Однажды это должно было произойти, и, наконец, происходит. Грохот пронизывает поистине кладбищенскую тишину читального зала. Дин валится со стула. Валится назад. Здорово прикладывается затылком о доски пола.
У него есть не больше пары минут, чтобы сообразить, как отвечать. А в голове шумит. А в голове: «Ты видел гномов?», «Где ты видел гномов?», «Что ты знаешь о гномах, мелочь?».
Миссис Брай продолжает храпеть, восседая на двух стульях. Трон королевы снов.
Сэм кидается помочь подняться.
- Больно?
- Каких гномов, Сэм?
- Ну,… гномы - сказочные карлики из германского и скандинавского фольклора. Их еще называют «дверги» или «цверги», «нибелунги», «дворфы», «краснолюдки», «свартальвы» - это которые темные эльфы. Они представители одной из «стандартных» рас. В алхимии и оккультизме гном — дух земли как первоэлемента, земная элементаль.
Дин растерян. Он, кажется, слишком стар для подобных сюрпризов. Слишком стар….
Он проверяет, не горячий ли у Сэма лоб, смотрит ему в глаза почти с сочувствием. Он хочет спросить, не били ли мелкого сегодня в школе чем тяжелым.
- Ты хорошо себя чувствуешь, братишка?
- Я? Нормально…. Нет, ты только глянь, она же не просыпается.
- Кто?
- Миссис Брай. Посмотри. Она спит все время. Понимаешь?
- Нет. – Честно сознается Дин. Он не понимает. Сэм интересуется нечистью? Сэмми собирает все эти «цверги» - «нибелунги» - «дворфы» - «краснолюдки» в то время как отцу с таким трудом удалось наладить их нормальное жить-бытье! О! Не стоит тащить все это обратно в дом! – Сэээээм….
- Она Спящая Красавица… - голос брата понижается до заговорщицкого шепота. – Та самая! Значит, должны и быть гномы….
Не светит тебе, Дин, почетной отставки, тихой старости, и никакого тебе «букера»…. Постой-ка, что?!
- Какая Красавица, Сэм. Кто? Миссис Брай?! Красавица?!!!!
И тут до него смутно, но все же доходит. Его сгибает пополам. Он ржет в ладонь. Ржет до колик в животе. Теперь очередь Сэма теряться в догадках. Не сдвинулся ли брат от безделья и порно журналов? Сэм читал, такое возможно.
- Мое упущение, братан… - Дин выплевывает слова, сквозь придушенный смех, утирая кулаком слезы. – Один вопрос: с чего ты решил, будто ОНА и есть Красавица, а не… допустим… Гном?
Вопрос представляется ему настолько разумным, настолько логичным, что следующее откровение повергает его в шок:
- Дурень, она же вдвое крупнее Дж… крупнее нашего отца.
И чему прикажете здесь пугаться по-настоящему? Тому ли, что он в подробностях осведомлен о гномах, что он вообще заинтересовался темой, или тому, что упорно продолжает называть отца бесцветным словом «джон»?
Дин приложил в свое время красноречия на три четверти больше, чем Мартин Лютер Кинг (тот, который своим сакраментальным «у меня есть мечта», взломал сердца миллионов) (7) объясняя, почему отца нужно называть папой, а не по имени. От смешного его аргументы вели к понятию «уважение» и дальше, к понятиям «семья», «любовь»…. Однако красноречие весьма скоро сломалось о повседневную классику: «молчание ягнят» (8) в вольной интерпретации шестилетнего Сэма смотрелось впечатляюще, по крайней мере, уж точно не уступало непревзойденной постановке Джонатана Демми (9). В отличии от отца у Дина не было веской причины искать альтернативу подзатыльнику, и на этот-то погорело упорство братишки. Там, где не прикладывается красноречие, Дин без зазрения совести прикладывал руку. Результат оказался существенным, но все же не особо выдающимся – слово «джон» было заменено скользкой фразой «НАШ отец». Дину-воспитателю пришлось смириться и согласиться с этим компромиссом.
- Логично. – Только и смог ответить Дин.
Он откашлялся, поднял стул, уселся рядом. Серьезность, собранность, настороженная бдительность вернулись к нему.
- А теперь по порядку. Ты считаешь, что миссис Брай – Красавица из сказки….
- Не из сказки. Первоосновой сказок исследователи называют события или ряд событий, которые происходили в действительности. Эти события обрастали деталями, приукрашивались, но ядро…
Дин за голову хватается:
- Где ты этого понабрался?!
- «Некрономикон» Говарда Лавкрафта, несомненно, вымысел. Зато «Некрономикон Симона» или, как его еще называют, «Симоникон»… многие удостоверяют его подлинность….
- Что еще?
- «Демонология» английского короля Якова I. – Сознается Сэм под тяжелеющим взглядом Дина. Ему становится неуютно и робко. Натворил ли он чего? Почему это происходит снова и снова, и снова?... Он просто пытается… вписаться в эту семью. Понять, чего от него хотят. Странное чувство вины….
- Так…. Когда я говорил, что ты можешь смотреть картинки, я имел ввиду… смотреть картинки. Ладно, проехали.
- А гномы? – Он кажется более несчастным, чем обычно.
- Сэмми, это сказки. Просто сказки без этого… без реальности с ядром…
- Без действительности. – Поправляет Сэм, немного оживившись. – Например, в «Румпельштильцхен» (10)….
Дин силится повторить услышанное слово, но… это даже не латынь!!!
- По фигу! Ты не плохо тему просек, старик. Скажу вот что – гномов она прячет… в…в…
А вот, ну ничегошеньки на ум не приходит! На гномов охотиться ему не перепадало как-то. Он ерошит волосы на затылке, мысль пробуксовывает, время капает на макушку, как при китайской пытке.
- У меня есть предположение. – Смелеет Сэм. – Смотри, видишь, у нее юбка такая длинная….
Все! Точка!
Дин всегда считал себя стойким парнем. Польстил себе. Сильно польстил.
Он так зол!
Он молчит всю дорогу до дома. А потом, хлопнув дверью, швырнув ключи на столик в прихожей и отправив Сэма в гостиную – пусть лучше телевизор смотрит – он начинает всерьез обдумывать, как убедить отца, что нужно срочно заканчивать с библиотекой.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Слова крутятся и крутятся, сливаясь в бредовую скороговорку. Лежать и слушать мысли. И смотреть в темноту.
Он не включает свет. Темным лучше во мраке. Каждый должен знать свое место.
Он знает.
Слишком много.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Но что делать, если твоя проблема – взрослые?
Закрыть глаза и потеряться, спрятаться, сбежать. Прочь из этого дома – одного из множества. Прочь от этих людей! Чужой, ты лишний….
Он прячет голову в подушку. Слезы наворачиваются на глаза, сердце заходится от боли. Ее не унять. И снова это чувство – ты не там, не с теми….
Джон и Дин – странные люди, которые его постоянно оберегают, защищают, - что, если они просто не хотят его отпустить… домой? Они никогда не останавливаются на одном месте больше пары месяцев, никогда не заводят знакомых, редко общаются с соседями, к тому же… Сэм не дурак, он видел отцов, которые приходят в школу за своими детьми. Строители, водители, банковские служащие – никто не носит оружие. Он проверил. Нашел способ и проверил. Он проверил, есть ли оружие в доме отцов-полицейских. На Дне рождения мальчика Клауса, где-то в Техасе, он пробрался в кабинет. Стены, увешанные головами оленей и кабанов, ружья в специальных витринах…. Револьвер на столе оказался обычной зажигалкой. Такое разочарование! Муляж, как и чучела убитых животных. Красиво – не более. К настоящему арсеналу это не имело никакого отношения. Настоящий арсенал в сумках Джона, в багажнике его машины, в тайниках под сидениями в его машине, под его пиджаком или курткой. Только Джон не вешает рогатые головы на стены. Он вообще не охотится… кажется… Сэм видел кровь на его руках, но никогда не видел ни одного подстреленного им животного. И уж точно, Джон – никакой не полицейский. Он в автосервисе работает.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Он помнит. Старается. Рождественские каникулы у них с елкой. Сэм близок к шоку. Это нечто настолько новое, что у него дыхание перехватывает на целую неделю. И подарки….
Но он по-прежнему осторожен. Нельзя вестись на эти уловки. Затишье может быть лишь перед бурей. Такое долгое затишье….
Сэм просто сходит с ума от напряженного ожидания. Страх затягивается петлей на шее. Кто эти люди, называющие себя семьей? Почему вдруг для него закончились игры и тренировки? Причиной тому ранение Джона? И кто напал на него? Вопросы захлестывают его сознание.
Невыносимо!
Он плохо спит. Ему снятся дурные сны. В них он всегда видит огонь, ползущий по стенам, заливающий потолок, женский крик, глубокий, пронзительный, и… Сэм раз за разом пытается ухватить нить памяти, ощущений, восстановить картину из миллиона песчинок, взметаемых ветром. Если бы он мог, он бы выменял полную версию этого сна за все сокровища мира, украл бы его с полки невидимого хранителя, убил бы за него. Полмира бы убил. Потому, что другую половину он мог бы без колебаний заложить за другой сон. Тот, который о прошлогоднем феврале.
Он просто очень старается втиснуться в эту странную семью. Пытается соответствовать. Хотят ли, чтобы он хорошо себя вел, хотят ли от него отличных результатов на тренировках…. Школьная учеба мальчиков – не входит в приоритеты Джона. Сэму трудно это понять, потому что родители других детей относятся к школьным оценкам весьма трепетно. Ему вообще трудно разгадать, чего от него ждут.
Для огнестрельного оружия у него еще слабые руки. Он не может управляться с револьвером, пистолетом или карабином так же хорошо, как Дин. Никакие старания здесь не исправят того, что заложила природа. Так сказал Джон, и начал обучать его приемам ножевого боя. И эта игра… он быстро понял, что превосходит Дина. Может, и Джона.
Джон… бандит?
Он следит за играми сыновей, руководит их обучением и требует большего. Сэм готов доказать – он способен.
Только старший Винчестер никогда не дает Сэму настоящий нож – он их прячет. Особенно после прошлого февраля. И занимается, занимается, занимается с Дином. Они пропадают вечерами. Они уходят с наступлением темноты. Все чаще вместе. Они проводят вместе все свободное вдвоем. Сэм может с ними бегать, оттачивать рукопашный бой. До седьмого пота. Но Джон и Дин не довольствуются и десятым. Вместе.
Это обидная игра.
В ней никогда нет места ему - Сэму.
Маленькая вселенная Сэма. Ровно в три человека, старую машину, съемное жилье и бесконечную дорогу. Вселенная сомнений, подозрений, страха и вопросов. И одиночества.
Вот как в прошлый раз. Он услышал… он четко слышал те слова – оборотень, вервольф. Он не перепутал, не забыл. Страх того, что в их дом влезли бандиты, страх неожиданного столкновения с реальностью, ужас при виде окровавленных рук Дина… ничто не выбило из его памяти тех слов. Оборотень. Напал на Джона. Едва не убил.
Джон… верит в сказки?
Джон… психопат?
Сэм сидит за учебниками. Дин не любит читать. Джон учит его латыни, но толку, судя по всему, мало. Тупая зубрежка текстов похожих на детские считалочки. Зачем так важно их запомнить? Непонятная игра. Но Дин зубрит, будто жизнь зависит от них. Повторяет, готовя завтрак, в душе, по дороге в школу, при стрельбе… Сэм видит, его губы беззвучно шепчут.
И Сэм тоже учит.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Конечно, большой брат, должны. Он повторяет себе это на уроках и вечерами, когда Дин ставит на стол тарелки, и дружное семейство Винчестеров усаживается за ужин, когда Джон избегает его взгляда, когда Дин дергается при виде столового ножа в его руке, и, особенно четко, когда в один из вечеров его не берут с собой на обычный обход. Он все выучил наизусть. Так почему же он сидит один, запертый в доме с соляными дорожками на подоконниках?
Вопросы снова и снова, и снова.
И ненависть. Да. Именно так – он ненавидит этих людей. Джон на первой строчке рейтинга. У него нет конкурентов. Тот голос, на озере… он прав – Джон лживый, подлый. Без него будет лучше. Если домой вернется только Дин… вот бы так и было!
Этой ночью, сморенный усталостью и слезами он засыпает на диване в гостиной. Липкие сети беспокойного сна тянут его в ледяной мрак. Как будто он вновь тонет, уйдя под лед с головой. И выплывать нет сил. Не зачем. Ведь он только что…. Он совершил нечто плохое, ужасное, он…. Все спуталось.
Его звал кто-то. Этот голос такой тихий, такой знакомый, такой… родной. Ему нужно дотянуться до него, но кто-то преграждает путь. Его не отпустят никогда. И он, наверняка, потеряет зовущего, сладкая мелодия голоса прервется, останется лишь горькая пустота, тоска, хуже которой… это неестественно долгое мгновение… он никак не может вспомнить, что же случилось перед тем, как проломился лед под его ногами, но он уверен – это неизмеримо больнее, чем потерять манящий, чарующий зов. Больнее тысяч игл холода, вонзившихся сейчас в его плоть.
Одно смутное воспоминание о той краткой вспышке бесконечной боли вырывает из его глотки вопль, разжимает его челюсти, и он орет, давясь ледяным потоком, хлынувшим в легкие.
Тяжелое раскаяние… запоздалое…
И он не желает больше жить.
Потому, что он – зло.
Пружина, сжавшись до предела, распрямляется, выбрасывая прочь из сна. Лед проламывается в реальность. Через полом хлынули звуки, и вместе с ними страх.
- Запри дверь!
Сэм не замечает мига, когда сон полностью прекратился, потому, что при абсолютно ясном сознании его тело оставалось ватным. Он видит, чувствует, осознает, но, словно парализован. Адреналин застывает залитым в вены свинцом.
- Да запри же ты чертову дверь!!!
Джон валится на колени над своей ношей. С него вода течет на пол. Он промок до нитки: волосы, куртка, джинсы…. Под дождем так не промокают.
- Сэм! – Окрик, как звонкая пощечина. Взгляд Сэма намагничивается на взгляд Джона. – Дверь.
Не просьба, не приказ – мольба. Этому не воспротивишься. Кровь ударяет в висках, и Сэм бросается исполнять. Замок на два оборота, цепочка в паз. Четко. Он справляется с дверью прежде, чем ледяной январский ветер обжигает его щеки. И оборачивается.
Джон скидывает промокшую «аляску». Безвольное тело Дина под его руками… видение, нелепый розыгрыш, осколок больного сна. Веснушки, они почти пропали на белесой коже. Иней на светлых ресницах. Синие губы….
Одним рывком Джон освобождает тело сына от мокрой рубашки. Пуговицы рассыпаются по ковру, ударяются о босые ноги Сэма. Свежий шрам пересекающий динову грудь – ударяет по нервам, хлестко, глубоко, с оттяжкой. А Дин… он не дышит. Брат лежит на мокром ковре, у него синие губы и он не дышит.
За него дышит Джон. Пытается. Он вдыхает в него воздух. Толчки в грудь сменяются выдохами, и Сэм знает, что это означает. Так бывает, когда человек попал в беду, когда сердце остановилось, когда пришла смерть.
Запах ила и мерзлой земли быстро распространяется по комнате. От него у Сэма голова кружится. Мысли перемалываются в этой мясорубке в мелкий фарш. Что, если…? Что теперь? И кувалдой по темени - это твоя вина! Ты хотел… твоя вина, твоя….
Чертов голос!!!!
Зажать уши руками, не слышать больше, убежать.
Грудная клетка, вздымается и опадает. Это продолжается вторую вечность. Или третью. Сэм не пытается считать. Голос нещадно рубит цифры, выворачивает мысли наизнанку. Его отзвук – властный, холодный – диктует свой вердикт.
Виновен.
Ты? Или он?
«Видишь, Сэм? Также и с тобой будет. Однажды, этот человек погубит и тебя».
«Он защищает нас».
«Да? Правда? Он… защищает?».
«Ты…».
«Где теперь твой братишка? Где твоя мама, Сэмми?»
«Прекрати…».
А с Джона льется уже не озерная вода – ледяной пот. Его дыхание сбивается, он хрипит на выдохе, он скулит, давя на грудь своего умершего ребенка.
- Дыши… пожалуйста… мальчик…. Боооже, нет, нет…..
«Они оба верили ему, и где они теперь? С кем они были?....».
- Замолчи! Они были… с тобой!
Громко, яростно, жестоко.
«Ты» - Джон, которому никогда не стать отцом, которому не отразиться в жизни младшего сына «лучшими воспоминаниями». Ему уготована другая роль, и Сэм уже самостоятельно держит перо, выводящее корявые строчки этой пьесы – послушно и бездумно – под диктовку великого мастера смут.
- Ты забрал его у меня….
Ни слез, ни страха больше на детском личике, искаженном ненавистью.
- Как и маму… забрал!
Онемевший Джон просто продолжает дышать. Выдох, выдох, выдох…. Он не хочет слышать Сэма сейчас. Ничего из того, что говорит копошащееся в его маленьком мозгу древнее как мир ничтожество, сейчас не лишит его мужества. Он нужен Дину. Как никогда ранее. И он не сдастся, даже, если глаза Сэма зальет желтый отблеск ада. Он не сдастся. Выдох, выдох, выдох….
- Ты все у меня забираешь! Друзей, семью. Я знаю, кто ты на самом деле такой. – Детские кулачки от беспомощной злобы сжимаются до суставного хруста. Два кулака готовых обрушиться на Джона, разбить его плоть, раздробить кости, стереть его навсегда. Только они слишком слабы для этого, и Сэм может лишь сечь словами. – Я думал – ты полицейский, охотник, агент, думал ты бандит. Ты прячешься, точно гад. Бежишь, бежишь, не считаясь ни с кем. Теперь я точно знаю, кто ты – ты мерзкий убийца!
Он почти выкрикивает последние слова Джону в спину, но тот не обернулся. Торопясь выхватить ускользающую душу Дина из цепких пальцев смерти, он ведет свое сражение по своим правилам: сначала важное, истерики – ниже последней графы его жизненных приоритетов. Истерики Сэма – не мелочь, не то, что необходимо прихлопнуть, как назойливую муху, и уж точно, они не оставляют его безучастным свидетелем другой битвы - той, в которой малыш Сэмми стоит один посреди поля огня, под прицелом избравшего его Желтоглазого ублюдка. Джон знает, каково это, выть в эпицентре чужой войны. И он разберется, обязательно найдет, как вытащить его. Но чуть позже. Как только вернет Дина. Потому, что иначе… иначе ничего не имеет смысла.
Но Дин не дышит слишком долго. Сколько бы усилий ни прикладывал Джон – мальчик не дышит! Белизна его кожи уже начинает отливать синевой, а роговицы полуприкрытых глаз….
Джон отчаянно рычит в раскрытый рот сына. Под одеревеневшими от невероятной нагрузки ладонями мертвое сердце. Осознание факта приходит подобно азиатскому ливню: Дин был мертв еще до их возвращения в дом. Когда прозрачные, слабо мерцающие среди темноты ночи щупы озерного монстра обвили ноги, Дин не устоял, и, хотя он так и не выпустил из рук оружие, он был мертв с того момента. Яд стрекательных клеток медузы поразил сердце прежде, чем при падении и ударе о скальные выступы, хрустнули шейные позвонки. Этот звук был настолько отчетлив, понятен, привычен. Его не спутаешь ни с чем другим. Джон видел достаточно смертей, чтобы ошибиться в этой. Только знать и верить - категории не сходные. Иногда разница чудовищна.
Рукой не зажать этот крик. И теперь всего воздуха мира не хватит Джону на один короткий вдох. Для себя самого.
Его ребенок мертв.
Дин погиб.
Сэм что-то говорит. Его не унять. Но Джон не разбирает слов. Он, оглушенный ударами собственного сердца, не слышит больше смысла слов; они сыплются градом, проламывая череп, но, не поникая в мозг.
Дин мертв.
Он не может выпустить из рук ворот диновой рубашки. Задержать его хоть на мгновенье. Хоть на один гребаный миг! Прижать к себе, как в первый раз, в тот день, когда Мэри вымученно улыбалась сквозь слезы в их гараже, в Лоуренсе, – они так и не успели доехать до больницы… храбрая Мэри, – и маленький, почти невесомый комочек плоти и крови заорал во всю мощь своих новорожденных легких. Джон прижал его к груди, спиной для верности прислонившись к колесу «Импалы»….
Сейчас опереться ему больше не на что. Есть только мертвое, коченеющее тело сына в его руках. Он прижимает его так крепко, качает, как баюкал когда-то младенца. Первые слова, первые шаги….
Двенадцать лет.
Он бережно придерживает его голову, беспомощно откинутую на бок. Неестественно вывернутая шея… осколок кости прорвал почти прозрачную кожу под левым ухом…. На озере Джон успел закрыть рану платком, и кровь почти остановилась. Но рассеченный камнем висок…. Может, если бы тварь утянула его в воду секундой позже, может, Дин пришел бы в себя… может.... Кого ты стремишься обмануть, Джон?! Безнадежность положения была очевидной с самого начала.
Так нелепо!
С подобными повреждениями не живут. А, даже, если и случается чудо… Дин, пугающийся движения собственных рук, мычащий нечленораздельное и пускающий слюни…. Не Дин-младенец, а Дин-безумец, жалкий и затравленный….
Да какого же черта не так с твоей жизнью, Джон?!
Он упирается подбородком в щеку Дина. Он прижимается губами к холодной коже. Его плечи вздрагивают, когда он уже не старается задушить слезы. И протяжный, охрипший стон, который уходит последней колыбельной к небесам вслед за душой его первенца, он тоже не пытается сдержать.
Он плачет навзрыд, и качает, качает в объятиях ребенка. Уйти с ним…. Если бы он мог. Пуля, яд, веревка через потолочную балку… - подошел бы любой способ.
Озеро….
О! Джон знает, что такое тонуть. Все прелести пытки водой он испробовал в лагере военнопленных. Четыре дня до штурма он почти не приходил в себя от шока. Потоки грязной зловонной жидкости заполняли его снова и снова, казалось, переполненный желудок просто раздавит легкие, разорвет артерии, выбросит с нескончаемой рвотой сердце наружу. Паника, - к этому их готовили на базе, - обычная при таком способе допроса, не подчиняется воле уже где-то после третьей-четвертой потери сознания. Адреналин на скорости гоночного болида начисто вымывает навыки самоконтроля, отработанные до автоматизма тренировками. Ты не думаешь, что говоришь. «Сержант специального подразделения морской пехоты Джон Винчестер» - эта скороговорка всякий раз совсем не то, что от тебя хотят услышать твои палачи, и голова опять по плечи уходит в воду, прежде чем глоток воздуха проясняет разум. И ты хлебаешь, хлебаешь, хлебаешь…. Даже, не ощущая боль в стертых грубой веревкой до кости запястьях, в вывернутых ключицах…. А потом лежишь на грязном полу камеры с ржавыми решетками в собственных дерьме и блевотине, потому, что в полубредовом забытьи, ты - лужа, принявшая форму человеческого тела. Не больше.
Вода… да чтоб ее!
Почему она не забрала его тогда, когда он был к этому готов? Когда хотел, требовал этого. Он выжил, чтобы сейчас отдать ей долг, отдать своего ребенка? Год назад вода едва не получила свое, но Джон не позволил. Тогда он справился. Что же произошло сегодня?
Почему Дин?
Почему?!
Он ведь был осторожен, ушел от дел. За последние пять месяцев – ни одного рейда. Выследить, раскопать, посолить – это больше не про него. Он был так осторожен!
- Сволочь!!! Чертов ублюдок!!!! – Орет он в потолок. Он орет, не осознавая, насколько пугает этим Сэма. Голос срывается в жалкий хрип.
Холодный…. Растереть кожу, чтобы согреть…. Запястья тонкие, он весь тонкий. У Дина после гибели матери были проблемы с весом. Джон пошутил как-то, что пристегнет к его ноге каторжное ядро, чтобы того не сдуло ветров. В Неваде. Там ветер.
Каторжное ядро….
Не удержал, не защитил. Он не успел поймать протянутую в отчаянном жесте руку, в темноте, прямо за спиной Дина, хлестнула молнией слабого неонового света студенистая щупальца. Сила удара показалась неимоверной, звук, точно от удара кнутом, не смягчила даже плотная ткань джинсов. Треснули перебитые голени, и… Джон не смог поймать его руку! Только боль и ужас в глазах – последние отблески жизни.
И детский тонкий вскрик….
Удар виском о камень ставит точку.
Детский крик….
Кровь брызжет на снег. На белом все видно. И ночь не скроет.
Крик….
- Джон!!!!
Даже сейчас…. Джон….
Возможно, если бы он услышал «отец»… «папа»… он не пришел бы в себя. Не смог бы.
У его мальчиков очень похожие голоса. Два пробующих рычать тигренка. Их путают учителя, когда звонят из школы сообщить о прогулах Дина, и – он уверен – Сэмми не плохо знает, что делать в этом случае. Их путает Джон, когда они изредка дурачатся, балуются, устраивая в комнате настоящую кутерьму, когда их смех и крики вперемешку… черт….
Он ни за что не поднял бы сейчас головы, назови его Сэм иначе.
Медленный поворот… лицо Сэма – мальчика, который не плачет, увидев брата мертвым, это самое лицо… это не назвать испугом, паникой, смятением. Это где-то на грани транса, странного сомнамбулического забытья. Будто лунатик смотрит сон с открытыми глазами, смотрит вперед и сквозь туман, глубоко-глубоко, в самое начало будущего. От взгляда этого пробирает до мозга костей. Он отрезает ломти реальности, как домохозяйки режут куски индейки на сэндвич. Если Джон еще не свихнулся, то вот сейчас… это, наверное, оно и есть. Ближе не бывает.
- Сэээм…. Сэмми…
Еще одна безумная минута. Лишь затем, интуитивно, на чистом рефлексе, он прослеживает направление взгляда. Он смотрит и не видит. Его мозг не хочет принимать импульсы глазных нервов, отключается, будто подчинившись власти жестокого гипноза. Перед глазами потухает свет, картинка меркнет, стираются очертания… Дин… его кожа выцветает, как бумага под палящим солнцем, сжимается, стягивается, трескается, словно подожженная кипа старых рукописей. Тончайшие чешуйки осыпаются, кружатся мелкой пылью, покрывают ковер, руки Джона. Крепкие руки Джона….
Ему не сдержать этого. Он старается, но… разложение-расщепление-бред… что бы то ни было… этого просто не может быть. Ничто не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Законов физики ведь на этой планете еще никто не отменял! Но тело Дина сыплется песком и пылью, струится между пальцами. Сильные, натруженные, надежные руки отца….
Ему не собрать эту пыль. Прах кремации.
На какой-то миг безумие овладевает им. Словно одержимый, он ползает на четвереньках, ловя воздух пригоршнями, бьёт кулаками о доски пола. И вдруг… это озарение сбило бы его с ног, не будь он уже повержен. Враз прояснилось и сознание и взгляд. Ладонью он отер лицо. Дурак, дурак… законченный дурак!!!!
Скользит и скользит по зеркалу памяти больная галлюцинация с растворяющимся телом Дина. Острием конька вспарывает свежую рану пережитой потери.
Он не сразу это заметил. Не до того как-то было, он сплоховал, дал слабину, позволил эмоциям раздавить себя, и горе еда не лишило его способности мыслить здраво. А ведь трансформации тела начались еще на озере. Белесая слизь на открытых участках кожи – Джон принял ее за илистую, стоялую воду, - этот неестественный ртутный блеск быстро закатившихся зрачков, чересчур мягкие суставы…. Списать очевидные изменения на действие яда тогда не выглядело так уж неразумно. Хотя… после того как тело просто просочилось сквозь его пальцы, не оставив на ковре ни следа, не оставив ничего….
Плохо это.
Хуже того – Джон, кажется, знает, с чем столкнулся и где искать ответы. Где искать… Дина. Жив он или… мертв. И это сводит с ума.
И есть еще Сэмми.
Он видел то, что видеть не должен был. Не сейчас. Не так. Слишком рано.
Джон ерошит грязные волосы. Он устал. Он вымотан сверх своего предела прочности. Беспощадные испытания, выпадавшие до того на его долю, сегодня представились чем-то банальным, вроде как уколоть палец булавкой.
Обычно, в кино показывают, какими бывают нервные срывы бывших вояк – крепкая выпивка, зубодробительный мат, кулаки в кровь о стену или о… что там попадется под горячую руку, тарелки, летящие в домашних, отравленных каждодневным ожиданием неизбежного ужаса, да холодный пот спросонья. Кадр за кадром режиссеры потрудились воссоздать полную и подробную картину бытовой драмы. Покой, стресс, срыв, агрессия, депрессия, затухание, покой, рецидив и дальше по накатанной. Пока запал не сшибет персональным контрольным в голову или, что чаще, не постучится старина «цирроз печени».
Но Джон не любит смотреть кино, и у него иная схема, и уколы булавкой отладили его, отформатировали до стадии своеобразной анальгезии, полного не чувствия. Избирательность синдрома Бельмонда (11) хитро отразилась исключительно на его не внимании к собственным переживаниям, потребностям, физическим ощущениям, таким, как, например, голод, холод, боль. В один день его попросту перестало это интересовать. Не в лагере, когда к его обнаженному телу, распластанному на панцирной сетке ржавой кровати, в десятый раз присоединили два электропровода. Это случилось позже, в треклятом Лоуренсе, одной треклятой ночью.
Забыться саможалением, злобой или выпивкой – этот вопрос не попадает в его поле зрения. Знакомьтесь, Джон Винчестер, комплектация – отец.
Срыва не будет. Это его выбор. Его свободный… вашу ж!... выбор.
У него широкая альтернатива, и вместо долгих, проникновенных меланхолий, соплей с сахаром про несправедливость судьбы, он достает из-за пояса промокших джинсов револьвер. Из внутреннего кармана «аляски» выуживает горсть патронов. Выбирает пулю, отлитую в подвале автомастерской Сингера, отлитую по всем правилам охотничьего ремесла, заряжает ее в камору барабана, и поднимается на ноги. Во весь рост. Выпрямляется, словно на плацу. И в эту самую минуту он уже точно знает, что должен делать. И он точно знает, для кого пуля в барабане его револьвера.
Знакомьтесь, Джон Винчестер, комплектация – профессионал.
- Сэм. – Он заставляет свой голос звучать твердо. И, наверное, у него получается, потому, что Сэм отзывается незамедлительно.
- Да.
Он все еще дрожит. Джон хотел бы успокоить его, сказать что-то весомо-важное, убедительное, чтобы не видеть этого… странного… в его глазах. Но Сэма нельзя обнимать. До Сэма нельзя дотрагиваться. Он особенный – его младший сын. Мальчик, который не требует успокоения или сострадания. Его жестокий ребенок….
- То, что ты сейчас видел…. – Ему нужно тщательно подобрать слова, но, единственное, что приходит ему в голову: - Мы ведь можем обсудить это позже, да?
- Да, сэр.
Джон замирает лишь на секунду. Ответ – краткий, четкий, бесцветный. Сейчас он особенно ненормален. Когда-то Дин научил братишку армейскому стандарту. Это казалось невинной шуткой. После Джон был весьма признателен Дину за находчивость. Но были моменты… вот как сейчас. Невыносимо! От Сэма веет таким холодом, точно это он умер… раньше брата. Джон просто не знаком с другим Сэмом. И к этому не привыкнуть.
Но ему нужно собраться. Нужно поторопиться. Стараясь больше не обращать внимания на застывшего посреди зала Сэма, Джон быстро переодевается в сухую одежду. Он потерял уйму времени на нелепую возню с обманкой. Не известно, чем эта задержка может обернуться для Дина. «Живи…. Продержись еще немного, парень. Я приду… вытащу тебя».
А Сэм…. У него была своя сказка на ночь. И он сам должен поставить точку.
Он бежит через пролесок к озеру, к месту первой стычки. При дыхании мороз хрустит на зубах. Клубы пара вырываются изо рта, подымаются от разгоряченной спины. Он не нашел сухой куртки, которая обычно висит за дверью при входе. Не стал тратить времени на поиски. На нем лишь шерстяной свитер; его тепла явно не достаточно в такой холод, да и шут с ним. Повыше воротник, руки подмышки. Пальцы должны слушаться, когда он найдет тварь. Или тварь найдет его.
Славная ночь для того, чтобы умереть. Одна из многих.
Только на смерть Джон не согласен. Монстрам придется посидеть на строгой диете. Ни он, ни его мальчики ужином не станут.
Здесь поворот направо. Ноги тонут по щиколотку в снегу. Скупая зима, намело едва-едва, следы на плотном покрове почти не различимы. Замедлив бег, Джон проверяет аэрозольный баллончик. Работает. Как и старенькая морпеховская zippo.
Кто там говорил про гуманизм? ООН или Общество защиты животных? Кстати, медуза… животное?
Он уверен, тварь еще поблизости. Она не закончила дело. Создание сложнейшей иллюзии даже у перевертышей забирает силы. Регенерация обычно протекает медленно. Да и процесс… переваривания… пищи….
Она должна быть рядом с местом нападения. Грот, пещера, густой кустарник, что угодно, чтобы переждать опасность и…. Но так питаются перевертыши, гули. Медленно, изуверски, растягивая удовольствие. Слышно было бы даже в поселке. Что если... если эта тварь ест иначе? Как? Убивая копию, подкидыша вместе с оригиналом? Может, Джон обманывает себя, а копия и была оригиналом?
К чертям все!
Сосредоточиться.
Чем она может быть? Что движет ей? Такие фантомы, из мира, где сюр – это норма, не появляются по извращенной прихоти ада. Для них требуется медиум, проводник, и весьма сильный. Тот, кто натравил медузу… кто-то из его нового окружения? Кто-то из автомастерской? Из школы мальчиков? Кто-то выследил их. Несмотря на все предосторожности Джона. Даже ближайшие друзья не знали их места нахождения. Таким был договор. Никто не знал.
Стоп!
Версия? Или готовый ответ? Предположение совершенно чудовищное.
Он еще раз бросает взгляд на ярко освещённые окна дома. Как и пару часов назад, когда он вышел проверить замки на лодочном сарае. Дин напросился с ним. Будто предчувствовал, что окажется нужным. Почему же не почувствовал надвигающейся беды Джон? Что-то притупилось в нем. Начал привыкать к тихой, обычной жизни. А Дин, подобно борзой на охоте. Он не отвыкнет. Битва – его кровь. Надо было убедить его остаться. Приказать.
- Дииин!!!
Дин отзовется. Должен отозваться. Если только…. Нет, он отзовется. Даст знак, поможет. Он крепкий парень.
Ветер рвет его крик. Уносит от озера к домам. Так не пойдет.
- Дай же мне шанс, прошу….
То самое место. Лунный свет и белый снег. На этом холсте пятна крови. Многим больше крови, чем с разбитого виска. Будто жертва лежала здесь около часа. Вокруг ни каких следов, кроме отпечатков джоновых тимберлэндов. Однако медуза протащила Дина еще пару метров до кромки озера. Должно быть, он с самого начала погнался за приманкой, оставил Дина там, у камня.
Кретин!
Ледяной покров озера проломан, и края его абсолютно чистые, ровные, заготовленные заранее. Назад. Вернись назад. Кто-то хотел его запутать. Получилось. Они выиграли время. Но Джон наверстает. Постарается.
Снова камень. Как же медузе удалось скрыть настоящее тело? Думай, думай!
Ничего не должно было случиться. Обычный вечерний обход. До сарая к генератору и обратно. Дин как с цепи сорвался, носился кругами, изображая самолет, идущий на посадку. С чего вдруг поиграть приспичило?! Джон не стал ругать, пускай себе резвится. Когда такое еще увидишь? Подыграл даже – правда, сирена диспетчерской башни из него не важная получилась, да ведь и не на «Оскара» претендент. Но, что это? За шутками Дина проскальзывает напряжение. Мальчишка наловчился врать, вот только с Джоном как-то не прокатывает. До сих пор.
А минуту спустя….
Протянутая в отчаянном жесте рука, зеленые глаза…. Испуг, боль, и ни намека на сожаление.
Что же ты, Дин, знал такого этим вечером? Что заставило тебя стать живым щитом?
Кажется, сейчас ответ стал очевиден. Но на него нет времени. По одному делу за раз.
- Ну, покажись, мразь! - Он сжимает крепче аэрозольный баллончик. От холода к металлическому корпусу прикипают пальцы. Отлично! - Покажись, сволочь!!!
У него есть шанс. Один к тысячи, приблизительно. Бобби подсчитал бы точнее. Джимми бы просто молился. А он… он - Винчестер, он действует, по определению, потому, что боек его воли взведен. Не повезло с фамилией, наверное.
Он успевает еще подумать, есть ли у фантома орган слуха или, может, он по запаху ориентируется. Попробовать что ли заклинание?
Да какого же!... Запорошенная площадка перед лодочным сараем опрокидывается у него под ногами, небо кренится на бок, хлипкая граница сознания сливается туда же, налево. То, что это лево, Джон понимает по тому, что все еще держит баллончик. Он правша. Определенно. Значит, удачно завалился.
Зажигалка у него в левой, и он успевает чиркнуть запал. Он действует наугад. Аэрозоль «выстреливает» струей чуть выше язычка пламени, и ударяет по желеобразной туше, нависшей над человеком. Он верно рассчитал направление ветра. Уж когда армейскому прошлому спасибо скажешь! Вторая струя огня вырывается незамедлительно. Джон удерживает ее дольше первой. Настолько долго, насколько позволяет содержимое баллона. Чтобы наверняка. Чтобы сдохла нечисть. Чтобы его семья была в безопасности.
Он держит огонь даже, когда вздулись волдыри на пальцах. Три тысячи раз за это время он возблагодарил Бога и еще триста раз, персонально Джорджа Гранта Блэйсделла (12), незабвенного "Мистера Зиппо" (13) – зажигалка не подвела. Он бы еще столько же раз воспел хвалу американскому химпрому, выпустившему автомобильный полироль для пластика с освежителем воздуха в 500-миллилитровых баллонах, если бы петь умел и если бы ни рухнувшие, наконец, в снег обугленные останки фантома.
С трудом отдирает Джон от ладони пустой баллон. Руку на минуту в снег – прийти в себя, унять боль ожога. Еще две горсти снега в рот. Пить хочется больше, чем дышать. Бешенный скачек адреналина с потом выгнал без остатка естественные запасы жидкости.
Чуть дыша, выгребается охотник из сугроба. Как для себя постелил с вечера. Дин помогал ему расчистить дорожку вокруг сарая. Упади он на лед, вряд ли бы его левая осталась целой четверть часа назад, как и он сам сейчас. Сценарий развивался бы по совершенно другой траектории. Дин….
Шевелись же!
Спустя минуту он уже на ногах. То, что осталось от студенистой твари, лежит перед ним в быстро тающем облаке зловонных испарений. Среди почерневшей массы еще угадывается очертание сжавшегося до размеров крупной собаки колокола… или как там у них это называется, по-научному… и туго переплетенных под действием жара щупальцев. Длинные, покрытые застывшей черной слизью, они не короче тормозного пути «шевроле», на максимальной скорости получившего педаль тормоза до упора в пол. Тому, кто создал этого выродка, потребовалось немало энциклопедических сведений – детально проработанный выродок получился. Портретно-достоверный. И злости. И очень, очень много ненависти. А вот с его контролем не справился, слабоват монстр. Сдулся. Джон готовился к другому. Не ожидал, что отправят по его душу зеленого юнца….
Он стоит над дымящейся тушей с нелегкими мыслями. Вопросы роятся и жалят, жалят, жалят…. Хватит! Прекратить это нужно немедленно.
Найти Дина.
Шаг… обрывается.
Джон летит носом в сугроб. Матерясь уже в голос, он брыкается в попытке высвободить ноги из невидимых пут. Неужели яд? Это было бы совсем не к стати. Только не яд! Удается перевернуться. Ветер бросает в лицо морозную крупу, задерживает движения. Дотянуться до щиколоток, оказывается, может быть задачей не из простых. Кому-то хочется, чтобы Джон почувствовал себя калекой. Да ни за что! Есть! Натренированное тело подчиняется, липкая слизистая… дрянь… она натекла ему под ноги, должно быть, когда фантом горел, и теперь… теперь Джон даже не калека, он муха, попавшая конечностями в клей. И еще не известно, каково его действие на кожу. У хитроумного создателя изощренного видения может хватить ума, чтобы нафантазировать в стрекательные клетки яду покрепче. Вот же пакостник!
Понимание тщетности усилий снова едва не отбрасывает его к границам отчаяния. Он приподнимается на локтях. Ботинки уже прочно впаяны в асфальт, а время уходит, как безвозвратно, может, уходит и жизнь Дина.
Не раздумывая, он просто разрезает шнуровку ножом - благо дело, без него Джон и душ-то принимать не полезет, - и лишь на мгновение позволяет себе охнуть, когда ступни в промокших насквозь носках опускаются на обледеневшую дорожку. Носки путаются и мешают. К чертям! И их тоже – все лишнее – к чертям! Подавись, Желтоглазый засранец. Наблюдаешь ты сейчас из-за угла, как вор, как последний гнус, или запиваешь веселое шоу дорогим виски в своем загробном, гнилом мирке – подавись….
После он уже ничего не чувствует, он бежит вокруг сарая – Дин должен быть не далеко. В радиусе действия твари.
Медуза поджидала вовсе не мальчика. Ее цель – изначально, не Дин. Это уже не предположение – факт. Только что он получил доказательство. Фантом нападает на выбранных, меченных хозяином жертв. Он предназначен для утоления жажды мести хозяина, питается исключительно с позволения хозяина, и, открывает один или множество своих ртов с единственной целью – служить злобе хозяина. И в одном Джон уверен – готов голову дать на отсечение – Дин просто не успел насолить никому на столько, чтобы стать желанным деликатесом к ужину. У него нет друзей, следовательно, нет и врагов среди сверстников. По крайней мере, среди сверстников, способных вычитать формулу создания фантома. Дети на такое не способны….
И снова… эта мысль! Занозой вцепилась она в мозг, терзает, жжет. Этого не может быть. Не надо так….
Он заглядывает за каждый камень, куст. Замок на воротах сарая цел, но есть еще одна дверь, боковая. Метнувшись к ней, он доверяется своему чутью вновь. Рискованно. Что, если он ошибется? Как ошибся с телом Дина….
Дверь. Замка нет. Сбит. Ржавая щеколда смята, как бумажный лист. Нет необходимости удостоверяться в наличии липкой слизи, она там есть. Повсюду. Джон яростно толкает дверную створку ногой, и вваливается в темноту.
Безжалостный ветер не достает сюда, за старые дощатые стены. Внутри сыро, темно, и… понятия «холод» в словаре Джона Винчестера с этого дня не существует, а потому его восприятие действительности проскакивает и это ощущение, оставляя его телу лишь половину радостей зимней ночной прогулки босиком. И он благодарен хотя бы за это. Он умеет быть сильным, не важно, какой ценой. Ему просто очень нужно найти своего ребенка, забрать его домой, что бы ни случилось с ним этой ночью. Он внутренне собрался. Кажется, он готов встретить какую угодно картину – Дин без сознания, Дин раненый, Дин с повреждениями, не совместимыми с жизнью, - что угодно, лишь бы… Дин….
- Папа….
Из-за сутолоки собственных мыслей и грохота кровяного тока по венам он запросто рисковал пройти мимо этого краткого, тихого, едва живого… но ЖИВОГО!... стона. Он замер, не сразу поверив в возможность чуда. Нельзя же сойти с ума трижды за одну ночь? Правда?
Он уже ни в чем не был уверен. Двигаясь на непослушных ногах, точно на деревянных протезах, на ощупь, ведомый лишь интуицией и невероятным усилием воли, он пошел в направлении звука. Или призрака желаемого звука…. Если сейчас его предадут силы или остатки разума, или трухлявые доски пола, или… что там еще сегодня не предавало его… по списку?.... что ж, варианты могут быть разными, только он… ДОЙДЕТ. Иначе никак.
И он доходит. Его окоченевшие пальцы упираются во что-то… кого-то….
- Я же говорил….
- Дин!
Он шепчет или кричит? Кричит охрипшим шепотом. И цепляется за обледеневшие, тугие веревки, которыми, по видимому, Дин привязан к деревянной балке, одной из восьми… кажется,… не важно… поддерживающих просевшую от времени и непогоды крышу сарая.
- О, Дин! Сынок, прости, я долго, очень долго…. Все, сейчас….
Но веревки не поддаются. Спустя минуту, когда пальцы изрезаны острыми, как бритва нитями, а результат все тот же – Дин привязанный к балке – до Джона доходит, что это никакие не веревки. Медуза слепила кокон из ветоши и собственной слизи.
Нож. Где-то был…. В кромешной тьме, опасаясь задеть лезвием Дина, он принялся резать, быстро застывающий состав, который на некоторых участках затвердел на столько, что больше походил на панцирь черепахи. Орудовать ножом становится глупым. Не тратя времени на то, чтобы расколоть его, Джон с усилием отогнул края у верхнего разреза, отшвырнул нож, так как попасть дрожащими руками в карман куртки не смог, и, подхватив парнишку за одежду… абсолютно сухую одежду!... вытащил его наружу. Что-то подсказывало ему, разбираться действительно ли это Дин, или снова обманка, лучше на улице, а еще лучше дома, но… Дина выворачивает прямо ему под ноги. Такое бывает с иллюзиями?
Джон не дает парнишке упасть, хотя сам едва держится на ногах. Их можно принять за пару алкоголиков, набравшихся по самый мозжечок, и в другой раз, это сравнение, возможно бы, и развеселило, но сейчас, если они не поторопятся, кто-то из них или оба, не доживут и до первой диновой рюмки. Джон не дает ему толком очухаться, тащит к выходу.
Вновь на мороз, под набравшую силу метель. Вновь босиком…. Но теперь он несет сына домой.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Название: Брось его в воду
Автор: quilty
Категория: джен
Персонажи: Джон, Дин, Сэм и кто-то еще приблудился на пару строк
Жанр: dark, smarm, возможно, AU
Рейтинг: PG-15
Саммари:
Один мужчина, два ребенка, три не самых удачных жизни и никого, кто мог бы все это объяснить. Подозрения, страх, вина, сомнения, тяжесть выбора - одних эта боль исцеляет, других ослепляет. Что предпочтет одинокий отец – древнюю латынь и тогу экзорциста или словарь сердца? Сезон охоты в самом начале, а в семье Джона Винчестера подрастает юное зло. Закаленное огнем, оно проснется вновь в памятный февраль на лесном озере.
читать дальше
Вместо пролога.
«Есть дети, которых нужно просто бросить в воду, и надеяться, что они выплывут. Просто брось его в воду, Джон».
I
Он знает, что такое холод. В прошлом году, в чертов февральский день, он провалился под лед, и сейчас его опыт подсказывал – еще пару мгновений, крупная дрожь сменится судорогами. Это плохо.
Поэтому он старательно вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал. Воздух обогащает кровь чем-то там важным, кровь циркулирует ровнее, сердце работает четче, боль притупляется. Это было то, что его заставили выучить. Это было полезно.
Но не сейчас. Сейчас это не помогало. Нисколечко.
Два шага от двери. Тяжело их делать, когда слух все еще прикован к голосам. Шепот, шаги – такие неровные, такие сбивчивые. Вскрик, тут же задушенный, перекушенный, словно вместе с языком, с которого он срывается. Снова шаги.
Сэм не уверен, что поступает сейчас правильно. Ему стыдно. Краска заливает его лицо до кончиков ушей, он чувствует, как горят щеки от этой краски, как от пощечины совести. Подслушивать…. Не этому его учили и не этого от него ожидают.
Но он просто не может отойти. Прекратить слушать… слышать….
Все же делает шаг и… его окатывает ледяной волной памятного февраля, и он замирает, вздрогнув, с ладошками, плотно прижатыми к губам, с широко распахнутыми глазами. Замирает, едва не вторя тому крику, который ударяется о дверь спальни.
Его колотит нервный озноб, от которого зуб на зуб не попадает, сводит пальцы, не гнуться колени.
Сэм так и стоит в двух шагах от двери до тех пор, пока не стихает в кухне, пока не щелкает замок комнаты на нижнем этаже, пока не стихает шум воды, пока все это не стихает в его голове, а потом он слышит шаги на лестнице. Они обрываются где-то на пятой ступени - Сэм уже не маленький, Сэму уже восемь и он отлично умеет считать, - обрываются, будто поднимающийся вдруг безвольно оседает, лишившись сил.
Всхлип, несчастный, совершенно беспомощный, окунает Сэма в ледяной февральский поток с макушкой. И он просто забывает дышать, потому, что знает, там, на лестнице, сидит, прикусив запястье и давясь всхлипами, его старший брат. И это пугает сильнее, чем миг, когда с гулким треском расходится под ногами тонкий лед и острая, ослепляющая боль вонзается в тело, и ни одного шанса на вздох. Потому, что сейчас боль вонзается куда-то глубже, туда, где болит сильнее.
II
Утром Дин уходит тихо. Выскальзывает из-под простыни, выскальзывает за дверь. Сэм проспал. Его не будили этим утром. Ему не нужно знать. Догадываться не нужно.
Только он уже не маленький. Ему восемь, и он отличает хорошее от плохого. Проснувшись, он вслушивается в странные звуки напряженно тихого дома. Не их дома. Они уже столько раз переезжали, что Сэм… он сбился. И бросил считать.
А когда Дин, наконец, возвращается, Сэм следит за ним, затаив дыхание, едва-едва приоткрыв глаза. У Дина спина худая. Он запутывается в промокшей, грязной футболке, ругается, тихо цедя раздражение сквозь зубы. Зубы выстукивают ритмичную дробь, он с трудом справляется с ремнем. Сэм ловит его отражение в зеркале напротив – на белом полотне лица посиневшие губы… зеленые огни внезапно вспыхивают, столкнувшись с отзеркаленым взглядом.
- И где только насволочился подглядывать, мелкий?!
Сэм зажмуривается, вжимается в подушку. Ему хочется исчезнуть. Сейчас же. Немедленно.
Но упрямый изгиб диновых губ выпрямляется в усталое подобие улыбки, и страх тает. Сэм безошибочно определяет настроение брата. Или то, что брат решается открывать перед ним? Сомнения все чаще одолевают его.
- Поднимайся уже, шпион. - Усмехается Дин прежде чем отправиться в душ.
Они обедают вдвоем. Сэм не решается спросить ни, где отец, ни, что с отцом. Потому, что Дин соврет. Потому, что Дин уже врет, делая вид, будто отец ушел на работу. А еще потому, что Сэм никогда не произносит «отец», он произносит «сэр» или «Джон»…. Дину это не нравится. Это бесит Дина.
Сэм задумчиво ковыряется вилкой в пюре. Уже минут пятнадцать это подогревает желание Дина отвесить братцу подзатыльник.
Бывает, что Дин похож на электрический чайник. Закипает, закипает… потом, вдруг срабатывает таймер, и все… перед тобой чашка горячего, сладкого чая с вишневым пирогом. Дин такой.
- О! – Вот это, кажется, срабатывает таймер, готовь чашку. – Вы неплохо общаетесь!
Сэм вскидывается:
- С кем?
- Ты и картофельное пюре. А я все думаю, почему братишка не заведет друзей?
- Ты мой друг.
Это звучит так… так просто, естественно. Дин невольно осекается. В свои двенадцать он уже понимает, что больно, это не всегда со слезами. Тем подлее кажется Дину его собственный вопрос. Он примирительно треплет густую сэмову челку, и произносит:
- Тогда тебе стоит быстрее разделаться с пюре, чтобы у друга не было неприятностей из-за твоего опоздания на уроки.
Сэм не знает, что происходит. Не может знать. И Дин спокоен. Хотя бы за это.
Блаженное неведение! Он никогда не стоял перед этим выбором – все случилось за одну ночь, и… никогда он не мучался сомнениями вроде: а как бы оно было, не случись пожара?
Выбор достался Сэму. Насколько хватит его послушания и доверчивости? Как скоро возьмут верх его природные любознательность, хитрость и изобретательность?
Сейчас он слишком мал, и Дин хочет, чтобы так оно и оставалось подольше. Может, отец успеет разобраться раньше, чем Сэм перестанет донимать их невинными вопросами и сам сообразит, что к чему. Может, им даже удастся отпраздновать победу и сделать вид, будто тренировки, спарринги, стрельбы - всего лишь милое семейное хобби трех нормальных парней.
Но сейчас он нужен отцу. По-настоящему нужен. Сейчас у них есть семейный бизнес – странный, тяжелый, опасный. Поэтому, он помогает Сэму собраться, терпеливо ждет, пока тот возится со шнурками, сыплет шутками-прибаутками и искрится улыбкой, лишь бы мелкий не узнал….
Дин ведет братишку в школу. По дороге, украдкой наблюдая за поистине комичной гримасой, появляющейся на лице младшего, когда тот, - в кои то веки! - равнодушный к лужам после ночного ливня, силится что-то обдумать, но при этом и не сболтнуть. Он видит напряжение и замирающий страх.
- Так, стоп! Тайм-аут, малявка. – И тормозит это испорченную киноленту. – Выкладывай, какого с тобой творится.
Кинолента, похоже, прокручивается еще пару кругов по инерции. Сэм на миг залипает в оборвавшемся внезапно фильме, смотрит, словно ожидает худшего. Чего он видел хуже динова подзатыльника, Дину трудно вспомнить, но факт остается фактом - еще немного и впору начать считать себя извергом. В глазах Сэма, в этих щенячьих искрах, что-то….
- Это из-за школы, да?
Сэм невольно подается назад, но Дин крепко удерживает его за плечи, а это значит, придется отвечать, просто так не отвертеться. Но Сэм не может ответить… не соврав. Поэтому он сглатывает и молчит. Дину хочется его встряхнуть, вытрясти из него причину внеочередного штормового предупреждения. Нельзя. Кому, как ни ему лучше других известно – с Сэмми это не работает. С Сэмми не работает слишком многое. Даже отец - стальной и великий – даже он выкинул белый флаг прошлой зимой. Дин тогда еще, помнится, поклялся себе никогда не доводить Джона. Тот случай на озере и предшествовавшая ему совершенно невменяемая сцена истерики Сэма…. Что-то тогда обрисовалось в четких формах. Оставалось гадать: неужели это что-то – и есть характер младшего Винчестера?!
- Чувак, похоже, что я шучу?
Сэмми отрицательно мотает головой. Поспешно. Да… он напуган.
Так… вдох, выдох, спокойнее, держать себя под контролем.
- Знаешь, в мой первый месяц в школе…. - Дин начинает, тщательно подбирая слова. Не ронять же авторитет перед мелким. А самого пробирает озноб воспоминаний. Не самых приятных, сказать по правде. – Был, короче, там один тип. Достал меня по полной.
В серых глазах под густой челкой промелькнул интерес.
Ага! Любопытство!
- Я, конечно, решал проблему. – Он кашлянул, чувствуя, что заливается краской. - Как мог. Но, понимаешь,… мы уже говорили с тобой, что оружие в школу носить нельзя, да?
Согласный кивок. Умница!
- Отлично. Как же я разобрался с этим делом, спросишь ты?
Смотрит на ошарашенного младшего с нескрываемой надеждой – ты же спросишь, малявочка, спрооооосишь….
- Как? – Едва слышно.
Дин заговорщически оглядывается по сторонам – никто ли не подслушивает? Наклоняется к самому уху брата и шепчет:
- Иногда рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом.
От изумления ли, или от неожиданности самого откровения Сэм… икнул.
Дин провожает его до двери класса, задерживается, чтобы убедиться – брат сел за парту, мисс Беркович заметила его, значит, Сэм пробудет под ее неусыпным надзором до той минуты, когда старший брат ни явится мальчика забрать. Таков уговор, а в местной школе учителя на удивление честно исполняют свои обязанности. И Сэму здесь, кажется, нравится. Вон, счастливая мордашка, сидит, светится….
Как может нравиться школа?
От ведь!
Взгляд на круглые настенные часы возвращает к реальности. К другой реальности, той, в которой нет счастливых беззаботных малышей, забавных игрушек и книжек с яркими картинками. Дин быстрым шагом проходит коридор, толкает перед собой дверь и, оказавшись на широком школьном дворе, даже не думает, что хорошо бы показаться в своем классе. Он опрометью мчится в противоположном направлении. Он бежит через два квартала. Он бежит к дому, который два месяца назад снял для них отец.
Еще раз обернувшись на дверь, Сэм теряет улыбку, заготовленную для брата. Его и след простыл. Дин умеет скрываться и появляться как бы из ни от куда. Он крут.
Сэму не хочется улыбаться. Еще меньше ему хочется расспросов. Ему нечего на них отвечать. Потому, что он сам не понимает, что происходит. Никто не должен видеть его расстроенным. Ученики, мисс Беркович – они кажутся добрыми людьми. Они делятся с ним книгами, игрушками. Единственное, что настораживает - никто не играет с ножами. В этой школе странные правила….
Хотя, Дин… он тоже странный. По большей части он странный все время, что его знает Сэм. Не такой, как Джон, тем не менее, он, несомненно, странный.
В последнее время… эти двое что-то прячут… скрывают. От него, от Сэма.
Сэм боится чего-то не понимать.
Наверное, он тоже очень странный.
Он не находит себе места. Урок проходит мимо, слова учительницы той же дорожкой, чьи-то смешки, какие-то звуки – все мимо. Сэм сосредоточенно думает. И улыбается. И украдкой прячет лицо в рукав пайты.
Второй урок он досиживает с ощущением угасающей жизни. Он должен быть сейчас не здесь. Это, как в тот вечер на озере, где лед неестественно голубой, чистый, прозрачный. Февральское озеро. Сэм помнит. И ветер, ползущий по идеально гладкой поверхности льда, и шерох-шепот, зовущий за собой, и крик Джона, и пот, льющийся по спине – все помнит. А еще ледяные иглы… лед ощетинивается под босыми ногами сам собой, точно живой. И это вот чувство нереальности, необъяснимой тоски от того, что ты не там.
Не с теми.
И потом этот голос….
Противиться ему нет сил. Потому, что он прав.
Нет, нет…. Сэм должен проверить. Увидеть своими глазами. Должен понять, зачем Джон поступает ТАК.
Должен… прекратить.
Он срывается с места, бросив рюкзак, бросив позади сомнения. Он бежит со школьного двора, точно заяц, почуявший беду. Он может долго бежать – его хорошо подготовили для долгого бега, он вынослив. Даже слишком вынослив для своих лет – так сказала мисс Беркович. Он отлично ориентируется. Он превосходно освоил методы маскировки, и ему не составит труда проникнуть в дом незамеченным.
Если на втором перекрестке взять левее в проулок, можно воспользоваться старым лазом для собак в заборе и проникнуть на задний двор. Джон срезал все кусты в первый же день. Тщательно сравнял высоченный жасмин и розы с газонной травкой. Логично было бы предположить, что он не вырыл ров и не протянул по периметру колючую проволоку под напряжением в 220 вольт исключительно из-за нежелания иметь лишние вопросы со стороны арендодателя. Однако Сэм отлично знает – Джон не роет рвы на задних дворах съемных домов только по причине крайней занятости в автомастерской. Вместо этого Джон рассыпает соль. Это быстрее. Правда, кого можно напугать солью, Сэм еще не выяснил.
Первую соляную дорожку он перешагнул, легко пружиня с пятки на носок. Спина к стене, ступни «ёлочкой», вдох-выдох проглотить вместе с биением сердца. После долгого бега кровь, колотящаяся в висках, мешает слушать. Минуту он стоит, вжавшись в стену, выравнивая дыхание. Минуты ему хватит.
Двух выпрямленных канцелярских скрепок ему достаточно для вскрытия дверного замка.
Это сложно объяснить новым друзьям, тем, которые играют с яркими пластмассовыми машинками в песке детских площадок. Просто в семье Винчестеров другие игры.
Подложенный под дверь носовой платок приглушает скрип петель. Сэм внутри. Отлично. Ему повезет. Он найдет ответы. Старшие больше не смогут обманывать его. Какой будет правда?
В кухне на полу плитка. Сэм знает с каким неприятным звуком подошва его кроссовок соприкасается с ней. Это плохой звук. Потому, что его можно услышать даже на втором этаже.
Чуть меньше минуты он тратит на то, что бы избавиться от кроссовок. И он, стиснув зубы, про себя прикидывает, сколько понадобится времени в случае бегства. У него все еще уходит минут пять на шнуровку по утрам.
Сомнения в благополучном исходе совершенно безумного замысла вновь кольнули под лопаткой. Взгляд беспомощно упирается в подставку для ножей. И, если уж совсем честно, в один из ножей. Santoku – «японский шеф» - широкое лезвие длиной 15- 25 см. с опущенным острием и прямой режущей кромкой. Используется при нарезке и рубке. Режет овощи, фрукты, мясо…. Может использоваться при работе с устрицами и крабами. Отлично подходит для работы в восточной кухне. Обычно центр тяжести смещен вперед и при рубке прикладывается меньше сил – это самое важное. Сэм пробовал santoku в метании, но запястье восьмилетнего, пусть и тренированного, ребенка еще слабо для такого типа балансировки. Зато на корта-дистанции (1)…. Самое то для встречи с… чем угодно… в ограниченном пространстве коридоров старого дома.
Пара секунд на принятие решения. Сэм не раздумывает дольше.
Гостиная. Паркет здесь накрыт пыльным ковром. Чтобы не видны были съемщикам жилья ввалившиеся от ветхости дощечки. Ступи на ковер хоть кошка – знать об этом будет даже глухой сосед из дома напротив. Сэм в курсе, что с этим делать. Они с Дином часто играют в «поющие полы». И сейчас мальчик ловит себя на мысли – ведь полезная забава! Случайно ли?
Он крадется вдоль стены. Как вор. С ножом в руке. В собственном доме.
Он слушает жадно. Замирает, ощущая взмокшей спиной стену, оклеенную дешевыми обоями, когда с внезапным хлопком распахивается дверь спальни нижнего этажа. Распахиваются в испуге большие серо-зеленые глаза. До боли в суставах сжимается кулак.
И нож… рукоять остается в кулаке.
Быстрые шаги. Кто-то включил и выключил воду в ванной. Джон в мастерской, Дин на уроках… Тогда… кто этот «кто-то»? Шелест бумаги и… Сэму трудно разобрать все эти звуки, но он отчетливо слышит шаги, возвращающиеся в спальню.
Дверь остается открытой – гость не прячется, и Сэм может подойти так близко, что видна часть комнаты.
- Сейчас… будет легче. Сейчас….
У Сэма холодеет сердце. Губы приоткрываются, но он успевает вовремя сцепить зубы, остановив рвущееся наружу: «Диииин?».
Сбившиеся мысли вытесняют из его сознания тяжелый, болезненный выдох.
- Хорошо, хорошо… все, уже все. Посмотри на меня. Так… вот так. Порядок?
Он стоит в коридоре, стоит, даже не понимая, что стены уже нет за спиной, что он стоит перед открытой дверью, что, если сейчас человек с голосом Дина, тот, который говорит странное в комнате, его обнаружит, у него не останется ни малейшего шанса на побег. Ему страшно и он зачарован этим страхом. Адреналин взрывается в крови. Как тогда, на озере.
И так же, как тогда, натренированная рука уверенно отводит широкое лезвие ножа чуть в сторону от правого бедра, под углом, достаточным для точного выпада.
Он не осознает этого движения. Оно уже часть его.
Потому, что прямо сейчас его мысли подрезает хриплый стон, крепкое ругательство и….
- Здоровая тварь попалась….
Джон?!
- И зачем же ты сунулся туда один?
Неприятный хруст и снова придушенный вскрик, переходящий в ругательство. Будто кричат в подушку:
- Твоююю жжжж!!!!
- Тише, тише…. Терпи….
- Оборотень не должен был так себя вести в этой фазе…
- И ты, конечно, решил ему объяснить, как он должен себя вести. Чудно!
- Я.... Хорошо справляешься, пацан.
- Да уж….
- Завязывай.
Снова возня. Сердце колотится где-то на уровне горла. Оборотень?
Сэму знакомо это слово. Не вполне четко, но, все же, он понимает его значение. Злые персонажи темных легенд. С какого перепугу старшие Винчестеры сказками-то увлеклись?
- Думаешь, вервольф?
Минутная пауза. Судорожное, прерывистое дыхание.
- Дай выпить….
- Нет. Только воду.
- Черт!
- Давай, осторожно. Еще….
Человек глотает с трудом. Сэм забывает дышать. Внутри растет ледяной шип. Ощущение чужой боли, точно свое собственное. Ему никак не справиться с ним. Не выбраться из него. Реальность ускользает, и он совершенно забывает о безопасности, о страхе, о чем бы то ни было, кроме этой комнаты и голосов в ней. Лишь налившиеся свинцом ноги удерживают его на месте.
- Вервольф или нет, но лучше будет съехать.
- Почему они просто не оставят его в покое?
Снова тягучее молчание. И ответ, в самое сердце:
- Рано или поздно… они заберут его.
- Нет…. – На выдохе.
- Да. Это лишь вопрос времени.
- Прекращай. У тебя жар….
- Желтоглазая сволочь может его контролировать. Ты видел. Ты же... все… видел! Даже, если мы завалим каждую тварь, присланную за ним, наступит время, когда они подберут нужную отмычку для его мозга, и он… он сам пойдет за ними… я… знаю… и ты….
Голос потух. Как будто задули свечу. Горячим воском облило грудь. Дыши, дыши, Сэм.
- Папа?... Спи.
Минута. Вторая. Бежать бы….
Сейчас!
Но Сэм, точно выбитый из седла, он не в себе.
И, когда в расширившихся зрачках его глаз отражается застывший на пороге Дин, он уже не успевает даже моргнуть.
Инстинкты. Military-game. Оголенные провода нервов. Дикая кровь. Или разом все.
Ожившее движение рвет пространство коридора. Вперед! Направо…. Разворот, выпад, выпад, подсечка, мимо… дверь близко… прыжок, разворот, выпад, назад, выпад… уклон, блок, выпад… блок….
Они бьются в абсолютной тишине. Ни слова, ни звука не слетает с губ.
Нож режет в дюйме от лица, от шеи, от груди. Нож режет прошлое, настоящее и будущее – все в клочья.
Дин ловок. Только Сэм с ножом… это… Дин уже имеет представление, что такое Сэм с ножом. Февральская ночь его научила.
И он бьет по тормозам.
Он вскидывает руки, разводит их в стороны, демонстрирует открытые ладони. Не трону, хватит!
В кухне так же тихо, как и четверть часа назад. Брат против брата. Не в игре, не в спарринге.
Не впервые.
Сэм нащупывает свободной рукой дверную ручку. Ему нужно повернуться и выйти. Он должен бежать. Но эти зеленые огни… что-то во взгляде Дина… это как оковы, как нагретая смола для мухи. Сэм вязнет в этом взгляде. Он хочет отвести глаза. И не может. Его сил хватает на то, чтобы стоять, держать стойку и не заорать во все горло от боли и страха.
Ему не доверяли. Ему врали.
Они врали ему!!!
Его семья…
Дин выставляет раскрытые ладони вперед. Шаг. С Сэмом никогда не было просто. Сэм… он особенный. Временами он слишком тихий, иногда он пугается, часто плачет, а бывает… редко, но бывает… Сэм опасен. Вот как сейчас.
Сейчас, сколько бы шагов на встречу ни сделал Дин, столько же шагов сделает Сэм в обратном направлении. Сэм отступает не глядя, мягко, по-кошачьи пружиня стопу. Он приоткрывает дверь. Он уже переступает порог. У Дина ни малейшего сомнения в его решительности. Мелкий не оставляет сомнений. Поэтому Дин не раздумывает, он просто детонирует, и… он действует с невероятной быстротой. Страх вытесняет все прочие чувства, ощущения, мысли.
Отключает.
Два ребенка, оглушенные страхом, валятся на пол. Молчаливый, отчаянный поединок длится не дольше минуты.
Сэм побеждал брата на тренировках пару раз. Ему это позволялось с негласного решения старших. Он не дурак, и для него это уже не секрет.
Тренировки показали ему пределы его сил.
Сейчас – это предел.
Сэм, наконец, обмякает под диновым весом. Придавленный грудью к полу, зажатый железной хваткой, он одно только и может - закричать, но… сильная ладонь ловит его крик, заталкивает обратно, в распахнутый рот. Три пальца, схватившие язык едва не у основания, как кляп…. И Сэм больше не бьется, Сэм впадает в то оцепенение, которое завладевает человеком в миг крайнего ужаса.
- Неее воооопииии, отца разбудишь.
Шепот обжигает ухо. И еще что-то… горячее, липкое…
В ванной Сэм жмется к стене с битым кафелем. Он мнет чистое полотенце и старается избегать прямого взгляда. У него меловые, влажные щеки. Сэм, пришедший в себя, иногда вызывает у Дина необъяснимое раздражение. Настолько жалкое зрелище.
Больно.
Когда широкое лезвие santoku полоснуло поперек груди, Дин заметить не успел. Перед его глазами был только Сэм. В мыслях - только Сэм. Кругом - только Сэм, который переступает порог. Напуганный не весть, чем мальчик, которого здесь просто не должно было быть. Свалить его на пол оказалось задачей на миллион. Утихомирить и при этом не потревожить отца – примерно на столько же.
Для своих восьми Сэмми тот еще акселерат. Человек, вооруженный ножом, даже не будучи акселератом, даже не будучи Сэмом, объект для драки не желательный при любом раскладе. Так, а какой же тут расклад? Уйдет ведь дрянь мелкая!
И что за псих на этот-то раз?!
Завтрак ему. До класса за ручку. Чего изволите, молодой господин?
- Ааа, черт!
Дин нависает над раковиной, закусив для пущей «звукоизоляции» край свернутой футболки. Перекись пенится в ране. Пенится сознание, перекошенное болью.
Он замечает, как дернулся к нему Сэм, и лишь выставляет перед ним в предупреждающем жесте руку.
- Стой, где стоишь…. – Скулит он в пропитавшуюся слюной ткань.
Сэм… он не знает, что сказать, не знает, что делать. А Дин… ему просто больно. И страшно. И меньше всего ему хочется видеть сейчас этого мелкого засранца. Маньяк-домушник.
Тогда, на озере, понятно, Сэмми испугался. Кто угодно слетел бы с катушек, увидь он, как отец и брат по локоть в крови тащат к яме, выдолбленной в промерзшей земле, обезглавленное тело. Малышу рано знать о вампирах. Малыш вообще долен был мирно спать в машине…. Кто же мог подумать, что он проснется и додумается выбраться из салона? В общем, если начистоту, то отец должен был подумать, только положился на Дина, на значимость его влияния – если старший сказал, из машины не высовываться, значит, из машины не высовывать и носа.
Положился зря.
То дело прошлое…. Ну, а теперь-то что не так?! За что?
Дин стягивает края раны толстым скотчем – пластырь закончился еще в Небраске, - и обида подкатывает к кадыку. За что?! Неужели отец прав, и Сэмми перекинется…. Станет одним из тех уродов, которые утоляют жажду охотой на людей?
Полотенце, тяжелое от натекшей крови, падает на пол. Дину не когда думать о чистоте в ванной, позже приберется. Сначала надо привести себя в порядок, успокоиться. А руки дрожат, а голос…. Да, до порядка далековато.
Дин не уверен, что сможет заставить свой голос звучать убедительно и твердо. Он тянется за чистым полотенцем, чтобы выкроить время, собраться с духом для разговора. Ему хватило бы минуты, как всегда, но… его пальцы задевают сэмово запястье…. Волна необъяснимого отвращения отшвыривает его на пару шагов.
А Сэм послушен, Сэм стоит, где велели, Сэм душит всхлип, и, кажется,… его густая челка закрывает глаза, но не сердце. Скрыть от Дина сердце у Сэма не получалось никогда. Это, едва уловимое, тонкое, точно полоска утреннего света, пробивающаяся сквозь пыльные окна…. Только Дин умеет прикоснуться к этому. И сейчас он вдруг понимает, на сколько рискует. Чувство опасности колет внезапно, исподтишка, бьет наотмашь.
Черт! Мелкий! Да что же не так с тобой?!
- Ээээ, чувак….
Взгляд Сэма медленно, медленно… медленнее, чем требуется, чтобы поверить в здравое сознание, отпускает окровавленное полотенце. Если он побледнеет еще на полтона….
Довести свое «если» до логического завершения ему не удается. Потому, что следующий миг растягивается вслед за движением кончика сэмова языка по нежной кожице сэмовых губ. Губ, изогнутых в ненормальную кривую.
- Эм… - В горле пересохло, в мозгу пусто, как в бумажнике отца, а прямо напротив….
С этим надо что-то решать, с этим нельзя жить в одной комнате!
III
Дом на окраине погружается в тишину на неделю. День за днем перелистывается тревожное ожидание. День за днем копятся вопросы.
- Пап, пора завтракать.
Джон уже ест без посторонней помощи. Он неплохо справляется с температурой, с лихорадкой. С болью он тоже справляется. Дин ставит на тумбочку тарелку с супом, и замечает конец отцовского ремня. Он виден из-под смятой подушки. И на нем отпечатки зубов…. Отец справляется.
На миг Дин закрывает глаза. Он устал. Он знает – все это очень неправильно. Но миг заканчивается, и нужно открыть глаза, и затолкать чувства подальше, и делать свое дело, и….
- Как Сэмми?
Вопрос отца сбивает его с толку.
- Отлично. – Ему приходится сделать еще один короткий вдох, чтобы не подавиться. – С ним отлично все.
- Что-то тихий он последнее время….
- А тебе не хватает его занудного нытья?
Почему это раздражает? Сэм иногда это делает. Он крадет внимание отца даже, когда его нет в комнате, в доме… нет…. Это обижает порой. Больнее пощечины это бывает.
- Он догадывается?
- Ну,… он не дурак, пап.
Он произносит не подумав. Поторопился. Хорошо бы соврать. Это лучше… нет, по крайней мере, это проще, чем видеть капли боли в глазах отца. И он добавляет:
- Все под контролем.
- Да. Я знаю. Хорошо. Все хорошо.
Они обедают. Они повторяют кодовые слова. При их работе такие слова незаменимы. Если заметишь движение за спиной напарника, если попадешь в западню – одно слово решает почти столько же, сколько и меткий выстрел, отменный удар. Еще они говорят о последнем рейде. Обсуждают то, что отец считает нужным озвучить. Джон хочет убедиться - Дин запомнил детали. Это важно. Это может жизнь спасти.
Дин внимателен. Причиной тому дисциплина или желание отвлечься от мыслей о Сэме?
Причиной тому Джон, который умело переключает внимание, свое и сына. Не думать о Сэме. О том, каким тот видит отца. Учитывая богатое воображение младшего, спектр вариантов и масок впечатляет - бандит, гангстер, злодей, промышляющий выколачиванием денег из честных налогоплательщиков, тот, кого боятся встретить в темном переулке….
Джон уже несколько месяцев назад понял, что Сэм обнаружил большую часть его арсенала. Сумка с двумя карабинами, с полным боекомплектом… с нее началось. Точнее, началось все раньше, на озере, тем ненормальным февралем, когда Сэмми пытался…. В общем, кота в мешке не утаишь, ребенок есть ребенок, особенно, если он Винчестер. Джон не повел бы бровью, будь воришка, повадившийся таскать из его сумки патроны, Дин. Это бы означало лишь два неоспоримых факта – во-первых, Дин получил на то разрешение самого Джона, а, во-вторых, Дин отрабатывает навыки на импровизированном стенде, стреляя по пивным жестянкам. Что оставалось Джону думать, когда он случайно увидел, как Сэм закапывает новенькую пачку патронов у забора на заднем дворе? Что прикажете на это думать?
После февральского инцидента… ничего хорошего на ум не приходило, как Джон ни старался. Он заставил себя придержать коней. Здравый смысл подсказывал - лучше понаблюдать, выждать какое-то время.
Время шло. Сэм подрос на год. Джон был терпелив, а с терпением у снайперов лады. Они сменили дюжину отельных номеров, два коттеджа и пять штатов. Они оставили позади десятка два сэмовых «заначек». Время лишь усилило худшие опасения. Патроны продолжали пропадать.
Пару раз Джон не досчитался ножей.
Джон сделал тайник в машине. С его работой не держать оружие в доме… слишком рискованно. Джон попытался поговорить с младшим сыном.
Сэм врал открыто, спокойно, нагло.
Он врал, как дышал, и крал, и снова врал.
Но хуже всего был этот сэмов взгляд! Черт! Джон видел всякое…. Он пережил отца с кулаками мощнее заводского пресса, он пережил Easter Offensive (2), и даже Мэри в объятьях пламени он пережил. Зачем теперь вот это?
- Надо убираться отсюда. – Говорит он, чтобы выбраться из лабиринта воспоминаний.
- Тебе нельзя за руль.
Джон молчит. Он вообще о многом молчит последнее время. О том, что же на самом деле произошло февральской ночью на озере. О том, что происходит последний год. О, кажется, тщетных попытках обогнать время и все законы природы. О страхе, животном страхе.
Как объяснить это все Дину?
Как объяснить самому себе, что твой ребенок… что он….
Там, в заброшенном ангаре, когда Крэйтон перекинулся, когда первый рык вервольфа прокатился по ржавым стенам, Джон был уверен и спокоен. Он занял выгодную позицию. Рассчитал все на днях: две ловушки у выхода, еще одна по центру. Тварь не сможет сопротивляться инстинктам, на них и погорит: галлон разлитой донорской крови вынесет остатки мозга какой угодно нечестии от ведьмака-пацифиста до оборотня-вегетарианца.
Крэйтон и в человеческом-то обличье был той еще мразью. Джон следил за ним дольше недели. Профессионал из когорты «великих и ужасных» выпускников Лиги плюща, из тех, у кого клиенты платят исключительно наличными, а на визитке можно не стесняться и писать сразу «адвокат дьявола» - репутация, она же как слава, всегда впереди человека. Почему родственники жертв его подзащитных не свели с ним счеты раньше? Пытались. Много раз пытались.
Темный переулок, темный подземный паркинг, темный ночной клуб….
Адвокаты иногда ужинают за полночь. Вы не знали?
Крэйтон…. Вне офиса и зала судебных заседаний он образцовый перфекционист, метросексуал, зацикленный на своей внешности и на своем здоровье. Даже, обратившись, он оказался – вот те на - … белым и пушистым!
Джону ничего подобного видеть не приходилось. Но он по-прежнему оставался спокоен и выдержан. Дыхание ровное, курок взведен, палец на спусковом крючке. Он четко видит цель – прущего прямо на него белой громадой монстра. Ждать…. Ждать…. Подпустить ближе, чтобы наверняка, чтобы… ах, Крэйтон! Шкуру холил, падальщик-чинуша! Будет тебе шкура не попорченная. Будет тебе смерть быстрая. Один выстрел и… «все собаки попадают в рай», правильно?
А потом…. Это должно было случиться однажды. Случилось вот сегодня.
Прежде, чем щелкнул спусковой механизм револьвера, что-то щелкнуло в мозгу. Осознание того, что пуль в гнездах барабана нет, пришло внезапно. Так же внезапно прощелкали в памяти кадры – Сэм выуживает из сумки оружие, Сэм прячет ножи, Сэм закапывает на заднем дворе патроны…. Сэээмммммм….
Может, Бобби Сингеру будет интересно пополнить свои записи рассказом об умении вервольфов ухмыляться? Как бы то ни было, эта тварь точно ухмылялась. И первое, о чем подумал Джон – не о ценности своего научного открытия, не о неотвратимости конца, не о боли, которую он должен будет сейчас принять, а о том, кто же на самом деле требует крови: полуночный людоед или респектабельный партнер адвокатской фирмы «L&K»…. Капая желтой слизью с клыков на бетонные плиты пола, осклабилась кровожадная натура Крэйтона.
Хотя, уже не до смеха. Машинально Джон ощупывает карманы в поисках патронов – пусто.
Он же проверил позиции. Он перед рейдом проверил оружие. Он лишь на пять минут… оставлял куртку в гостиной…. и теперь….
Пусто!!!
Последней надеждой – выкидной стропорез. Его короткое лезвие вряд ли причинит серьезные повреждения вервольфу, однако, при хорошей сноровке, можно попытаться перерезать монстру сухожилия, обездвижить его на время.
Джон метнулся к пластиковым ящикам, сваленным у стены. Как раз вовремя. Секунда промедления, и когтистая лапа раскроила бы его череп.
Джон был человеком достаточно прытким для своей крупной комплекции. Тренированное тело не подвело. На бегу он успевает еще дважды увернуться от когтей, запустив бесполезным теперь револьвером в атакующего зверя.
Попал! Ощерившуюся морду залило алым.
Едва устояв на ногах от оглушающего рыка взбесившейся твари, Джон укрылся за ящиками. Накануне он, перестраховываясь, оставил здесь нож. Тот самый десантный стропорез, не раз выручавший его. До этого дня.
Ножа нет в та йнике….
Спокойствие его опрокинулось вместе с плитами пола. Удар когтистой лапы показался молотом, крушащим ребра. Джона отшвырнуло метра на четыре. По инерции его тащит по полу еще пару метров. С левого плеча кожу просто срезает.
Только не вырубиться.
В кровавом мареве перед глазами белесая тень. Она движется рывками. Она приближается.
Только не останавливаться. Дотянуть до ловушек у входа. Дышать, сцепив зубы, и ползти. Отбиваться ногами… ААААА!!! Твоюююю жжжжжж……!!!!
Или сдохнуть… прежде, чем начнется кровавая трапеза. Хотя бы сдохнуть….
Стоп!
Резкий толчок, крик, вой, лязг, цепи, грохот, стон… Дин.
Джон отворачивается к стене. Ему не хорошо. Не от ощущения переломанных ребер, нет. Глаза жжет, будто кислоту плеснули. Нельзя, чтобы Дин видел.
А Дин – он понимает. От этого еще больнее. Он редко задает вопросы, подчиняется с полуслова. Он дар и наказание – этот ребенок. Беспрекословен, мужественен, вынослив. Ему бы самое место в герои. Или в ангелы. Те, что с огненными мечами на церковных росписях. Несправедлива к нему судьба. И Джон… несправедлив.
Да, что это?! Ты плачешь, Джон?
Жалкий, жалкий, жалкий ты… ублюдок.
IV
Джон отступает на шаг. Он не сразу понимает, что не так в этом коридоре. Интуиция – она редко его подводила.
Он замер. Пристальный, цепкий взгляд быстро пробегает стены, углы, потолок…. Здесь что-то… это…. Этого точно не было здесь в день их приезда. Джон лично осматривал дом, он обшарил каждый закоулок. Этого не было.
Не мог же он пропустить?
Пальцы касаются дверного косяка, скользят вниз. Здесь, на уровне его пояса, дерево ссечено, точно кусок масла за завтраком. Выемка получилась довольно значительной. То, чем это сделано, должно быть обоюдоострым предметом.
Топор? Тесак? Мачете? Он за миг перебрал в уме варианты.
С холодеющим сердцем он медленно пробует движение по предполагаемой траектории. Удар скользящий, молниеносный, у наносившего его невероятно крепкое, разработанное запястье. Это, безусловно, хорошо тренированный человек, ростом… либо он стоял на коленях, либо это совсем не высокий человек.
Срез закрашен. Краска свежая. Однако подобрана почти в тон. Ее подбирали тщательно, смешивая оттенки. Первый слой несколько темнее, и его перекрасили, по свежему, заново.
Джон ведет ладонью вдоль стены в надежде нащупать еще хоть какую-нибудь зацепку. Нет, не здесь. В коридоре стена цела. Значит, на повороте к кухне. Точно.
Две глубокие царапины с обратной стороны косяка – обе также тщательно закрашены, – и дальше на обоях….
Сломанные ребра напоминают о себе ноющей болью. Плевать. Джон старается не упустить из виду ни одной подробности. Что-то произошло в доме, пока он валялся в постели, и это что-то ему сильно напоминает драку. Ее следы пытались устранить. Но старого лиса не обмануть новыми собаками. Край ковра у двери на кухне чистили старательно. Ворс у кромки не примят, как на середине. А вот пятна…. Такие бурые разводы оставляет только одно вещество – кровь. Джон бывал во многих домах Среднего Запада, видел множество сточенных молью и временем ковров, и всякий раз, если хозяева не пытались объяснить бурые пятна на коврах пролитым кетчупом, для него находилась работа – кому призрака не особо любимой тетушки упокоить, кому вампира отвадить….
Так, спокойно. Осмотрись.
Соляные дорожки вдоль окон не тронуты. Хорошо. Должно быть, умница Дин насыпал их сразу после…. Дин.
Мальчиков Винчестеров никогда нельзя было назвать чистоплюями, Джон и не ставил такой задачи. Уборка, стирка личных вещей, чистка обуви – все это было само собой разумеющимся делом. Поэтому порядок не удивляет. Здесь другое….
И Джон отступает. Догадка обретает форму.
Подставка для ножей – ее нет. Ножей нет.
Джон не сдержал стона.
- Дииин!
Он не постучался в дверь, предупреждая о своем приходе, не деликатничал, не подбирал слова. Незачем. Новая ложь не решит проблему. В его отношениях с Дином никогда не было места полутонам. Только прямота и полное, безоговорочное доверие.
Дин собирает вещи. Он оборачивается на звук шагов, и… он хочет сказать «Кристо», хочет сыпануть соли, да хоть кулаком в челюсть… сейчас, кажется, подойдет что угодно. Но он лишь спотыкается о край кровати.
Свалиться ему не дают крепкие руки отца, схватившие за ворот футболки.
Джон никогда не поднимал руку на сыновей. Не потому, что повода не было. Просто знал лучшую альтернативу подзатыльникам. Сам он перестал бояться отца лет в десять, после удара армейского ремня, вышибившего из него сознание минут на десять. Очухался на полу, лицом в собственной крови и рвоте. Наверное, тогда, вместе с желчью он выблевал и остатки уважения, и остатки любви к человеку, способному причинять лишь боль. Послушание и страх – тот удар перечеркнул все. Джон поклялся – в его семье подобного не будет.
Но то, что он делает сейчас меньше всего походит на «папуджона». На Джона, который «сэр» это тоже не походит.
Это вообще… черт знает, на что это похоже!
Поэтому, когда Дин оказывается вжатым спиной в стену, страх раскрывает крылья где-то у самого сердца.
Наказание? Это вот оно? Оно?
А Джон уже не думает о мелочах. Его ум не деталями занят. Ему нужно только одно - последнее звено в цепи событий, и он его получит. Так или иначе.
Локтем он удерживает Дина, свободной рукой стягивает с него рубашку, футболку. Все происходит быстрее, чем Дин успевает думать. По правде сказать, он и не старается. Мысли вытеснены инстинктом. Защититься, скрыться, уйти от этого… этого….
Жаром заливает щеки, когда спустя долгий до бесконечности миг тяжелый взгляд отца отрывается от безобразного вида повязки на его груди. Дина предательски выдают крупная дрожь и паника в зеленой радужке. Всего на миг. Потом его зрачки расширяются настолько, что зелень исчезает почти полностью.
Конечно! Ему же больно, ты – тупой придурок!
Он ослабевает хват, отступает на шаг.
- Это Сэм?
- Па….
- Не смей мне лгать, Дин Винчестер.
Это слишком подло. Джон не может поверить, что сказал это. Он – тот, кто врет, кто скрывает, кто живет двойной жизнью беглеца, требует честности. Нет, сейчас он не хочет замечать, как звучат его слова. Ему нужны ответы. В конце концов, он имеет на них право.
У Дина на лице отчаяние загнанного зайца. Видеть, как он пытается решить немыслимую по сложности задачу, как борется с собой, с болью…. Ты – скотина, Джон! Неужели ты не знал, что так оно и будет: старший всегда прикрывает младшего, каждый подставляет спину за каждого. Связаны навсегда. Ты можешь гордиться. Но… дилемма в том, что с недавних пор это стало чересчур опасным. Надо это прекратить. Пока не поздно.
Сам загнал себя в тупик. Именно он – учитель. Он вложил нож в нежную ладонь подрастающего зла. Вооружил. Закалил. Допустил. И к чертям все оправдания типа «хотел, как лучше». Единственный его успех на сегодняшний день – Дин, который каким-то чудом держит под контролем то, в чем беспомощен отец. Не велика заслуга.
Что Джон может сказать сейчас? Что облажался? Что подставил его? Подставил потому, что не было другого выхода? Он ЭТО должен объяснить своему двенадцатилетнему ребенку?
Вопросы рассыпаются песком по ветру от тихого голоса Дина:
- Я упал.
- В коридоре или в кухне?
Это прямо в цель. Только не покидает ощущение, что целится он в сына, а попадает в себя. И он повышает голос. Просто, чтобы заглушить смятение.
- Отвечай мне!
Дин медлит. Он неуклюже натягивает на плечи рубашку. Самообладание понемногу возвращается к нему. Шаг вперед. Вскинутый подбородок. Будто на плацу….
Едва не задохнувшись от впечатления, произведенного этой ребяческой простотой, Джон срывает стоп-кран. Это уж точно, ни в какие ворота. Униженный, затравленный, вымуштрованный Дин неожиданно представляется ему значительно большим злом, нежели восьмилетний Сэм, кромсающий тела и пьющий кровь.
- Стоп. Постой.
Он должен сказать хоть что-то.
Дин ждет. Он терпеливый. Он все еще доверяет? Или то страх не позволяет ему думать?
- Знаешь, - начинает Джон, устало проведя ладонью по лицу. В этом жесте есть что-то жалкое. – Мама любила Сэма. Она любила вас обоих. Но Сэм… он был еще совсем маленьким, и….
Нет, не то. Он осекается. Нелепость его слов поражает его самого. Иногда так сложно сказать простое, естественное. Нереально сложно. О чем он? Да, о Сэме.
- Ты помнишь, что случилось на озере….
- Папа, это было недоразумение. Сэм не хотел ничего такого сделать. Он испугался и….
- Подожди. Минуту, хорошо? Дин, это нормально, когда ты пытаешься защитить дорогих тебе людей. Я и не хотел бы от тебя другого. Только здесь все сложнее.
Искренность удивления Дина умещается в два слова:
- Зачем сложнее?
Джон мог бы рассмеяться. Если бы только мог! В другой раз.
- Жизнь не простая. Мы с тобой охотники. Нам приходится этим заниматься, потому, что это пришло в наш дом. Мэри… мама… пыталась защитить вас обоих. Но с ее смертью ничего не закончилось. Сэм… с ним мы каждый раз по краю ходим. Желтоглазый получил к нему доступ. Он может говорить, делать может то, что никогда бы….
- Он не монстр.
- Я не утверждаю, Дин. Я хочу понять, как мне быть дальше.
- Мы не… не… не станем его… убивать….
Джон оседает на кровать и прячет глаза в рукав куртки. Конечно!
Ты хотел правды, Джон? Вот тебе правда. Такая устроит?
Дин с его прямотой. Четкий парень. Выбор оказался верным.
Джон держит его за плечи. Ему больше нечего говорить, спрашивать. Ответы написаны на бледной коже его сына, поперек его груди, чернилами боли. И он по-прежнему защищает брата.
- Тебя просят снять рубашку и отдать ее брату, а ты снимешь с себя кожу. - Отцовский шепот такой горький. – Я не хотел, чтобы вот так….
- Он же один из нас.
Дин всегда пытается соответствовать. Изо всех сил. Сверх сил. Он побеждает боль, страх, тяготы походной жизни. Год за годом он душит ночные слезы и забывает мать.
Но временами… он открывается. Вот как сейчас. Это, определенно, называется доверием.
- Один из нас…. – Глухо повторяет Джон.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Автор: quilty
Категория: джен
Персонажи: Джон, Дин, Сэм и кто-то еще приблудился на пару строк
Жанр: dark, smarm, возможно, AU
Рейтинг: PG-15
Саммари:
Один мужчина, два ребенка, три не самых удачных жизни и никого, кто мог бы все это объяснить. Подозрения, страх, вина, сомнения, тяжесть выбора - одних эта боль исцеляет, других ослепляет. Что предпочтет одинокий отец – древнюю латынь и тогу экзорциста или словарь сердца? Сезон охоты в самом начале, а в семье Джона Винчестера подрастает юное зло. Закаленное огнем, оно проснется вновь в памятный февраль на лесном озере.
читать дальше
Вместо пролога.
«Есть дети, которых нужно просто бросить в воду, и надеяться, что они выплывут. Просто брось его в воду, Джон».
I
Он знает, что такое холод. В прошлом году, в чертов февральский день, он провалился под лед, и сейчас его опыт подсказывал – еще пару мгновений, крупная дрожь сменится судорогами. Это плохо.
Поэтому он старательно вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал. Воздух обогащает кровь чем-то там важным, кровь циркулирует ровнее, сердце работает четче, боль притупляется. Это было то, что его заставили выучить. Это было полезно.
Но не сейчас. Сейчас это не помогало. Нисколечко.
Два шага от двери. Тяжело их делать, когда слух все еще прикован к голосам. Шепот, шаги – такие неровные, такие сбивчивые. Вскрик, тут же задушенный, перекушенный, словно вместе с языком, с которого он срывается. Снова шаги.
Сэм не уверен, что поступает сейчас правильно. Ему стыдно. Краска заливает его лицо до кончиков ушей, он чувствует, как горят щеки от этой краски, как от пощечины совести. Подслушивать…. Не этому его учили и не этого от него ожидают.
Но он просто не может отойти. Прекратить слушать… слышать….
Все же делает шаг и… его окатывает ледяной волной памятного февраля, и он замирает, вздрогнув, с ладошками, плотно прижатыми к губам, с широко распахнутыми глазами. Замирает, едва не вторя тому крику, который ударяется о дверь спальни.
Его колотит нервный озноб, от которого зуб на зуб не попадает, сводит пальцы, не гнуться колени.
Сэм так и стоит в двух шагах от двери до тех пор, пока не стихает в кухне, пока не щелкает замок комнаты на нижнем этаже, пока не стихает шум воды, пока все это не стихает в его голове, а потом он слышит шаги на лестнице. Они обрываются где-то на пятой ступени - Сэм уже не маленький, Сэму уже восемь и он отлично умеет считать, - обрываются, будто поднимающийся вдруг безвольно оседает, лишившись сил.
Всхлип, несчастный, совершенно беспомощный, окунает Сэма в ледяной февральский поток с макушкой. И он просто забывает дышать, потому, что знает, там, на лестнице, сидит, прикусив запястье и давясь всхлипами, его старший брат. И это пугает сильнее, чем миг, когда с гулким треском расходится под ногами тонкий лед и острая, ослепляющая боль вонзается в тело, и ни одного шанса на вздох. Потому, что сейчас боль вонзается куда-то глубже, туда, где болит сильнее.
II
Утром Дин уходит тихо. Выскальзывает из-под простыни, выскальзывает за дверь. Сэм проспал. Его не будили этим утром. Ему не нужно знать. Догадываться не нужно.
Только он уже не маленький. Ему восемь, и он отличает хорошее от плохого. Проснувшись, он вслушивается в странные звуки напряженно тихого дома. Не их дома. Они уже столько раз переезжали, что Сэм… он сбился. И бросил считать.
А когда Дин, наконец, возвращается, Сэм следит за ним, затаив дыхание, едва-едва приоткрыв глаза. У Дина спина худая. Он запутывается в промокшей, грязной футболке, ругается, тихо цедя раздражение сквозь зубы. Зубы выстукивают ритмичную дробь, он с трудом справляется с ремнем. Сэм ловит его отражение в зеркале напротив – на белом полотне лица посиневшие губы… зеленые огни внезапно вспыхивают, столкнувшись с отзеркаленым взглядом.
- И где только насволочился подглядывать, мелкий?!
Сэм зажмуривается, вжимается в подушку. Ему хочется исчезнуть. Сейчас же. Немедленно.
Но упрямый изгиб диновых губ выпрямляется в усталое подобие улыбки, и страх тает. Сэм безошибочно определяет настроение брата. Или то, что брат решается открывать перед ним? Сомнения все чаще одолевают его.
- Поднимайся уже, шпион. - Усмехается Дин прежде чем отправиться в душ.
Они обедают вдвоем. Сэм не решается спросить ни, где отец, ни, что с отцом. Потому, что Дин соврет. Потому, что Дин уже врет, делая вид, будто отец ушел на работу. А еще потому, что Сэм никогда не произносит «отец», он произносит «сэр» или «Джон»…. Дину это не нравится. Это бесит Дина.
Сэм задумчиво ковыряется вилкой в пюре. Уже минут пятнадцать это подогревает желание Дина отвесить братцу подзатыльник.
Бывает, что Дин похож на электрический чайник. Закипает, закипает… потом, вдруг срабатывает таймер, и все… перед тобой чашка горячего, сладкого чая с вишневым пирогом. Дин такой.
- О! – Вот это, кажется, срабатывает таймер, готовь чашку. – Вы неплохо общаетесь!
Сэм вскидывается:
- С кем?
- Ты и картофельное пюре. А я все думаю, почему братишка не заведет друзей?
- Ты мой друг.
Это звучит так… так просто, естественно. Дин невольно осекается. В свои двенадцать он уже понимает, что больно, это не всегда со слезами. Тем подлее кажется Дину его собственный вопрос. Он примирительно треплет густую сэмову челку, и произносит:
- Тогда тебе стоит быстрее разделаться с пюре, чтобы у друга не было неприятностей из-за твоего опоздания на уроки.
Сэм не знает, что происходит. Не может знать. И Дин спокоен. Хотя бы за это.
Блаженное неведение! Он никогда не стоял перед этим выбором – все случилось за одну ночь, и… никогда он не мучался сомнениями вроде: а как бы оно было, не случись пожара?
Выбор достался Сэму. Насколько хватит его послушания и доверчивости? Как скоро возьмут верх его природные любознательность, хитрость и изобретательность?
Сейчас он слишком мал, и Дин хочет, чтобы так оно и оставалось подольше. Может, отец успеет разобраться раньше, чем Сэм перестанет донимать их невинными вопросами и сам сообразит, что к чему. Может, им даже удастся отпраздновать победу и сделать вид, будто тренировки, спарринги, стрельбы - всего лишь милое семейное хобби трех нормальных парней.
Но сейчас он нужен отцу. По-настоящему нужен. Сейчас у них есть семейный бизнес – странный, тяжелый, опасный. Поэтому, он помогает Сэму собраться, терпеливо ждет, пока тот возится со шнурками, сыплет шутками-прибаутками и искрится улыбкой, лишь бы мелкий не узнал….
Дин ведет братишку в школу. По дороге, украдкой наблюдая за поистине комичной гримасой, появляющейся на лице младшего, когда тот, - в кои то веки! - равнодушный к лужам после ночного ливня, силится что-то обдумать, но при этом и не сболтнуть. Он видит напряжение и замирающий страх.
- Так, стоп! Тайм-аут, малявка. – И тормозит это испорченную киноленту. – Выкладывай, какого с тобой творится.
Кинолента, похоже, прокручивается еще пару кругов по инерции. Сэм на миг залипает в оборвавшемся внезапно фильме, смотрит, словно ожидает худшего. Чего он видел хуже динова подзатыльника, Дину трудно вспомнить, но факт остается фактом - еще немного и впору начать считать себя извергом. В глазах Сэма, в этих щенячьих искрах, что-то….
- Это из-за школы, да?
Сэм невольно подается назад, но Дин крепко удерживает его за плечи, а это значит, придется отвечать, просто так не отвертеться. Но Сэм не может ответить… не соврав. Поэтому он сглатывает и молчит. Дину хочется его встряхнуть, вытрясти из него причину внеочередного штормового предупреждения. Нельзя. Кому, как ни ему лучше других известно – с Сэмми это не работает. С Сэмми не работает слишком многое. Даже отец - стальной и великий – даже он выкинул белый флаг прошлой зимой. Дин тогда еще, помнится, поклялся себе никогда не доводить Джона. Тот случай на озере и предшествовавшая ему совершенно невменяемая сцена истерики Сэма…. Что-то тогда обрисовалось в четких формах. Оставалось гадать: неужели это что-то – и есть характер младшего Винчестера?!
- Чувак, похоже, что я шучу?
Сэмми отрицательно мотает головой. Поспешно. Да… он напуган.
Так… вдох, выдох, спокойнее, держать себя под контролем.
- Знаешь, в мой первый месяц в школе…. - Дин начинает, тщательно подбирая слова. Не ронять же авторитет перед мелким. А самого пробирает озноб воспоминаний. Не самых приятных, сказать по правде. – Был, короче, там один тип. Достал меня по полной.
В серых глазах под густой челкой промелькнул интерес.
Ага! Любопытство!
- Я, конечно, решал проблему. – Он кашлянул, чувствуя, что заливается краской. - Как мог. Но, понимаешь,… мы уже говорили с тобой, что оружие в школу носить нельзя, да?
Согласный кивок. Умница!
- Отлично. Как же я разобрался с этим делом, спросишь ты?
Смотрит на ошарашенного младшего с нескрываемой надеждой – ты же спросишь, малявочка, спрооооосишь….
- Как? – Едва слышно.
Дин заговорщически оглядывается по сторонам – никто ли не подслушивает? Наклоняется к самому уху брата и шепчет:
- Иногда рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом.
От изумления ли, или от неожиданности самого откровения Сэм… икнул.
Дин провожает его до двери класса, задерживается, чтобы убедиться – брат сел за парту, мисс Беркович заметила его, значит, Сэм пробудет под ее неусыпным надзором до той минуты, когда старший брат ни явится мальчика забрать. Таков уговор, а в местной школе учителя на удивление честно исполняют свои обязанности. И Сэму здесь, кажется, нравится. Вон, счастливая мордашка, сидит, светится….
Как может нравиться школа?
От ведь!
Взгляд на круглые настенные часы возвращает к реальности. К другой реальности, той, в которой нет счастливых беззаботных малышей, забавных игрушек и книжек с яркими картинками. Дин быстрым шагом проходит коридор, толкает перед собой дверь и, оказавшись на широком школьном дворе, даже не думает, что хорошо бы показаться в своем классе. Он опрометью мчится в противоположном направлении. Он бежит через два квартала. Он бежит к дому, который два месяца назад снял для них отец.
Еще раз обернувшись на дверь, Сэм теряет улыбку, заготовленную для брата. Его и след простыл. Дин умеет скрываться и появляться как бы из ни от куда. Он крут.
Сэму не хочется улыбаться. Еще меньше ему хочется расспросов. Ему нечего на них отвечать. Потому, что он сам не понимает, что происходит. Никто не должен видеть его расстроенным. Ученики, мисс Беркович – они кажутся добрыми людьми. Они делятся с ним книгами, игрушками. Единственное, что настораживает - никто не играет с ножами. В этой школе странные правила….
Хотя, Дин… он тоже странный. По большей части он странный все время, что его знает Сэм. Не такой, как Джон, тем не менее, он, несомненно, странный.
В последнее время… эти двое что-то прячут… скрывают. От него, от Сэма.
Сэм боится чего-то не понимать.
Наверное, он тоже очень странный.
Он не находит себе места. Урок проходит мимо, слова учительницы той же дорожкой, чьи-то смешки, какие-то звуки – все мимо. Сэм сосредоточенно думает. И улыбается. И украдкой прячет лицо в рукав пайты.
Второй урок он досиживает с ощущением угасающей жизни. Он должен быть сейчас не здесь. Это, как в тот вечер на озере, где лед неестественно голубой, чистый, прозрачный. Февральское озеро. Сэм помнит. И ветер, ползущий по идеально гладкой поверхности льда, и шерох-шепот, зовущий за собой, и крик Джона, и пот, льющийся по спине – все помнит. А еще ледяные иглы… лед ощетинивается под босыми ногами сам собой, точно живой. И это вот чувство нереальности, необъяснимой тоски от того, что ты не там.
Не с теми.
И потом этот голос….
Противиться ему нет сил. Потому, что он прав.
Нет, нет…. Сэм должен проверить. Увидеть своими глазами. Должен понять, зачем Джон поступает ТАК.
Должен… прекратить.
Он срывается с места, бросив рюкзак, бросив позади сомнения. Он бежит со школьного двора, точно заяц, почуявший беду. Он может долго бежать – его хорошо подготовили для долгого бега, он вынослив. Даже слишком вынослив для своих лет – так сказала мисс Беркович. Он отлично ориентируется. Он превосходно освоил методы маскировки, и ему не составит труда проникнуть в дом незамеченным.
Если на втором перекрестке взять левее в проулок, можно воспользоваться старым лазом для собак в заборе и проникнуть на задний двор. Джон срезал все кусты в первый же день. Тщательно сравнял высоченный жасмин и розы с газонной травкой. Логично было бы предположить, что он не вырыл ров и не протянул по периметру колючую проволоку под напряжением в 220 вольт исключительно из-за нежелания иметь лишние вопросы со стороны арендодателя. Однако Сэм отлично знает – Джон не роет рвы на задних дворах съемных домов только по причине крайней занятости в автомастерской. Вместо этого Джон рассыпает соль. Это быстрее. Правда, кого можно напугать солью, Сэм еще не выяснил.
Первую соляную дорожку он перешагнул, легко пружиня с пятки на носок. Спина к стене, ступни «ёлочкой», вдох-выдох проглотить вместе с биением сердца. После долгого бега кровь, колотящаяся в висках, мешает слушать. Минуту он стоит, вжавшись в стену, выравнивая дыхание. Минуты ему хватит.
Двух выпрямленных канцелярских скрепок ему достаточно для вскрытия дверного замка.
Это сложно объяснить новым друзьям, тем, которые играют с яркими пластмассовыми машинками в песке детских площадок. Просто в семье Винчестеров другие игры.
Подложенный под дверь носовой платок приглушает скрип петель. Сэм внутри. Отлично. Ему повезет. Он найдет ответы. Старшие больше не смогут обманывать его. Какой будет правда?
В кухне на полу плитка. Сэм знает с каким неприятным звуком подошва его кроссовок соприкасается с ней. Это плохой звук. Потому, что его можно услышать даже на втором этаже.
Чуть меньше минуты он тратит на то, что бы избавиться от кроссовок. И он, стиснув зубы, про себя прикидывает, сколько понадобится времени в случае бегства. У него все еще уходит минут пять на шнуровку по утрам.
Сомнения в благополучном исходе совершенно безумного замысла вновь кольнули под лопаткой. Взгляд беспомощно упирается в подставку для ножей. И, если уж совсем честно, в один из ножей. Santoku – «японский шеф» - широкое лезвие длиной 15- 25 см. с опущенным острием и прямой режущей кромкой. Используется при нарезке и рубке. Режет овощи, фрукты, мясо…. Может использоваться при работе с устрицами и крабами. Отлично подходит для работы в восточной кухне. Обычно центр тяжести смещен вперед и при рубке прикладывается меньше сил – это самое важное. Сэм пробовал santoku в метании, но запястье восьмилетнего, пусть и тренированного, ребенка еще слабо для такого типа балансировки. Зато на корта-дистанции (1)…. Самое то для встречи с… чем угодно… в ограниченном пространстве коридоров старого дома.
Пара секунд на принятие решения. Сэм не раздумывает дольше.
Гостиная. Паркет здесь накрыт пыльным ковром. Чтобы не видны были съемщикам жилья ввалившиеся от ветхости дощечки. Ступи на ковер хоть кошка – знать об этом будет даже глухой сосед из дома напротив. Сэм в курсе, что с этим делать. Они с Дином часто играют в «поющие полы». И сейчас мальчик ловит себя на мысли – ведь полезная забава! Случайно ли?
Он крадется вдоль стены. Как вор. С ножом в руке. В собственном доме.
Он слушает жадно. Замирает, ощущая взмокшей спиной стену, оклеенную дешевыми обоями, когда с внезапным хлопком распахивается дверь спальни нижнего этажа. Распахиваются в испуге большие серо-зеленые глаза. До боли в суставах сжимается кулак.
И нож… рукоять остается в кулаке.
Быстрые шаги. Кто-то включил и выключил воду в ванной. Джон в мастерской, Дин на уроках… Тогда… кто этот «кто-то»? Шелест бумаги и… Сэму трудно разобрать все эти звуки, но он отчетливо слышит шаги, возвращающиеся в спальню.
Дверь остается открытой – гость не прячется, и Сэм может подойти так близко, что видна часть комнаты.
- Сейчас… будет легче. Сейчас….
У Сэма холодеет сердце. Губы приоткрываются, но он успевает вовремя сцепить зубы, остановив рвущееся наружу: «Диииин?».
Сбившиеся мысли вытесняют из его сознания тяжелый, болезненный выдох.
- Хорошо, хорошо… все, уже все. Посмотри на меня. Так… вот так. Порядок?
Он стоит в коридоре, стоит, даже не понимая, что стены уже нет за спиной, что он стоит перед открытой дверью, что, если сейчас человек с голосом Дина, тот, который говорит странное в комнате, его обнаружит, у него не останется ни малейшего шанса на побег. Ему страшно и он зачарован этим страхом. Адреналин взрывается в крови. Как тогда, на озере.
И так же, как тогда, натренированная рука уверенно отводит широкое лезвие ножа чуть в сторону от правого бедра, под углом, достаточным для точного выпада.
Он не осознает этого движения. Оно уже часть его.
Потому, что прямо сейчас его мысли подрезает хриплый стон, крепкое ругательство и….
- Здоровая тварь попалась….
Джон?!
- И зачем же ты сунулся туда один?
Неприятный хруст и снова придушенный вскрик, переходящий в ругательство. Будто кричат в подушку:
- Твоююю жжжж!!!!
- Тише, тише…. Терпи….
- Оборотень не должен был так себя вести в этой фазе…
- И ты, конечно, решил ему объяснить, как он должен себя вести. Чудно!
- Я.... Хорошо справляешься, пацан.
- Да уж….
- Завязывай.
Снова возня. Сердце колотится где-то на уровне горла. Оборотень?
Сэму знакомо это слово. Не вполне четко, но, все же, он понимает его значение. Злые персонажи темных легенд. С какого перепугу старшие Винчестеры сказками-то увлеклись?
- Думаешь, вервольф?
Минутная пауза. Судорожное, прерывистое дыхание.
- Дай выпить….
- Нет. Только воду.
- Черт!
- Давай, осторожно. Еще….
Человек глотает с трудом. Сэм забывает дышать. Внутри растет ледяной шип. Ощущение чужой боли, точно свое собственное. Ему никак не справиться с ним. Не выбраться из него. Реальность ускользает, и он совершенно забывает о безопасности, о страхе, о чем бы то ни было, кроме этой комнаты и голосов в ней. Лишь налившиеся свинцом ноги удерживают его на месте.
- Вервольф или нет, но лучше будет съехать.
- Почему они просто не оставят его в покое?
Снова тягучее молчание. И ответ, в самое сердце:
- Рано или поздно… они заберут его.
- Нет…. – На выдохе.
- Да. Это лишь вопрос времени.
- Прекращай. У тебя жар….
- Желтоглазая сволочь может его контролировать. Ты видел. Ты же... все… видел! Даже, если мы завалим каждую тварь, присланную за ним, наступит время, когда они подберут нужную отмычку для его мозга, и он… он сам пойдет за ними… я… знаю… и ты….
Голос потух. Как будто задули свечу. Горячим воском облило грудь. Дыши, дыши, Сэм.
- Папа?... Спи.
Минута. Вторая. Бежать бы….
Сейчас!
Но Сэм, точно выбитый из седла, он не в себе.
И, когда в расширившихся зрачках его глаз отражается застывший на пороге Дин, он уже не успевает даже моргнуть.
Инстинкты. Military-game. Оголенные провода нервов. Дикая кровь. Или разом все.
Ожившее движение рвет пространство коридора. Вперед! Направо…. Разворот, выпад, выпад, подсечка, мимо… дверь близко… прыжок, разворот, выпад, назад, выпад… уклон, блок, выпад… блок….
Они бьются в абсолютной тишине. Ни слова, ни звука не слетает с губ.
Нож режет в дюйме от лица, от шеи, от груди. Нож режет прошлое, настоящее и будущее – все в клочья.
Дин ловок. Только Сэм с ножом… это… Дин уже имеет представление, что такое Сэм с ножом. Февральская ночь его научила.
И он бьет по тормозам.
Он вскидывает руки, разводит их в стороны, демонстрирует открытые ладони. Не трону, хватит!
В кухне так же тихо, как и четверть часа назад. Брат против брата. Не в игре, не в спарринге.
Не впервые.
Сэм нащупывает свободной рукой дверную ручку. Ему нужно повернуться и выйти. Он должен бежать. Но эти зеленые огни… что-то во взгляде Дина… это как оковы, как нагретая смола для мухи. Сэм вязнет в этом взгляде. Он хочет отвести глаза. И не может. Его сил хватает на то, чтобы стоять, держать стойку и не заорать во все горло от боли и страха.
Ему не доверяли. Ему врали.
Они врали ему!!!
Его семья…
Дин выставляет раскрытые ладони вперед. Шаг. С Сэмом никогда не было просто. Сэм… он особенный. Временами он слишком тихий, иногда он пугается, часто плачет, а бывает… редко, но бывает… Сэм опасен. Вот как сейчас.
Сейчас, сколько бы шагов на встречу ни сделал Дин, столько же шагов сделает Сэм в обратном направлении. Сэм отступает не глядя, мягко, по-кошачьи пружиня стопу. Он приоткрывает дверь. Он уже переступает порог. У Дина ни малейшего сомнения в его решительности. Мелкий не оставляет сомнений. Поэтому Дин не раздумывает, он просто детонирует, и… он действует с невероятной быстротой. Страх вытесняет все прочие чувства, ощущения, мысли.
Отключает.
Два ребенка, оглушенные страхом, валятся на пол. Молчаливый, отчаянный поединок длится не дольше минуты.
Сэм побеждал брата на тренировках пару раз. Ему это позволялось с негласного решения старших. Он не дурак, и для него это уже не секрет.
Тренировки показали ему пределы его сил.
Сейчас – это предел.
Сэм, наконец, обмякает под диновым весом. Придавленный грудью к полу, зажатый железной хваткой, он одно только и может - закричать, но… сильная ладонь ловит его крик, заталкивает обратно, в распахнутый рот. Три пальца, схватившие язык едва не у основания, как кляп…. И Сэм больше не бьется, Сэм впадает в то оцепенение, которое завладевает человеком в миг крайнего ужаса.
- Неее воооопииии, отца разбудишь.
Шепот обжигает ухо. И еще что-то… горячее, липкое…
В ванной Сэм жмется к стене с битым кафелем. Он мнет чистое полотенце и старается избегать прямого взгляда. У него меловые, влажные щеки. Сэм, пришедший в себя, иногда вызывает у Дина необъяснимое раздражение. Настолько жалкое зрелище.
Больно.
Когда широкое лезвие santoku полоснуло поперек груди, Дин заметить не успел. Перед его глазами был только Сэм. В мыслях - только Сэм. Кругом - только Сэм, который переступает порог. Напуганный не весть, чем мальчик, которого здесь просто не должно было быть. Свалить его на пол оказалось задачей на миллион. Утихомирить и при этом не потревожить отца – примерно на столько же.
Для своих восьми Сэмми тот еще акселерат. Человек, вооруженный ножом, даже не будучи акселератом, даже не будучи Сэмом, объект для драки не желательный при любом раскладе. Так, а какой же тут расклад? Уйдет ведь дрянь мелкая!
И что за псих на этот-то раз?!
Завтрак ему. До класса за ручку. Чего изволите, молодой господин?
- Ааа, черт!
Дин нависает над раковиной, закусив для пущей «звукоизоляции» край свернутой футболки. Перекись пенится в ране. Пенится сознание, перекошенное болью.
Он замечает, как дернулся к нему Сэм, и лишь выставляет перед ним в предупреждающем жесте руку.
- Стой, где стоишь…. – Скулит он в пропитавшуюся слюной ткань.
Сэм… он не знает, что сказать, не знает, что делать. А Дин… ему просто больно. И страшно. И меньше всего ему хочется видеть сейчас этого мелкого засранца. Маньяк-домушник.
Тогда, на озере, понятно, Сэмми испугался. Кто угодно слетел бы с катушек, увидь он, как отец и брат по локоть в крови тащат к яме, выдолбленной в промерзшей земле, обезглавленное тело. Малышу рано знать о вампирах. Малыш вообще долен был мирно спать в машине…. Кто же мог подумать, что он проснется и додумается выбраться из салона? В общем, если начистоту, то отец должен был подумать, только положился на Дина, на значимость его влияния – если старший сказал, из машины не высовываться, значит, из машины не высовывать и носа.
Положился зря.
То дело прошлое…. Ну, а теперь-то что не так?! За что?
Дин стягивает края раны толстым скотчем – пластырь закончился еще в Небраске, - и обида подкатывает к кадыку. За что?! Неужели отец прав, и Сэмми перекинется…. Станет одним из тех уродов, которые утоляют жажду охотой на людей?
Полотенце, тяжелое от натекшей крови, падает на пол. Дину не когда думать о чистоте в ванной, позже приберется. Сначала надо привести себя в порядок, успокоиться. А руки дрожат, а голос…. Да, до порядка далековато.
Дин не уверен, что сможет заставить свой голос звучать убедительно и твердо. Он тянется за чистым полотенцем, чтобы выкроить время, собраться с духом для разговора. Ему хватило бы минуты, как всегда, но… его пальцы задевают сэмово запястье…. Волна необъяснимого отвращения отшвыривает его на пару шагов.
А Сэм послушен, Сэм стоит, где велели, Сэм душит всхлип, и, кажется,… его густая челка закрывает глаза, но не сердце. Скрыть от Дина сердце у Сэма не получалось никогда. Это, едва уловимое, тонкое, точно полоска утреннего света, пробивающаяся сквозь пыльные окна…. Только Дин умеет прикоснуться к этому. И сейчас он вдруг понимает, на сколько рискует. Чувство опасности колет внезапно, исподтишка, бьет наотмашь.
Черт! Мелкий! Да что же не так с тобой?!
- Ээээ, чувак….
Взгляд Сэма медленно, медленно… медленнее, чем требуется, чтобы поверить в здравое сознание, отпускает окровавленное полотенце. Если он побледнеет еще на полтона….
Довести свое «если» до логического завершения ему не удается. Потому, что следующий миг растягивается вслед за движением кончика сэмова языка по нежной кожице сэмовых губ. Губ, изогнутых в ненормальную кривую.
- Эм… - В горле пересохло, в мозгу пусто, как в бумажнике отца, а прямо напротив….
С этим надо что-то решать, с этим нельзя жить в одной комнате!
III
Дом на окраине погружается в тишину на неделю. День за днем перелистывается тревожное ожидание. День за днем копятся вопросы.
- Пап, пора завтракать.
Джон уже ест без посторонней помощи. Он неплохо справляется с температурой, с лихорадкой. С болью он тоже справляется. Дин ставит на тумбочку тарелку с супом, и замечает конец отцовского ремня. Он виден из-под смятой подушки. И на нем отпечатки зубов…. Отец справляется.
На миг Дин закрывает глаза. Он устал. Он знает – все это очень неправильно. Но миг заканчивается, и нужно открыть глаза, и затолкать чувства подальше, и делать свое дело, и….
- Как Сэмми?
Вопрос отца сбивает его с толку.
- Отлично. – Ему приходится сделать еще один короткий вдох, чтобы не подавиться. – С ним отлично все.
- Что-то тихий он последнее время….
- А тебе не хватает его занудного нытья?
Почему это раздражает? Сэм иногда это делает. Он крадет внимание отца даже, когда его нет в комнате, в доме… нет…. Это обижает порой. Больнее пощечины это бывает.
- Он догадывается?
- Ну,… он не дурак, пап.
Он произносит не подумав. Поторопился. Хорошо бы соврать. Это лучше… нет, по крайней мере, это проще, чем видеть капли боли в глазах отца. И он добавляет:
- Все под контролем.
- Да. Я знаю. Хорошо. Все хорошо.
Они обедают. Они повторяют кодовые слова. При их работе такие слова незаменимы. Если заметишь движение за спиной напарника, если попадешь в западню – одно слово решает почти столько же, сколько и меткий выстрел, отменный удар. Еще они говорят о последнем рейде. Обсуждают то, что отец считает нужным озвучить. Джон хочет убедиться - Дин запомнил детали. Это важно. Это может жизнь спасти.
Дин внимателен. Причиной тому дисциплина или желание отвлечься от мыслей о Сэме?
Причиной тому Джон, который умело переключает внимание, свое и сына. Не думать о Сэме. О том, каким тот видит отца. Учитывая богатое воображение младшего, спектр вариантов и масок впечатляет - бандит, гангстер, злодей, промышляющий выколачиванием денег из честных налогоплательщиков, тот, кого боятся встретить в темном переулке….
Джон уже несколько месяцев назад понял, что Сэм обнаружил большую часть его арсенала. Сумка с двумя карабинами, с полным боекомплектом… с нее началось. Точнее, началось все раньше, на озере, тем ненормальным февралем, когда Сэмми пытался…. В общем, кота в мешке не утаишь, ребенок есть ребенок, особенно, если он Винчестер. Джон не повел бы бровью, будь воришка, повадившийся таскать из его сумки патроны, Дин. Это бы означало лишь два неоспоримых факта – во-первых, Дин получил на то разрешение самого Джона, а, во-вторых, Дин отрабатывает навыки на импровизированном стенде, стреляя по пивным жестянкам. Что оставалось Джону думать, когда он случайно увидел, как Сэм закапывает новенькую пачку патронов у забора на заднем дворе? Что прикажете на это думать?
После февральского инцидента… ничего хорошего на ум не приходило, как Джон ни старался. Он заставил себя придержать коней. Здравый смысл подсказывал - лучше понаблюдать, выждать какое-то время.
Время шло. Сэм подрос на год. Джон был терпелив, а с терпением у снайперов лады. Они сменили дюжину отельных номеров, два коттеджа и пять штатов. Они оставили позади десятка два сэмовых «заначек». Время лишь усилило худшие опасения. Патроны продолжали пропадать.
Пару раз Джон не досчитался ножей.
Джон сделал тайник в машине. С его работой не держать оружие в доме… слишком рискованно. Джон попытался поговорить с младшим сыном.
Сэм врал открыто, спокойно, нагло.
Он врал, как дышал, и крал, и снова врал.
Но хуже всего был этот сэмов взгляд! Черт! Джон видел всякое…. Он пережил отца с кулаками мощнее заводского пресса, он пережил Easter Offensive (2), и даже Мэри в объятьях пламени он пережил. Зачем теперь вот это?
- Надо убираться отсюда. – Говорит он, чтобы выбраться из лабиринта воспоминаний.
- Тебе нельзя за руль.
Джон молчит. Он вообще о многом молчит последнее время. О том, что же на самом деле произошло февральской ночью на озере. О том, что происходит последний год. О, кажется, тщетных попытках обогнать время и все законы природы. О страхе, животном страхе.
Как объяснить это все Дину?
Как объяснить самому себе, что твой ребенок… что он….
Там, в заброшенном ангаре, когда Крэйтон перекинулся, когда первый рык вервольфа прокатился по ржавым стенам, Джон был уверен и спокоен. Он занял выгодную позицию. Рассчитал все на днях: две ловушки у выхода, еще одна по центру. Тварь не сможет сопротивляться инстинктам, на них и погорит: галлон разлитой донорской крови вынесет остатки мозга какой угодно нечестии от ведьмака-пацифиста до оборотня-вегетарианца.
Крэйтон и в человеческом-то обличье был той еще мразью. Джон следил за ним дольше недели. Профессионал из когорты «великих и ужасных» выпускников Лиги плюща, из тех, у кого клиенты платят исключительно наличными, а на визитке можно не стесняться и писать сразу «адвокат дьявола» - репутация, она же как слава, всегда впереди человека. Почему родственники жертв его подзащитных не свели с ним счеты раньше? Пытались. Много раз пытались.
Темный переулок, темный подземный паркинг, темный ночной клуб….
Адвокаты иногда ужинают за полночь. Вы не знали?
Крэйтон…. Вне офиса и зала судебных заседаний он образцовый перфекционист, метросексуал, зацикленный на своей внешности и на своем здоровье. Даже, обратившись, он оказался – вот те на - … белым и пушистым!
Джону ничего подобного видеть не приходилось. Но он по-прежнему оставался спокоен и выдержан. Дыхание ровное, курок взведен, палец на спусковом крючке. Он четко видит цель – прущего прямо на него белой громадой монстра. Ждать…. Ждать…. Подпустить ближе, чтобы наверняка, чтобы… ах, Крэйтон! Шкуру холил, падальщик-чинуша! Будет тебе шкура не попорченная. Будет тебе смерть быстрая. Один выстрел и… «все собаки попадают в рай», правильно?
А потом…. Это должно было случиться однажды. Случилось вот сегодня.
Прежде, чем щелкнул спусковой механизм револьвера, что-то щелкнуло в мозгу. Осознание того, что пуль в гнездах барабана нет, пришло внезапно. Так же внезапно прощелкали в памяти кадры – Сэм выуживает из сумки оружие, Сэм прячет ножи, Сэм закапывает на заднем дворе патроны…. Сэээмммммм….
Может, Бобби Сингеру будет интересно пополнить свои записи рассказом об умении вервольфов ухмыляться? Как бы то ни было, эта тварь точно ухмылялась. И первое, о чем подумал Джон – не о ценности своего научного открытия, не о неотвратимости конца, не о боли, которую он должен будет сейчас принять, а о том, кто же на самом деле требует крови: полуночный людоед или респектабельный партнер адвокатской фирмы «L&K»…. Капая желтой слизью с клыков на бетонные плиты пола, осклабилась кровожадная натура Крэйтона.
Хотя, уже не до смеха. Машинально Джон ощупывает карманы в поисках патронов – пусто.
Он же проверил позиции. Он перед рейдом проверил оружие. Он лишь на пять минут… оставлял куртку в гостиной…. и теперь….
Пусто!!!
Последней надеждой – выкидной стропорез. Его короткое лезвие вряд ли причинит серьезные повреждения вервольфу, однако, при хорошей сноровке, можно попытаться перерезать монстру сухожилия, обездвижить его на время.
Джон метнулся к пластиковым ящикам, сваленным у стены. Как раз вовремя. Секунда промедления, и когтистая лапа раскроила бы его череп.
Джон был человеком достаточно прытким для своей крупной комплекции. Тренированное тело не подвело. На бегу он успевает еще дважды увернуться от когтей, запустив бесполезным теперь револьвером в атакующего зверя.
Попал! Ощерившуюся морду залило алым.
Едва устояв на ногах от оглушающего рыка взбесившейся твари, Джон укрылся за ящиками. Накануне он, перестраховываясь, оставил здесь нож. Тот самый десантный стропорез, не раз выручавший его. До этого дня.
Ножа нет в та йнике….
Спокойствие его опрокинулось вместе с плитами пола. Удар когтистой лапы показался молотом, крушащим ребра. Джона отшвырнуло метра на четыре. По инерции его тащит по полу еще пару метров. С левого плеча кожу просто срезает.
Только не вырубиться.
В кровавом мареве перед глазами белесая тень. Она движется рывками. Она приближается.
Только не останавливаться. Дотянуть до ловушек у входа. Дышать, сцепив зубы, и ползти. Отбиваться ногами… ААААА!!! Твоюююю жжжжжж……!!!!
Или сдохнуть… прежде, чем начнется кровавая трапеза. Хотя бы сдохнуть….
Стоп!
Резкий толчок, крик, вой, лязг, цепи, грохот, стон… Дин.
Джон отворачивается к стене. Ему не хорошо. Не от ощущения переломанных ребер, нет. Глаза жжет, будто кислоту плеснули. Нельзя, чтобы Дин видел.
А Дин – он понимает. От этого еще больнее. Он редко задает вопросы, подчиняется с полуслова. Он дар и наказание – этот ребенок. Беспрекословен, мужественен, вынослив. Ему бы самое место в герои. Или в ангелы. Те, что с огненными мечами на церковных росписях. Несправедлива к нему судьба. И Джон… несправедлив.
Да, что это?! Ты плачешь, Джон?
Жалкий, жалкий, жалкий ты… ублюдок.
IV
Джон отступает на шаг. Он не сразу понимает, что не так в этом коридоре. Интуиция – она редко его подводила.
Он замер. Пристальный, цепкий взгляд быстро пробегает стены, углы, потолок…. Здесь что-то… это…. Этого точно не было здесь в день их приезда. Джон лично осматривал дом, он обшарил каждый закоулок. Этого не было.
Не мог же он пропустить?
Пальцы касаются дверного косяка, скользят вниз. Здесь, на уровне его пояса, дерево ссечено, точно кусок масла за завтраком. Выемка получилась довольно значительной. То, чем это сделано, должно быть обоюдоострым предметом.
Топор? Тесак? Мачете? Он за миг перебрал в уме варианты.
С холодеющим сердцем он медленно пробует движение по предполагаемой траектории. Удар скользящий, молниеносный, у наносившего его невероятно крепкое, разработанное запястье. Это, безусловно, хорошо тренированный человек, ростом… либо он стоял на коленях, либо это совсем не высокий человек.
Срез закрашен. Краска свежая. Однако подобрана почти в тон. Ее подбирали тщательно, смешивая оттенки. Первый слой несколько темнее, и его перекрасили, по свежему, заново.
Джон ведет ладонью вдоль стены в надежде нащупать еще хоть какую-нибудь зацепку. Нет, не здесь. В коридоре стена цела. Значит, на повороте к кухне. Точно.
Две глубокие царапины с обратной стороны косяка – обе также тщательно закрашены, – и дальше на обоях….
Сломанные ребра напоминают о себе ноющей болью. Плевать. Джон старается не упустить из виду ни одной подробности. Что-то произошло в доме, пока он валялся в постели, и это что-то ему сильно напоминает драку. Ее следы пытались устранить. Но старого лиса не обмануть новыми собаками. Край ковра у двери на кухне чистили старательно. Ворс у кромки не примят, как на середине. А вот пятна…. Такие бурые разводы оставляет только одно вещество – кровь. Джон бывал во многих домах Среднего Запада, видел множество сточенных молью и временем ковров, и всякий раз, если хозяева не пытались объяснить бурые пятна на коврах пролитым кетчупом, для него находилась работа – кому призрака не особо любимой тетушки упокоить, кому вампира отвадить….
Так, спокойно. Осмотрись.
Соляные дорожки вдоль окон не тронуты. Хорошо. Должно быть, умница Дин насыпал их сразу после…. Дин.
Мальчиков Винчестеров никогда нельзя было назвать чистоплюями, Джон и не ставил такой задачи. Уборка, стирка личных вещей, чистка обуви – все это было само собой разумеющимся делом. Поэтому порядок не удивляет. Здесь другое….
И Джон отступает. Догадка обретает форму.
Подставка для ножей – ее нет. Ножей нет.
Джон не сдержал стона.
- Дииин!
Он не постучался в дверь, предупреждая о своем приходе, не деликатничал, не подбирал слова. Незачем. Новая ложь не решит проблему. В его отношениях с Дином никогда не было места полутонам. Только прямота и полное, безоговорочное доверие.
Дин собирает вещи. Он оборачивается на звук шагов, и… он хочет сказать «Кристо», хочет сыпануть соли, да хоть кулаком в челюсть… сейчас, кажется, подойдет что угодно. Но он лишь спотыкается о край кровати.
Свалиться ему не дают крепкие руки отца, схватившие за ворот футболки.
Джон никогда не поднимал руку на сыновей. Не потому, что повода не было. Просто знал лучшую альтернативу подзатыльникам. Сам он перестал бояться отца лет в десять, после удара армейского ремня, вышибившего из него сознание минут на десять. Очухался на полу, лицом в собственной крови и рвоте. Наверное, тогда, вместе с желчью он выблевал и остатки уважения, и остатки любви к человеку, способному причинять лишь боль. Послушание и страх – тот удар перечеркнул все. Джон поклялся – в его семье подобного не будет.
Но то, что он делает сейчас меньше всего походит на «папуджона». На Джона, который «сэр» это тоже не походит.
Это вообще… черт знает, на что это похоже!
Поэтому, когда Дин оказывается вжатым спиной в стену, страх раскрывает крылья где-то у самого сердца.
Наказание? Это вот оно? Оно?
А Джон уже не думает о мелочах. Его ум не деталями занят. Ему нужно только одно - последнее звено в цепи событий, и он его получит. Так или иначе.
Локтем он удерживает Дина, свободной рукой стягивает с него рубашку, футболку. Все происходит быстрее, чем Дин успевает думать. По правде сказать, он и не старается. Мысли вытеснены инстинктом. Защититься, скрыться, уйти от этого… этого….
Жаром заливает щеки, когда спустя долгий до бесконечности миг тяжелый взгляд отца отрывается от безобразного вида повязки на его груди. Дина предательски выдают крупная дрожь и паника в зеленой радужке. Всего на миг. Потом его зрачки расширяются настолько, что зелень исчезает почти полностью.
Конечно! Ему же больно, ты – тупой придурок!
Он ослабевает хват, отступает на шаг.
- Это Сэм?
- Па….
- Не смей мне лгать, Дин Винчестер.
Это слишком подло. Джон не может поверить, что сказал это. Он – тот, кто врет, кто скрывает, кто живет двойной жизнью беглеца, требует честности. Нет, сейчас он не хочет замечать, как звучат его слова. Ему нужны ответы. В конце концов, он имеет на них право.
У Дина на лице отчаяние загнанного зайца. Видеть, как он пытается решить немыслимую по сложности задачу, как борется с собой, с болью…. Ты – скотина, Джон! Неужели ты не знал, что так оно и будет: старший всегда прикрывает младшего, каждый подставляет спину за каждого. Связаны навсегда. Ты можешь гордиться. Но… дилемма в том, что с недавних пор это стало чересчур опасным. Надо это прекратить. Пока не поздно.
Сам загнал себя в тупик. Именно он – учитель. Он вложил нож в нежную ладонь подрастающего зла. Вооружил. Закалил. Допустил. И к чертям все оправдания типа «хотел, как лучше». Единственный его успех на сегодняшний день – Дин, который каким-то чудом держит под контролем то, в чем беспомощен отец. Не велика заслуга.
Что Джон может сказать сейчас? Что облажался? Что подставил его? Подставил потому, что не было другого выхода? Он ЭТО должен объяснить своему двенадцатилетнему ребенку?
Вопросы рассыпаются песком по ветру от тихого голоса Дина:
- Я упал.
- В коридоре или в кухне?
Это прямо в цель. Только не покидает ощущение, что целится он в сына, а попадает в себя. И он повышает голос. Просто, чтобы заглушить смятение.
- Отвечай мне!
Дин медлит. Он неуклюже натягивает на плечи рубашку. Самообладание понемногу возвращается к нему. Шаг вперед. Вскинутый подбородок. Будто на плацу….
Едва не задохнувшись от впечатления, произведенного этой ребяческой простотой, Джон срывает стоп-кран. Это уж точно, ни в какие ворота. Униженный, затравленный, вымуштрованный Дин неожиданно представляется ему значительно большим злом, нежели восьмилетний Сэм, кромсающий тела и пьющий кровь.
- Стоп. Постой.
Он должен сказать хоть что-то.
Дин ждет. Он терпеливый. Он все еще доверяет? Или то страх не позволяет ему думать?
- Знаешь, - начинает Джон, устало проведя ладонью по лицу. В этом жесте есть что-то жалкое. – Мама любила Сэма. Она любила вас обоих. Но Сэм… он был еще совсем маленьким, и….
Нет, не то. Он осекается. Нелепость его слов поражает его самого. Иногда так сложно сказать простое, естественное. Нереально сложно. О чем он? Да, о Сэме.
- Ты помнишь, что случилось на озере….
- Папа, это было недоразумение. Сэм не хотел ничего такого сделать. Он испугался и….
- Подожди. Минуту, хорошо? Дин, это нормально, когда ты пытаешься защитить дорогих тебе людей. Я и не хотел бы от тебя другого. Только здесь все сложнее.
Искренность удивления Дина умещается в два слова:
- Зачем сложнее?
Джон мог бы рассмеяться. Если бы только мог! В другой раз.
- Жизнь не простая. Мы с тобой охотники. Нам приходится этим заниматься, потому, что это пришло в наш дом. Мэри… мама… пыталась защитить вас обоих. Но с ее смертью ничего не закончилось. Сэм… с ним мы каждый раз по краю ходим. Желтоглазый получил к нему доступ. Он может говорить, делать может то, что никогда бы….
- Он не монстр.
- Я не утверждаю, Дин. Я хочу понять, как мне быть дальше.
- Мы не… не… не станем его… убивать….
Джон оседает на кровать и прячет глаза в рукав куртки. Конечно!
Ты хотел правды, Джон? Вот тебе правда. Такая устроит?
Дин с его прямотой. Четкий парень. Выбор оказался верным.
Джон держит его за плечи. Ему больше нечего говорить, спрашивать. Ответы написаны на бледной коже его сына, поперек его груди, чернилами боли. И он по-прежнему защищает брата.
- Тебя просят снять рубашку и отдать ее брату, а ты снимешь с себя кожу. - Отцовский шепот такой горький. – Я не хотел, чтобы вот так….
- Он же один из нас.
Дин всегда пытается соответствовать. Изо всех сил. Сверх сил. Он побеждает боль, страх, тяготы походной жизни. Год за годом он душит ночные слезы и забывает мать.
Но временами… он открывается. Вот как сейчас. Это, определенно, называется доверием.
- Один из нас…. – Глухо повторяет Джон.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ