Название: Брось его в воду
Автор: quilty
Категория: джен
Персонажи: Джон, Дин, Сэм и кто-то еще приблудился на пару строк
Жанр: dark, smarm, возможно, AU
Рейтинг: PG-15
Саммари:
Один мужчина, два ребенка, три не самых удачных жизни и никого, кто мог бы все это объяснить. Подозрения, страх, вина, сомнения, тяжесть выбора - одних эта боль исцеляет, других ослепляет. Что предпочтет одинокий отец – древнюю латынь и тогу экзорциста или словарь сердца? Сезон охоты в самом начале, а в семье Джона Винчестера подрастает юное зло. Закаленное огнем, оно проснется вновь в памятный февраль на лесном озере.
читать дальше
Вместо пролога.
«Есть дети, которых нужно просто бросить в воду, и надеяться, что они выплывут. Просто брось его в воду, Джон».
I
Он знает, что такое холод. В прошлом году, в чертов февральский день, он провалился под лед, и сейчас его опыт подсказывал – еще пару мгновений, крупная дрожь сменится судорогами. Это плохо.
Поэтому он старательно вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал. Воздух обогащает кровь чем-то там важным, кровь циркулирует ровнее, сердце работает четче, боль притупляется. Это было то, что его заставили выучить. Это было полезно.
Но не сейчас. Сейчас это не помогало. Нисколечко.
Два шага от двери. Тяжело их делать, когда слух все еще прикован к голосам. Шепот, шаги – такие неровные, такие сбивчивые. Вскрик, тут же задушенный, перекушенный, словно вместе с языком, с которого он срывается. Снова шаги.
Сэм не уверен, что поступает сейчас правильно. Ему стыдно. Краска заливает его лицо до кончиков ушей, он чувствует, как горят щеки от этой краски, как от пощечины совести. Подслушивать…. Не этому его учили и не этого от него ожидают.
Но он просто не может отойти. Прекратить слушать… слышать….
Все же делает шаг и… его окатывает ледяной волной памятного февраля, и он замирает, вздрогнув, с ладошками, плотно прижатыми к губам, с широко распахнутыми глазами. Замирает, едва не вторя тому крику, который ударяется о дверь спальни.
Его колотит нервный озноб, от которого зуб на зуб не попадает, сводит пальцы, не гнуться колени.
Сэм так и стоит в двух шагах от двери до тех пор, пока не стихает в кухне, пока не щелкает замок комнаты на нижнем этаже, пока не стихает шум воды, пока все это не стихает в его голове, а потом он слышит шаги на лестнице. Они обрываются где-то на пятой ступени - Сэм уже не маленький, Сэму уже восемь и он отлично умеет считать, - обрываются, будто поднимающийся вдруг безвольно оседает, лишившись сил.
Всхлип, несчастный, совершенно беспомощный, окунает Сэма в ледяной февральский поток с макушкой. И он просто забывает дышать, потому, что знает, там, на лестнице, сидит, прикусив запястье и давясь всхлипами, его старший брат. И это пугает сильнее, чем миг, когда с гулким треском расходится под ногами тонкий лед и острая, ослепляющая боль вонзается в тело, и ни одного шанса на вздох. Потому, что сейчас боль вонзается куда-то глубже, туда, где болит сильнее.
II
Утром Дин уходит тихо. Выскальзывает из-под простыни, выскальзывает за дверь. Сэм проспал. Его не будили этим утром. Ему не нужно знать. Догадываться не нужно.
Только он уже не маленький. Ему восемь, и он отличает хорошее от плохого. Проснувшись, он вслушивается в странные звуки напряженно тихого дома. Не их дома. Они уже столько раз переезжали, что Сэм… он сбился. И бросил считать.
А когда Дин, наконец, возвращается, Сэм следит за ним, затаив дыхание, едва-едва приоткрыв глаза. У Дина спина худая. Он запутывается в промокшей, грязной футболке, ругается, тихо цедя раздражение сквозь зубы. Зубы выстукивают ритмичную дробь, он с трудом справляется с ремнем. Сэм ловит его отражение в зеркале напротив – на белом полотне лица посиневшие губы… зеленые огни внезапно вспыхивают, столкнувшись с отзеркаленым взглядом.
- И где только насволочился подглядывать, мелкий?!
Сэм зажмуривается, вжимается в подушку. Ему хочется исчезнуть. Сейчас же. Немедленно.
Но упрямый изгиб диновых губ выпрямляется в усталое подобие улыбки, и страх тает. Сэм безошибочно определяет настроение брата. Или то, что брат решается открывать перед ним? Сомнения все чаще одолевают его.
- Поднимайся уже, шпион. - Усмехается Дин прежде чем отправиться в душ.
Они обедают вдвоем. Сэм не решается спросить ни, где отец, ни, что с отцом. Потому, что Дин соврет. Потому, что Дин уже врет, делая вид, будто отец ушел на работу. А еще потому, что Сэм никогда не произносит «отец», он произносит «сэр» или «Джон»…. Дину это не нравится. Это бесит Дина.
Сэм задумчиво ковыряется вилкой в пюре. Уже минут пятнадцать это подогревает желание Дина отвесить братцу подзатыльник.
Бывает, что Дин похож на электрический чайник. Закипает, закипает… потом, вдруг срабатывает таймер, и все… перед тобой чашка горячего, сладкого чая с вишневым пирогом. Дин такой.
- О! – Вот это, кажется, срабатывает таймер, готовь чашку. – Вы неплохо общаетесь!
Сэм вскидывается:
- С кем?
- Ты и картофельное пюре. А я все думаю, почему братишка не заведет друзей?
- Ты мой друг.
Это звучит так… так просто, естественно. Дин невольно осекается. В свои двенадцать он уже понимает, что больно, это не всегда со слезами. Тем подлее кажется Дину его собственный вопрос. Он примирительно треплет густую сэмову челку, и произносит:
- Тогда тебе стоит быстрее разделаться с пюре, чтобы у друга не было неприятностей из-за твоего опоздания на уроки.
Сэм не знает, что происходит. Не может знать. И Дин спокоен. Хотя бы за это.
Блаженное неведение! Он никогда не стоял перед этим выбором – все случилось за одну ночь, и… никогда он не мучался сомнениями вроде: а как бы оно было, не случись пожара?
Выбор достался Сэму. Насколько хватит его послушания и доверчивости? Как скоро возьмут верх его природные любознательность, хитрость и изобретательность?
Сейчас он слишком мал, и Дин хочет, чтобы так оно и оставалось подольше. Может, отец успеет разобраться раньше, чем Сэм перестанет донимать их невинными вопросами и сам сообразит, что к чему. Может, им даже удастся отпраздновать победу и сделать вид, будто тренировки, спарринги, стрельбы - всего лишь милое семейное хобби трех нормальных парней.
Но сейчас он нужен отцу. По-настоящему нужен. Сейчас у них есть семейный бизнес – странный, тяжелый, опасный. Поэтому, он помогает Сэму собраться, терпеливо ждет, пока тот возится со шнурками, сыплет шутками-прибаутками и искрится улыбкой, лишь бы мелкий не узнал….
Дин ведет братишку в школу. По дороге, украдкой наблюдая за поистине комичной гримасой, появляющейся на лице младшего, когда тот, - в кои то веки! - равнодушный к лужам после ночного ливня, силится что-то обдумать, но при этом и не сболтнуть. Он видит напряжение и замирающий страх.
- Так, стоп! Тайм-аут, малявка. – И тормозит это испорченную киноленту. – Выкладывай, какого с тобой творится.
Кинолента, похоже, прокручивается еще пару кругов по инерции. Сэм на миг залипает в оборвавшемся внезапно фильме, смотрит, словно ожидает худшего. Чего он видел хуже динова подзатыльника, Дину трудно вспомнить, но факт остается фактом - еще немного и впору начать считать себя извергом. В глазах Сэма, в этих щенячьих искрах, что-то….
- Это из-за школы, да?
Сэм невольно подается назад, но Дин крепко удерживает его за плечи, а это значит, придется отвечать, просто так не отвертеться. Но Сэм не может ответить… не соврав. Поэтому он сглатывает и молчит. Дину хочется его встряхнуть, вытрясти из него причину внеочередного штормового предупреждения. Нельзя. Кому, как ни ему лучше других известно – с Сэмми это не работает. С Сэмми не работает слишком многое. Даже отец - стальной и великий – даже он выкинул белый флаг прошлой зимой. Дин тогда еще, помнится, поклялся себе никогда не доводить Джона. Тот случай на озере и предшествовавшая ему совершенно невменяемая сцена истерики Сэма…. Что-то тогда обрисовалось в четких формах. Оставалось гадать: неужели это что-то – и есть характер младшего Винчестера?!
- Чувак, похоже, что я шучу?
Сэмми отрицательно мотает головой. Поспешно. Да… он напуган.
Так… вдох, выдох, спокойнее, держать себя под контролем.
- Знаешь, в мой первый месяц в школе…. - Дин начинает, тщательно подбирая слова. Не ронять же авторитет перед мелким. А самого пробирает озноб воспоминаний. Не самых приятных, сказать по правде. – Был, короче, там один тип. Достал меня по полной.
В серых глазах под густой челкой промелькнул интерес.
Ага! Любопытство!
- Я, конечно, решал проблему. – Он кашлянул, чувствуя, что заливается краской. - Как мог. Но, понимаешь,… мы уже говорили с тобой, что оружие в школу носить нельзя, да?
Согласный кивок. Умница!
- Отлично. Как же я разобрался с этим делом, спросишь ты?
Смотрит на ошарашенного младшего с нескрываемой надеждой – ты же спросишь, малявочка, спрооооосишь….
- Как? – Едва слышно.
Дин заговорщически оглядывается по сторонам – никто ли не подслушивает? Наклоняется к самому уху брата и шепчет:
- Иногда рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом.
От изумления ли, или от неожиданности самого откровения Сэм… икнул.
Дин провожает его до двери класса, задерживается, чтобы убедиться – брат сел за парту, мисс Беркович заметила его, значит, Сэм пробудет под ее неусыпным надзором до той минуты, когда старший брат ни явится мальчика забрать. Таков уговор, а в местной школе учителя на удивление честно исполняют свои обязанности. И Сэму здесь, кажется, нравится. Вон, счастливая мордашка, сидит, светится….
Как может нравиться школа?
От ведь!
Взгляд на круглые настенные часы возвращает к реальности. К другой реальности, той, в которой нет счастливых беззаботных малышей, забавных игрушек и книжек с яркими картинками. Дин быстрым шагом проходит коридор, толкает перед собой дверь и, оказавшись на широком школьном дворе, даже не думает, что хорошо бы показаться в своем классе. Он опрометью мчится в противоположном направлении. Он бежит через два квартала. Он бежит к дому, который два месяца назад снял для них отец.
Еще раз обернувшись на дверь, Сэм теряет улыбку, заготовленную для брата. Его и след простыл. Дин умеет скрываться и появляться как бы из ни от куда. Он крут.
Сэму не хочется улыбаться. Еще меньше ему хочется расспросов. Ему нечего на них отвечать. Потому, что он сам не понимает, что происходит. Никто не должен видеть его расстроенным. Ученики, мисс Беркович – они кажутся добрыми людьми. Они делятся с ним книгами, игрушками. Единственное, что настораживает - никто не играет с ножами. В этой школе странные правила….
Хотя, Дин… он тоже странный. По большей части он странный все время, что его знает Сэм. Не такой, как Джон, тем не менее, он, несомненно, странный.
В последнее время… эти двое что-то прячут… скрывают. От него, от Сэма.
Сэм боится чего-то не понимать.
Наверное, он тоже очень странный.
Он не находит себе места. Урок проходит мимо, слова учительницы той же дорожкой, чьи-то смешки, какие-то звуки – все мимо. Сэм сосредоточенно думает. И улыбается. И украдкой прячет лицо в рукав пайты.
Второй урок он досиживает с ощущением угасающей жизни. Он должен быть сейчас не здесь. Это, как в тот вечер на озере, где лед неестественно голубой, чистый, прозрачный. Февральское озеро. Сэм помнит. И ветер, ползущий по идеально гладкой поверхности льда, и шерох-шепот, зовущий за собой, и крик Джона, и пот, льющийся по спине – все помнит. А еще ледяные иглы… лед ощетинивается под босыми ногами сам собой, точно живой. И это вот чувство нереальности, необъяснимой тоски от того, что ты не там.
Не с теми.
И потом этот голос….
Противиться ему нет сил. Потому, что он прав.
Нет, нет…. Сэм должен проверить. Увидеть своими глазами. Должен понять, зачем Джон поступает ТАК.
Должен… прекратить.
Он срывается с места, бросив рюкзак, бросив позади сомнения. Он бежит со школьного двора, точно заяц, почуявший беду. Он может долго бежать – его хорошо подготовили для долгого бега, он вынослив. Даже слишком вынослив для своих лет – так сказала мисс Беркович. Он отлично ориентируется. Он превосходно освоил методы маскировки, и ему не составит труда проникнуть в дом незамеченным.
Если на втором перекрестке взять левее в проулок, можно воспользоваться старым лазом для собак в заборе и проникнуть на задний двор. Джон срезал все кусты в первый же день. Тщательно сравнял высоченный жасмин и розы с газонной травкой. Логично было бы предположить, что он не вырыл ров и не протянул по периметру колючую проволоку под напряжением в 220 вольт исключительно из-за нежелания иметь лишние вопросы со стороны арендодателя. Однако Сэм отлично знает – Джон не роет рвы на задних дворах съемных домов только по причине крайней занятости в автомастерской. Вместо этого Джон рассыпает соль. Это быстрее. Правда, кого можно напугать солью, Сэм еще не выяснил.
Первую соляную дорожку он перешагнул, легко пружиня с пятки на носок. Спина к стене, ступни «ёлочкой», вдох-выдох проглотить вместе с биением сердца. После долгого бега кровь, колотящаяся в висках, мешает слушать. Минуту он стоит, вжавшись в стену, выравнивая дыхание. Минуты ему хватит.
Двух выпрямленных канцелярских скрепок ему достаточно для вскрытия дверного замка.
Это сложно объяснить новым друзьям, тем, которые играют с яркими пластмассовыми машинками в песке детских площадок. Просто в семье Винчестеров другие игры.
Подложенный под дверь носовой платок приглушает скрип петель. Сэм внутри. Отлично. Ему повезет. Он найдет ответы. Старшие больше не смогут обманывать его. Какой будет правда?
В кухне на полу плитка. Сэм знает с каким неприятным звуком подошва его кроссовок соприкасается с ней. Это плохой звук. Потому, что его можно услышать даже на втором этаже.
Чуть меньше минуты он тратит на то, что бы избавиться от кроссовок. И он, стиснув зубы, про себя прикидывает, сколько понадобится времени в случае бегства. У него все еще уходит минут пять на шнуровку по утрам.
Сомнения в благополучном исходе совершенно безумного замысла вновь кольнули под лопаткой. Взгляд беспомощно упирается в подставку для ножей. И, если уж совсем честно, в один из ножей. Santoku – «японский шеф» - широкое лезвие длиной 15- 25 см. с опущенным острием и прямой режущей кромкой. Используется при нарезке и рубке. Режет овощи, фрукты, мясо…. Может использоваться при работе с устрицами и крабами. Отлично подходит для работы в восточной кухне. Обычно центр тяжести смещен вперед и при рубке прикладывается меньше сил – это самое важное. Сэм пробовал santoku в метании, но запястье восьмилетнего, пусть и тренированного, ребенка еще слабо для такого типа балансировки. Зато на корта-дистанции (1)…. Самое то для встречи с… чем угодно… в ограниченном пространстве коридоров старого дома.
Пара секунд на принятие решения. Сэм не раздумывает дольше.
Гостиная. Паркет здесь накрыт пыльным ковром. Чтобы не видны были съемщикам жилья ввалившиеся от ветхости дощечки. Ступи на ковер хоть кошка – знать об этом будет даже глухой сосед из дома напротив. Сэм в курсе, что с этим делать. Они с Дином часто играют в «поющие полы». И сейчас мальчик ловит себя на мысли – ведь полезная забава! Случайно ли?
Он крадется вдоль стены. Как вор. С ножом в руке. В собственном доме.
Он слушает жадно. Замирает, ощущая взмокшей спиной стену, оклеенную дешевыми обоями, когда с внезапным хлопком распахивается дверь спальни нижнего этажа. Распахиваются в испуге большие серо-зеленые глаза. До боли в суставах сжимается кулак.
И нож… рукоять остается в кулаке.
Быстрые шаги. Кто-то включил и выключил воду в ванной. Джон в мастерской, Дин на уроках… Тогда… кто этот «кто-то»? Шелест бумаги и… Сэму трудно разобрать все эти звуки, но он отчетливо слышит шаги, возвращающиеся в спальню.
Дверь остается открытой – гость не прячется, и Сэм может подойти так близко, что видна часть комнаты.
- Сейчас… будет легче. Сейчас….
У Сэма холодеет сердце. Губы приоткрываются, но он успевает вовремя сцепить зубы, остановив рвущееся наружу: «Диииин?».
Сбившиеся мысли вытесняют из его сознания тяжелый, болезненный выдох.
- Хорошо, хорошо… все, уже все. Посмотри на меня. Так… вот так. Порядок?
Он стоит в коридоре, стоит, даже не понимая, что стены уже нет за спиной, что он стоит перед открытой дверью, что, если сейчас человек с голосом Дина, тот, который говорит странное в комнате, его обнаружит, у него не останется ни малейшего шанса на побег. Ему страшно и он зачарован этим страхом. Адреналин взрывается в крови. Как тогда, на озере.
И так же, как тогда, натренированная рука уверенно отводит широкое лезвие ножа чуть в сторону от правого бедра, под углом, достаточным для точного выпада.
Он не осознает этого движения. Оно уже часть его.
Потому, что прямо сейчас его мысли подрезает хриплый стон, крепкое ругательство и….
- Здоровая тварь попалась….
Джон?!
- И зачем же ты сунулся туда один?
Неприятный хруст и снова придушенный вскрик, переходящий в ругательство. Будто кричат в подушку:
- Твоююю жжжж!!!!
- Тише, тише…. Терпи….
- Оборотень не должен был так себя вести в этой фазе…
- И ты, конечно, решил ему объяснить, как он должен себя вести. Чудно!
- Я.... Хорошо справляешься, пацан.
- Да уж….
- Завязывай.
Снова возня. Сердце колотится где-то на уровне горла. Оборотень?
Сэму знакомо это слово. Не вполне четко, но, все же, он понимает его значение. Злые персонажи темных легенд. С какого перепугу старшие Винчестеры сказками-то увлеклись?
- Думаешь, вервольф?
Минутная пауза. Судорожное, прерывистое дыхание.
- Дай выпить….
- Нет. Только воду.
- Черт!
- Давай, осторожно. Еще….
Человек глотает с трудом. Сэм забывает дышать. Внутри растет ледяной шип. Ощущение чужой боли, точно свое собственное. Ему никак не справиться с ним. Не выбраться из него. Реальность ускользает, и он совершенно забывает о безопасности, о страхе, о чем бы то ни было, кроме этой комнаты и голосов в ней. Лишь налившиеся свинцом ноги удерживают его на месте.
- Вервольф или нет, но лучше будет съехать.
- Почему они просто не оставят его в покое?
Снова тягучее молчание. И ответ, в самое сердце:
- Рано или поздно… они заберут его.
- Нет…. – На выдохе.
- Да. Это лишь вопрос времени.
- Прекращай. У тебя жар….
- Желтоглазая сволочь может его контролировать. Ты видел. Ты же... все… видел! Даже, если мы завалим каждую тварь, присланную за ним, наступит время, когда они подберут нужную отмычку для его мозга, и он… он сам пойдет за ними… я… знаю… и ты….
Голос потух. Как будто задули свечу. Горячим воском облило грудь. Дыши, дыши, Сэм.
- Папа?... Спи.
Минута. Вторая. Бежать бы….
Сейчас!
Но Сэм, точно выбитый из седла, он не в себе.
И, когда в расширившихся зрачках его глаз отражается застывший на пороге Дин, он уже не успевает даже моргнуть.
Инстинкты. Military-game. Оголенные провода нервов. Дикая кровь. Или разом все.
Ожившее движение рвет пространство коридора. Вперед! Направо…. Разворот, выпад, выпад, подсечка, мимо… дверь близко… прыжок, разворот, выпад, назад, выпад… уклон, блок, выпад… блок….
Они бьются в абсолютной тишине. Ни слова, ни звука не слетает с губ.
Нож режет в дюйме от лица, от шеи, от груди. Нож режет прошлое, настоящее и будущее – все в клочья.
Дин ловок. Только Сэм с ножом… это… Дин уже имеет представление, что такое Сэм с ножом. Февральская ночь его научила.
И он бьет по тормозам.
Он вскидывает руки, разводит их в стороны, демонстрирует открытые ладони. Не трону, хватит!
В кухне так же тихо, как и четверть часа назад. Брат против брата. Не в игре, не в спарринге.
Не впервые.
Сэм нащупывает свободной рукой дверную ручку. Ему нужно повернуться и выйти. Он должен бежать. Но эти зеленые огни… что-то во взгляде Дина… это как оковы, как нагретая смола для мухи. Сэм вязнет в этом взгляде. Он хочет отвести глаза. И не может. Его сил хватает на то, чтобы стоять, держать стойку и не заорать во все горло от боли и страха.
Ему не доверяли. Ему врали.
Они врали ему!!!
Его семья…
Дин выставляет раскрытые ладони вперед. Шаг. С Сэмом никогда не было просто. Сэм… он особенный. Временами он слишком тихий, иногда он пугается, часто плачет, а бывает… редко, но бывает… Сэм опасен. Вот как сейчас.
Сейчас, сколько бы шагов на встречу ни сделал Дин, столько же шагов сделает Сэм в обратном направлении. Сэм отступает не глядя, мягко, по-кошачьи пружиня стопу. Он приоткрывает дверь. Он уже переступает порог. У Дина ни малейшего сомнения в его решительности. Мелкий не оставляет сомнений. Поэтому Дин не раздумывает, он просто детонирует, и… он действует с невероятной быстротой. Страх вытесняет все прочие чувства, ощущения, мысли.
Отключает.
Два ребенка, оглушенные страхом, валятся на пол. Молчаливый, отчаянный поединок длится не дольше минуты.
Сэм побеждал брата на тренировках пару раз. Ему это позволялось с негласного решения старших. Он не дурак, и для него это уже не секрет.
Тренировки показали ему пределы его сил.
Сейчас – это предел.
Сэм, наконец, обмякает под диновым весом. Придавленный грудью к полу, зажатый железной хваткой, он одно только и может - закричать, но… сильная ладонь ловит его крик, заталкивает обратно, в распахнутый рот. Три пальца, схватившие язык едва не у основания, как кляп…. И Сэм больше не бьется, Сэм впадает в то оцепенение, которое завладевает человеком в миг крайнего ужаса.
- Неее воооопииии, отца разбудишь.
Шепот обжигает ухо. И еще что-то… горячее, липкое…
В ванной Сэм жмется к стене с битым кафелем. Он мнет чистое полотенце и старается избегать прямого взгляда. У него меловые, влажные щеки. Сэм, пришедший в себя, иногда вызывает у Дина необъяснимое раздражение. Настолько жалкое зрелище.
Больно.
Когда широкое лезвие santoku полоснуло поперек груди, Дин заметить не успел. Перед его глазами был только Сэм. В мыслях - только Сэм. Кругом - только Сэм, который переступает порог. Напуганный не весть, чем мальчик, которого здесь просто не должно было быть. Свалить его на пол оказалось задачей на миллион. Утихомирить и при этом не потревожить отца – примерно на столько же.
Для своих восьми Сэмми тот еще акселерат. Человек, вооруженный ножом, даже не будучи акселератом, даже не будучи Сэмом, объект для драки не желательный при любом раскладе. Так, а какой же тут расклад? Уйдет ведь дрянь мелкая!
И что за псих на этот-то раз?!
Завтрак ему. До класса за ручку. Чего изволите, молодой господин?
- Ааа, черт!
Дин нависает над раковиной, закусив для пущей «звукоизоляции» край свернутой футболки. Перекись пенится в ране. Пенится сознание, перекошенное болью.
Он замечает, как дернулся к нему Сэм, и лишь выставляет перед ним в предупреждающем жесте руку.
- Стой, где стоишь…. – Скулит он в пропитавшуюся слюной ткань.
Сэм… он не знает, что сказать, не знает, что делать. А Дин… ему просто больно. И страшно. И меньше всего ему хочется видеть сейчас этого мелкого засранца. Маньяк-домушник.
Тогда, на озере, понятно, Сэмми испугался. Кто угодно слетел бы с катушек, увидь он, как отец и брат по локоть в крови тащат к яме, выдолбленной в промерзшей земле, обезглавленное тело. Малышу рано знать о вампирах. Малыш вообще долен был мирно спать в машине…. Кто же мог подумать, что он проснется и додумается выбраться из салона? В общем, если начистоту, то отец должен был подумать, только положился на Дина, на значимость его влияния – если старший сказал, из машины не высовываться, значит, из машины не высовывать и носа.
Положился зря.
То дело прошлое…. Ну, а теперь-то что не так?! За что?
Дин стягивает края раны толстым скотчем – пластырь закончился еще в Небраске, - и обида подкатывает к кадыку. За что?! Неужели отец прав, и Сэмми перекинется…. Станет одним из тех уродов, которые утоляют жажду охотой на людей?
Полотенце, тяжелое от натекшей крови, падает на пол. Дину не когда думать о чистоте в ванной, позже приберется. Сначала надо привести себя в порядок, успокоиться. А руки дрожат, а голос…. Да, до порядка далековато.
Дин не уверен, что сможет заставить свой голос звучать убедительно и твердо. Он тянется за чистым полотенцем, чтобы выкроить время, собраться с духом для разговора. Ему хватило бы минуты, как всегда, но… его пальцы задевают сэмово запястье…. Волна необъяснимого отвращения отшвыривает его на пару шагов.
А Сэм послушен, Сэм стоит, где велели, Сэм душит всхлип, и, кажется,… его густая челка закрывает глаза, но не сердце. Скрыть от Дина сердце у Сэма не получалось никогда. Это, едва уловимое, тонкое, точно полоска утреннего света, пробивающаяся сквозь пыльные окна…. Только Дин умеет прикоснуться к этому. И сейчас он вдруг понимает, на сколько рискует. Чувство опасности колет внезапно, исподтишка, бьет наотмашь.
Черт! Мелкий! Да что же не так с тобой?!
- Ээээ, чувак….
Взгляд Сэма медленно, медленно… медленнее, чем требуется, чтобы поверить в здравое сознание, отпускает окровавленное полотенце. Если он побледнеет еще на полтона….
Довести свое «если» до логического завершения ему не удается. Потому, что следующий миг растягивается вслед за движением кончика сэмова языка по нежной кожице сэмовых губ. Губ, изогнутых в ненормальную кривую.
- Эм… - В горле пересохло, в мозгу пусто, как в бумажнике отца, а прямо напротив….
С этим надо что-то решать, с этим нельзя жить в одной комнате!
III
Дом на окраине погружается в тишину на неделю. День за днем перелистывается тревожное ожидание. День за днем копятся вопросы.
- Пап, пора завтракать.
Джон уже ест без посторонней помощи. Он неплохо справляется с температурой, с лихорадкой. С болью он тоже справляется. Дин ставит на тумбочку тарелку с супом, и замечает конец отцовского ремня. Он виден из-под смятой подушки. И на нем отпечатки зубов…. Отец справляется.
На миг Дин закрывает глаза. Он устал. Он знает – все это очень неправильно. Но миг заканчивается, и нужно открыть глаза, и затолкать чувства подальше, и делать свое дело, и….
- Как Сэмми?
Вопрос отца сбивает его с толку.
- Отлично. – Ему приходится сделать еще один короткий вдох, чтобы не подавиться. – С ним отлично все.
- Что-то тихий он последнее время….
- А тебе не хватает его занудного нытья?
Почему это раздражает? Сэм иногда это делает. Он крадет внимание отца даже, когда его нет в комнате, в доме… нет…. Это обижает порой. Больнее пощечины это бывает.
- Он догадывается?
- Ну,… он не дурак, пап.
Он произносит не подумав. Поторопился. Хорошо бы соврать. Это лучше… нет, по крайней мере, это проще, чем видеть капли боли в глазах отца. И он добавляет:
- Все под контролем.
- Да. Я знаю. Хорошо. Все хорошо.
Они обедают. Они повторяют кодовые слова. При их работе такие слова незаменимы. Если заметишь движение за спиной напарника, если попадешь в западню – одно слово решает почти столько же, сколько и меткий выстрел, отменный удар. Еще они говорят о последнем рейде. Обсуждают то, что отец считает нужным озвучить. Джон хочет убедиться - Дин запомнил детали. Это важно. Это может жизнь спасти.
Дин внимателен. Причиной тому дисциплина или желание отвлечься от мыслей о Сэме?
Причиной тому Джон, который умело переключает внимание, свое и сына. Не думать о Сэме. О том, каким тот видит отца. Учитывая богатое воображение младшего, спектр вариантов и масок впечатляет - бандит, гангстер, злодей, промышляющий выколачиванием денег из честных налогоплательщиков, тот, кого боятся встретить в темном переулке….
Джон уже несколько месяцев назад понял, что Сэм обнаружил большую часть его арсенала. Сумка с двумя карабинами, с полным боекомплектом… с нее началось. Точнее, началось все раньше, на озере, тем ненормальным февралем, когда Сэмми пытался…. В общем, кота в мешке не утаишь, ребенок есть ребенок, особенно, если он Винчестер. Джон не повел бы бровью, будь воришка, повадившийся таскать из его сумки патроны, Дин. Это бы означало лишь два неоспоримых факта – во-первых, Дин получил на то разрешение самого Джона, а, во-вторых, Дин отрабатывает навыки на импровизированном стенде, стреляя по пивным жестянкам. Что оставалось Джону думать, когда он случайно увидел, как Сэм закапывает новенькую пачку патронов у забора на заднем дворе? Что прикажете на это думать?
После февральского инцидента… ничего хорошего на ум не приходило, как Джон ни старался. Он заставил себя придержать коней. Здравый смысл подсказывал - лучше понаблюдать, выждать какое-то время.
Время шло. Сэм подрос на год. Джон был терпелив, а с терпением у снайперов лады. Они сменили дюжину отельных номеров, два коттеджа и пять штатов. Они оставили позади десятка два сэмовых «заначек». Время лишь усилило худшие опасения. Патроны продолжали пропадать.
Пару раз Джон не досчитался ножей.
Джон сделал тайник в машине. С его работой не держать оружие в доме… слишком рискованно. Джон попытался поговорить с младшим сыном.
Сэм врал открыто, спокойно, нагло.
Он врал, как дышал, и крал, и снова врал.
Но хуже всего был этот сэмов взгляд! Черт! Джон видел всякое…. Он пережил отца с кулаками мощнее заводского пресса, он пережил Easter Offensive (2), и даже Мэри в объятьях пламени он пережил. Зачем теперь вот это?
- Надо убираться отсюда. – Говорит он, чтобы выбраться из лабиринта воспоминаний.
- Тебе нельзя за руль.
Джон молчит. Он вообще о многом молчит последнее время. О том, что же на самом деле произошло февральской ночью на озере. О том, что происходит последний год. О, кажется, тщетных попытках обогнать время и все законы природы. О страхе, животном страхе.
Как объяснить это все Дину?
Как объяснить самому себе, что твой ребенок… что он….
Там, в заброшенном ангаре, когда Крэйтон перекинулся, когда первый рык вервольфа прокатился по ржавым стенам, Джон был уверен и спокоен. Он занял выгодную позицию. Рассчитал все на днях: две ловушки у выхода, еще одна по центру. Тварь не сможет сопротивляться инстинктам, на них и погорит: галлон разлитой донорской крови вынесет остатки мозга какой угодно нечестии от ведьмака-пацифиста до оборотня-вегетарианца.
Крэйтон и в человеческом-то обличье был той еще мразью. Джон следил за ним дольше недели. Профессионал из когорты «великих и ужасных» выпускников Лиги плюща, из тех, у кого клиенты платят исключительно наличными, а на визитке можно не стесняться и писать сразу «адвокат дьявола» - репутация, она же как слава, всегда впереди человека. Почему родственники жертв его подзащитных не свели с ним счеты раньше? Пытались. Много раз пытались.
Темный переулок, темный подземный паркинг, темный ночной клуб….
Адвокаты иногда ужинают за полночь. Вы не знали?
Крэйтон…. Вне офиса и зала судебных заседаний он образцовый перфекционист, метросексуал, зацикленный на своей внешности и на своем здоровье. Даже, обратившись, он оказался – вот те на - … белым и пушистым!
Джону ничего подобного видеть не приходилось. Но он по-прежнему оставался спокоен и выдержан. Дыхание ровное, курок взведен, палец на спусковом крючке. Он четко видит цель – прущего прямо на него белой громадой монстра. Ждать…. Ждать…. Подпустить ближе, чтобы наверняка, чтобы… ах, Крэйтон! Шкуру холил, падальщик-чинуша! Будет тебе шкура не попорченная. Будет тебе смерть быстрая. Один выстрел и… «все собаки попадают в рай», правильно?
А потом…. Это должно было случиться однажды. Случилось вот сегодня.
Прежде, чем щелкнул спусковой механизм револьвера, что-то щелкнуло в мозгу. Осознание того, что пуль в гнездах барабана нет, пришло внезапно. Так же внезапно прощелкали в памяти кадры – Сэм выуживает из сумки оружие, Сэм прячет ножи, Сэм закапывает на заднем дворе патроны…. Сэээмммммм….
Может, Бобби Сингеру будет интересно пополнить свои записи рассказом об умении вервольфов ухмыляться? Как бы то ни было, эта тварь точно ухмылялась. И первое, о чем подумал Джон – не о ценности своего научного открытия, не о неотвратимости конца, не о боли, которую он должен будет сейчас принять, а о том, кто же на самом деле требует крови: полуночный людоед или респектабельный партнер адвокатской фирмы «L&K»…. Капая желтой слизью с клыков на бетонные плиты пола, осклабилась кровожадная натура Крэйтона.
Хотя, уже не до смеха. Машинально Джон ощупывает карманы в поисках патронов – пусто.
Он же проверил позиции. Он перед рейдом проверил оружие. Он лишь на пять минут… оставлял куртку в гостиной…. и теперь….
Пусто!!!
Последней надеждой – выкидной стропорез. Его короткое лезвие вряд ли причинит серьезные повреждения вервольфу, однако, при хорошей сноровке, можно попытаться перерезать монстру сухожилия, обездвижить его на время.
Джон метнулся к пластиковым ящикам, сваленным у стены. Как раз вовремя. Секунда промедления, и когтистая лапа раскроила бы его череп.
Джон был человеком достаточно прытким для своей крупной комплекции. Тренированное тело не подвело. На бегу он успевает еще дважды увернуться от когтей, запустив бесполезным теперь револьвером в атакующего зверя.
Попал! Ощерившуюся морду залило алым.
Едва устояв на ногах от оглушающего рыка взбесившейся твари, Джон укрылся за ящиками. Накануне он, перестраховываясь, оставил здесь нож. Тот самый десантный стропорез, не раз выручавший его. До этого дня.
Ножа нет в та йнике….
Спокойствие его опрокинулось вместе с плитами пола. Удар когтистой лапы показался молотом, крушащим ребра. Джона отшвырнуло метра на четыре. По инерции его тащит по полу еще пару метров. С левого плеча кожу просто срезает.
Только не вырубиться.
В кровавом мареве перед глазами белесая тень. Она движется рывками. Она приближается.
Только не останавливаться. Дотянуть до ловушек у входа. Дышать, сцепив зубы, и ползти. Отбиваться ногами… ААААА!!! Твоюююю жжжжжж……!!!!
Или сдохнуть… прежде, чем начнется кровавая трапеза. Хотя бы сдохнуть….
Стоп!
Резкий толчок, крик, вой, лязг, цепи, грохот, стон… Дин.
Джон отворачивается к стене. Ему не хорошо. Не от ощущения переломанных ребер, нет. Глаза жжет, будто кислоту плеснули. Нельзя, чтобы Дин видел.
А Дин – он понимает. От этого еще больнее. Он редко задает вопросы, подчиняется с полуслова. Он дар и наказание – этот ребенок. Беспрекословен, мужественен, вынослив. Ему бы самое место в герои. Или в ангелы. Те, что с огненными мечами на церковных росписях. Несправедлива к нему судьба. И Джон… несправедлив.
Да, что это?! Ты плачешь, Джон?
Жалкий, жалкий, жалкий ты… ублюдок.
IV
Джон отступает на шаг. Он не сразу понимает, что не так в этом коридоре. Интуиция – она редко его подводила.
Он замер. Пристальный, цепкий взгляд быстро пробегает стены, углы, потолок…. Здесь что-то… это…. Этого точно не было здесь в день их приезда. Джон лично осматривал дом, он обшарил каждый закоулок. Этого не было.
Не мог же он пропустить?
Пальцы касаются дверного косяка, скользят вниз. Здесь, на уровне его пояса, дерево ссечено, точно кусок масла за завтраком. Выемка получилась довольно значительной. То, чем это сделано, должно быть обоюдоострым предметом.
Топор? Тесак? Мачете? Он за миг перебрал в уме варианты.
С холодеющим сердцем он медленно пробует движение по предполагаемой траектории. Удар скользящий, молниеносный, у наносившего его невероятно крепкое, разработанное запястье. Это, безусловно, хорошо тренированный человек, ростом… либо он стоял на коленях, либо это совсем не высокий человек.
Срез закрашен. Краска свежая. Однако подобрана почти в тон. Ее подбирали тщательно, смешивая оттенки. Первый слой несколько темнее, и его перекрасили, по свежему, заново.
Джон ведет ладонью вдоль стены в надежде нащупать еще хоть какую-нибудь зацепку. Нет, не здесь. В коридоре стена цела. Значит, на повороте к кухне. Точно.
Две глубокие царапины с обратной стороны косяка – обе также тщательно закрашены, – и дальше на обоях….
Сломанные ребра напоминают о себе ноющей болью. Плевать. Джон старается не упустить из виду ни одной подробности. Что-то произошло в доме, пока он валялся в постели, и это что-то ему сильно напоминает драку. Ее следы пытались устранить. Но старого лиса не обмануть новыми собаками. Край ковра у двери на кухне чистили старательно. Ворс у кромки не примят, как на середине. А вот пятна…. Такие бурые разводы оставляет только одно вещество – кровь. Джон бывал во многих домах Среднего Запада, видел множество сточенных молью и временем ковров, и всякий раз, если хозяева не пытались объяснить бурые пятна на коврах пролитым кетчупом, для него находилась работа – кому призрака не особо любимой тетушки упокоить, кому вампира отвадить….
Так, спокойно. Осмотрись.
Соляные дорожки вдоль окон не тронуты. Хорошо. Должно быть, умница Дин насыпал их сразу после…. Дин.
Мальчиков Винчестеров никогда нельзя было назвать чистоплюями, Джон и не ставил такой задачи. Уборка, стирка личных вещей, чистка обуви – все это было само собой разумеющимся делом. Поэтому порядок не удивляет. Здесь другое….
И Джон отступает. Догадка обретает форму.
Подставка для ножей – ее нет. Ножей нет.
Джон не сдержал стона.
- Дииин!
Он не постучался в дверь, предупреждая о своем приходе, не деликатничал, не подбирал слова. Незачем. Новая ложь не решит проблему. В его отношениях с Дином никогда не было места полутонам. Только прямота и полное, безоговорочное доверие.
Дин собирает вещи. Он оборачивается на звук шагов, и… он хочет сказать «Кристо», хочет сыпануть соли, да хоть кулаком в челюсть… сейчас, кажется, подойдет что угодно. Но он лишь спотыкается о край кровати.
Свалиться ему не дают крепкие руки отца, схватившие за ворот футболки.
Джон никогда не поднимал руку на сыновей. Не потому, что повода не было. Просто знал лучшую альтернативу подзатыльникам. Сам он перестал бояться отца лет в десять, после удара армейского ремня, вышибившего из него сознание минут на десять. Очухался на полу, лицом в собственной крови и рвоте. Наверное, тогда, вместе с желчью он выблевал и остатки уважения, и остатки любви к человеку, способному причинять лишь боль. Послушание и страх – тот удар перечеркнул все. Джон поклялся – в его семье подобного не будет.
Но то, что он делает сейчас меньше всего походит на «папуджона». На Джона, который «сэр» это тоже не походит.
Это вообще… черт знает, на что это похоже!
Поэтому, когда Дин оказывается вжатым спиной в стену, страх раскрывает крылья где-то у самого сердца.
Наказание? Это вот оно? Оно?
А Джон уже не думает о мелочах. Его ум не деталями занят. Ему нужно только одно - последнее звено в цепи событий, и он его получит. Так или иначе.
Локтем он удерживает Дина, свободной рукой стягивает с него рубашку, футболку. Все происходит быстрее, чем Дин успевает думать. По правде сказать, он и не старается. Мысли вытеснены инстинктом. Защититься, скрыться, уйти от этого… этого….
Жаром заливает щеки, когда спустя долгий до бесконечности миг тяжелый взгляд отца отрывается от безобразного вида повязки на его груди. Дина предательски выдают крупная дрожь и паника в зеленой радужке. Всего на миг. Потом его зрачки расширяются настолько, что зелень исчезает почти полностью.
Конечно! Ему же больно, ты – тупой придурок!
Он ослабевает хват, отступает на шаг.
- Это Сэм?
- Па….
- Не смей мне лгать, Дин Винчестер.
Это слишком подло. Джон не может поверить, что сказал это. Он – тот, кто врет, кто скрывает, кто живет двойной жизнью беглеца, требует честности. Нет, сейчас он не хочет замечать, как звучат его слова. Ему нужны ответы. В конце концов, он имеет на них право.
У Дина на лице отчаяние загнанного зайца. Видеть, как он пытается решить немыслимую по сложности задачу, как борется с собой, с болью…. Ты – скотина, Джон! Неужели ты не знал, что так оно и будет: старший всегда прикрывает младшего, каждый подставляет спину за каждого. Связаны навсегда. Ты можешь гордиться. Но… дилемма в том, что с недавних пор это стало чересчур опасным. Надо это прекратить. Пока не поздно.
Сам загнал себя в тупик. Именно он – учитель. Он вложил нож в нежную ладонь подрастающего зла. Вооружил. Закалил. Допустил. И к чертям все оправдания типа «хотел, как лучше». Единственный его успех на сегодняшний день – Дин, который каким-то чудом держит под контролем то, в чем беспомощен отец. Не велика заслуга.
Что Джон может сказать сейчас? Что облажался? Что подставил его? Подставил потому, что не было другого выхода? Он ЭТО должен объяснить своему двенадцатилетнему ребенку?
Вопросы рассыпаются песком по ветру от тихого голоса Дина:
- Я упал.
- В коридоре или в кухне?
Это прямо в цель. Только не покидает ощущение, что целится он в сына, а попадает в себя. И он повышает голос. Просто, чтобы заглушить смятение.
- Отвечай мне!
Дин медлит. Он неуклюже натягивает на плечи рубашку. Самообладание понемногу возвращается к нему. Шаг вперед. Вскинутый подбородок. Будто на плацу….
Едва не задохнувшись от впечатления, произведенного этой ребяческой простотой, Джон срывает стоп-кран. Это уж точно, ни в какие ворота. Униженный, затравленный, вымуштрованный Дин неожиданно представляется ему значительно большим злом, нежели восьмилетний Сэм, кромсающий тела и пьющий кровь.
- Стоп. Постой.
Он должен сказать хоть что-то.
Дин ждет. Он терпеливый. Он все еще доверяет? Или то страх не позволяет ему думать?
- Знаешь, - начинает Джон, устало проведя ладонью по лицу. В этом жесте есть что-то жалкое. – Мама любила Сэма. Она любила вас обоих. Но Сэм… он был еще совсем маленьким, и….
Нет, не то. Он осекается. Нелепость его слов поражает его самого. Иногда так сложно сказать простое, естественное. Нереально сложно. О чем он? Да, о Сэме.
- Ты помнишь, что случилось на озере….
- Папа, это было недоразумение. Сэм не хотел ничего такого сделать. Он испугался и….
- Подожди. Минуту, хорошо? Дин, это нормально, когда ты пытаешься защитить дорогих тебе людей. Я и не хотел бы от тебя другого. Только здесь все сложнее.
Искренность удивления Дина умещается в два слова:
- Зачем сложнее?
Джон мог бы рассмеяться. Если бы только мог! В другой раз.
- Жизнь не простая. Мы с тобой охотники. Нам приходится этим заниматься, потому, что это пришло в наш дом. Мэри… мама… пыталась защитить вас обоих. Но с ее смертью ничего не закончилось. Сэм… с ним мы каждый раз по краю ходим. Желтоглазый получил к нему доступ. Он может говорить, делать может то, что никогда бы….
- Он не монстр.
- Я не утверждаю, Дин. Я хочу понять, как мне быть дальше.
- Мы не… не… не станем его… убивать….
Джон оседает на кровать и прячет глаза в рукав куртки. Конечно!
Ты хотел правды, Джон? Вот тебе правда. Такая устроит?
Дин с его прямотой. Четкий парень. Выбор оказался верным.
Джон держит его за плечи. Ему больше нечего говорить, спрашивать. Ответы написаны на бледной коже его сына, поперек его груди, чернилами боли. И он по-прежнему защищает брата.
- Тебя просят снять рубашку и отдать ее брату, а ты снимешь с себя кожу. - Отцовский шепот такой горький. – Я не хотел, чтобы вот так….
- Он же один из нас.
Дин всегда пытается соответствовать. Изо всех сил. Сверх сил. Он побеждает боль, страх, тяготы походной жизни. Год за годом он душит ночные слезы и забывает мать.
Но временами… он открывается. Вот как сейчас. Это, определенно, называется доверием.
- Один из нас…. – Глухо повторяет Джон.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Автор: quilty
Категория: джен
Персонажи: Джон, Дин, Сэм и кто-то еще приблудился на пару строк
Жанр: dark, smarm, возможно, AU
Рейтинг: PG-15
Саммари:
Один мужчина, два ребенка, три не самых удачных жизни и никого, кто мог бы все это объяснить. Подозрения, страх, вина, сомнения, тяжесть выбора - одних эта боль исцеляет, других ослепляет. Что предпочтет одинокий отец – древнюю латынь и тогу экзорциста или словарь сердца? Сезон охоты в самом начале, а в семье Джона Винчестера подрастает юное зло. Закаленное огнем, оно проснется вновь в памятный февраль на лесном озере.
читать дальше
Вместо пролога.
«Есть дети, которых нужно просто бросить в воду, и надеяться, что они выплывут. Просто брось его в воду, Джон».
I
Он знает, что такое холод. В прошлом году, в чертов февральский день, он провалился под лед, и сейчас его опыт подсказывал – еще пару мгновений, крупная дрожь сменится судорогами. Это плохо.
Поэтому он старательно вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал. Воздух обогащает кровь чем-то там важным, кровь циркулирует ровнее, сердце работает четче, боль притупляется. Это было то, что его заставили выучить. Это было полезно.
Но не сейчас. Сейчас это не помогало. Нисколечко.
Два шага от двери. Тяжело их делать, когда слух все еще прикован к голосам. Шепот, шаги – такие неровные, такие сбивчивые. Вскрик, тут же задушенный, перекушенный, словно вместе с языком, с которого он срывается. Снова шаги.
Сэм не уверен, что поступает сейчас правильно. Ему стыдно. Краска заливает его лицо до кончиков ушей, он чувствует, как горят щеки от этой краски, как от пощечины совести. Подслушивать…. Не этому его учили и не этого от него ожидают.
Но он просто не может отойти. Прекратить слушать… слышать….
Все же делает шаг и… его окатывает ледяной волной памятного февраля, и он замирает, вздрогнув, с ладошками, плотно прижатыми к губам, с широко распахнутыми глазами. Замирает, едва не вторя тому крику, который ударяется о дверь спальни.
Его колотит нервный озноб, от которого зуб на зуб не попадает, сводит пальцы, не гнуться колени.
Сэм так и стоит в двух шагах от двери до тех пор, пока не стихает в кухне, пока не щелкает замок комнаты на нижнем этаже, пока не стихает шум воды, пока все это не стихает в его голове, а потом он слышит шаги на лестнице. Они обрываются где-то на пятой ступени - Сэм уже не маленький, Сэму уже восемь и он отлично умеет считать, - обрываются, будто поднимающийся вдруг безвольно оседает, лишившись сил.
Всхлип, несчастный, совершенно беспомощный, окунает Сэма в ледяной февральский поток с макушкой. И он просто забывает дышать, потому, что знает, там, на лестнице, сидит, прикусив запястье и давясь всхлипами, его старший брат. И это пугает сильнее, чем миг, когда с гулким треском расходится под ногами тонкий лед и острая, ослепляющая боль вонзается в тело, и ни одного шанса на вздох. Потому, что сейчас боль вонзается куда-то глубже, туда, где болит сильнее.
II
Утром Дин уходит тихо. Выскальзывает из-под простыни, выскальзывает за дверь. Сэм проспал. Его не будили этим утром. Ему не нужно знать. Догадываться не нужно.
Только он уже не маленький. Ему восемь, и он отличает хорошее от плохого. Проснувшись, он вслушивается в странные звуки напряженно тихого дома. Не их дома. Они уже столько раз переезжали, что Сэм… он сбился. И бросил считать.
А когда Дин, наконец, возвращается, Сэм следит за ним, затаив дыхание, едва-едва приоткрыв глаза. У Дина спина худая. Он запутывается в промокшей, грязной футболке, ругается, тихо цедя раздражение сквозь зубы. Зубы выстукивают ритмичную дробь, он с трудом справляется с ремнем. Сэм ловит его отражение в зеркале напротив – на белом полотне лица посиневшие губы… зеленые огни внезапно вспыхивают, столкнувшись с отзеркаленым взглядом.
- И где только насволочился подглядывать, мелкий?!
Сэм зажмуривается, вжимается в подушку. Ему хочется исчезнуть. Сейчас же. Немедленно.
Но упрямый изгиб диновых губ выпрямляется в усталое подобие улыбки, и страх тает. Сэм безошибочно определяет настроение брата. Или то, что брат решается открывать перед ним? Сомнения все чаще одолевают его.
- Поднимайся уже, шпион. - Усмехается Дин прежде чем отправиться в душ.
Они обедают вдвоем. Сэм не решается спросить ни, где отец, ни, что с отцом. Потому, что Дин соврет. Потому, что Дин уже врет, делая вид, будто отец ушел на работу. А еще потому, что Сэм никогда не произносит «отец», он произносит «сэр» или «Джон»…. Дину это не нравится. Это бесит Дина.
Сэм задумчиво ковыряется вилкой в пюре. Уже минут пятнадцать это подогревает желание Дина отвесить братцу подзатыльник.
Бывает, что Дин похож на электрический чайник. Закипает, закипает… потом, вдруг срабатывает таймер, и все… перед тобой чашка горячего, сладкого чая с вишневым пирогом. Дин такой.
- О! – Вот это, кажется, срабатывает таймер, готовь чашку. – Вы неплохо общаетесь!
Сэм вскидывается:
- С кем?
- Ты и картофельное пюре. А я все думаю, почему братишка не заведет друзей?
- Ты мой друг.
Это звучит так… так просто, естественно. Дин невольно осекается. В свои двенадцать он уже понимает, что больно, это не всегда со слезами. Тем подлее кажется Дину его собственный вопрос. Он примирительно треплет густую сэмову челку, и произносит:
- Тогда тебе стоит быстрее разделаться с пюре, чтобы у друга не было неприятностей из-за твоего опоздания на уроки.
Сэм не знает, что происходит. Не может знать. И Дин спокоен. Хотя бы за это.
Блаженное неведение! Он никогда не стоял перед этим выбором – все случилось за одну ночь, и… никогда он не мучался сомнениями вроде: а как бы оно было, не случись пожара?
Выбор достался Сэму. Насколько хватит его послушания и доверчивости? Как скоро возьмут верх его природные любознательность, хитрость и изобретательность?
Сейчас он слишком мал, и Дин хочет, чтобы так оно и оставалось подольше. Может, отец успеет разобраться раньше, чем Сэм перестанет донимать их невинными вопросами и сам сообразит, что к чему. Может, им даже удастся отпраздновать победу и сделать вид, будто тренировки, спарринги, стрельбы - всего лишь милое семейное хобби трех нормальных парней.
Но сейчас он нужен отцу. По-настоящему нужен. Сейчас у них есть семейный бизнес – странный, тяжелый, опасный. Поэтому, он помогает Сэму собраться, терпеливо ждет, пока тот возится со шнурками, сыплет шутками-прибаутками и искрится улыбкой, лишь бы мелкий не узнал….
Дин ведет братишку в школу. По дороге, украдкой наблюдая за поистине комичной гримасой, появляющейся на лице младшего, когда тот, - в кои то веки! - равнодушный к лужам после ночного ливня, силится что-то обдумать, но при этом и не сболтнуть. Он видит напряжение и замирающий страх.
- Так, стоп! Тайм-аут, малявка. – И тормозит это испорченную киноленту. – Выкладывай, какого с тобой творится.
Кинолента, похоже, прокручивается еще пару кругов по инерции. Сэм на миг залипает в оборвавшемся внезапно фильме, смотрит, словно ожидает худшего. Чего он видел хуже динова подзатыльника, Дину трудно вспомнить, но факт остается фактом - еще немного и впору начать считать себя извергом. В глазах Сэма, в этих щенячьих искрах, что-то….
- Это из-за школы, да?
Сэм невольно подается назад, но Дин крепко удерживает его за плечи, а это значит, придется отвечать, просто так не отвертеться. Но Сэм не может ответить… не соврав. Поэтому он сглатывает и молчит. Дину хочется его встряхнуть, вытрясти из него причину внеочередного штормового предупреждения. Нельзя. Кому, как ни ему лучше других известно – с Сэмми это не работает. С Сэмми не работает слишком многое. Даже отец - стальной и великий – даже он выкинул белый флаг прошлой зимой. Дин тогда еще, помнится, поклялся себе никогда не доводить Джона. Тот случай на озере и предшествовавшая ему совершенно невменяемая сцена истерики Сэма…. Что-то тогда обрисовалось в четких формах. Оставалось гадать: неужели это что-то – и есть характер младшего Винчестера?!
- Чувак, похоже, что я шучу?
Сэмми отрицательно мотает головой. Поспешно. Да… он напуган.
Так… вдох, выдох, спокойнее, держать себя под контролем.
- Знаешь, в мой первый месяц в школе…. - Дин начинает, тщательно подбирая слова. Не ронять же авторитет перед мелким. А самого пробирает озноб воспоминаний. Не самых приятных, сказать по правде. – Был, короче, там один тип. Достал меня по полной.
В серых глазах под густой челкой промелькнул интерес.
Ага! Любопытство!
- Я, конечно, решал проблему. – Он кашлянул, чувствуя, что заливается краской. - Как мог. Но, понимаешь,… мы уже говорили с тобой, что оружие в школу носить нельзя, да?
Согласный кивок. Умница!
- Отлично. Как же я разобрался с этим делом, спросишь ты?
Смотрит на ошарашенного младшего с нескрываемой надеждой – ты же спросишь, малявочка, спрооооосишь….
- Как? – Едва слышно.
Дин заговорщически оглядывается по сторонам – никто ли не подслушивает? Наклоняется к самому уху брата и шепчет:
- Иногда рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом.
От изумления ли, или от неожиданности самого откровения Сэм… икнул.
Дин провожает его до двери класса, задерживается, чтобы убедиться – брат сел за парту, мисс Беркович заметила его, значит, Сэм пробудет под ее неусыпным надзором до той минуты, когда старший брат ни явится мальчика забрать. Таков уговор, а в местной школе учителя на удивление честно исполняют свои обязанности. И Сэму здесь, кажется, нравится. Вон, счастливая мордашка, сидит, светится….
Как может нравиться школа?
От ведь!
Взгляд на круглые настенные часы возвращает к реальности. К другой реальности, той, в которой нет счастливых беззаботных малышей, забавных игрушек и книжек с яркими картинками. Дин быстрым шагом проходит коридор, толкает перед собой дверь и, оказавшись на широком школьном дворе, даже не думает, что хорошо бы показаться в своем классе. Он опрометью мчится в противоположном направлении. Он бежит через два квартала. Он бежит к дому, который два месяца назад снял для них отец.
Еще раз обернувшись на дверь, Сэм теряет улыбку, заготовленную для брата. Его и след простыл. Дин умеет скрываться и появляться как бы из ни от куда. Он крут.
Сэму не хочется улыбаться. Еще меньше ему хочется расспросов. Ему нечего на них отвечать. Потому, что он сам не понимает, что происходит. Никто не должен видеть его расстроенным. Ученики, мисс Беркович – они кажутся добрыми людьми. Они делятся с ним книгами, игрушками. Единственное, что настораживает - никто не играет с ножами. В этой школе странные правила….
Хотя, Дин… он тоже странный. По большей части он странный все время, что его знает Сэм. Не такой, как Джон, тем не менее, он, несомненно, странный.
В последнее время… эти двое что-то прячут… скрывают. От него, от Сэма.
Сэм боится чего-то не понимать.
Наверное, он тоже очень странный.
Он не находит себе места. Урок проходит мимо, слова учительницы той же дорожкой, чьи-то смешки, какие-то звуки – все мимо. Сэм сосредоточенно думает. И улыбается. И украдкой прячет лицо в рукав пайты.
Второй урок он досиживает с ощущением угасающей жизни. Он должен быть сейчас не здесь. Это, как в тот вечер на озере, где лед неестественно голубой, чистый, прозрачный. Февральское озеро. Сэм помнит. И ветер, ползущий по идеально гладкой поверхности льда, и шерох-шепот, зовущий за собой, и крик Джона, и пот, льющийся по спине – все помнит. А еще ледяные иглы… лед ощетинивается под босыми ногами сам собой, точно живой. И это вот чувство нереальности, необъяснимой тоски от того, что ты не там.
Не с теми.
И потом этот голос….
Противиться ему нет сил. Потому, что он прав.
Нет, нет…. Сэм должен проверить. Увидеть своими глазами. Должен понять, зачем Джон поступает ТАК.
Должен… прекратить.
Он срывается с места, бросив рюкзак, бросив позади сомнения. Он бежит со школьного двора, точно заяц, почуявший беду. Он может долго бежать – его хорошо подготовили для долгого бега, он вынослив. Даже слишком вынослив для своих лет – так сказала мисс Беркович. Он отлично ориентируется. Он превосходно освоил методы маскировки, и ему не составит труда проникнуть в дом незамеченным.
Если на втором перекрестке взять левее в проулок, можно воспользоваться старым лазом для собак в заборе и проникнуть на задний двор. Джон срезал все кусты в первый же день. Тщательно сравнял высоченный жасмин и розы с газонной травкой. Логично было бы предположить, что он не вырыл ров и не протянул по периметру колючую проволоку под напряжением в 220 вольт исключительно из-за нежелания иметь лишние вопросы со стороны арендодателя. Однако Сэм отлично знает – Джон не роет рвы на задних дворах съемных домов только по причине крайней занятости в автомастерской. Вместо этого Джон рассыпает соль. Это быстрее. Правда, кого можно напугать солью, Сэм еще не выяснил.
Первую соляную дорожку он перешагнул, легко пружиня с пятки на носок. Спина к стене, ступни «ёлочкой», вдох-выдох проглотить вместе с биением сердца. После долгого бега кровь, колотящаяся в висках, мешает слушать. Минуту он стоит, вжавшись в стену, выравнивая дыхание. Минуты ему хватит.
Двух выпрямленных канцелярских скрепок ему достаточно для вскрытия дверного замка.
Это сложно объяснить новым друзьям, тем, которые играют с яркими пластмассовыми машинками в песке детских площадок. Просто в семье Винчестеров другие игры.
Подложенный под дверь носовой платок приглушает скрип петель. Сэм внутри. Отлично. Ему повезет. Он найдет ответы. Старшие больше не смогут обманывать его. Какой будет правда?
В кухне на полу плитка. Сэм знает с каким неприятным звуком подошва его кроссовок соприкасается с ней. Это плохой звук. Потому, что его можно услышать даже на втором этаже.
Чуть меньше минуты он тратит на то, что бы избавиться от кроссовок. И он, стиснув зубы, про себя прикидывает, сколько понадобится времени в случае бегства. У него все еще уходит минут пять на шнуровку по утрам.
Сомнения в благополучном исходе совершенно безумного замысла вновь кольнули под лопаткой. Взгляд беспомощно упирается в подставку для ножей. И, если уж совсем честно, в один из ножей. Santoku – «японский шеф» - широкое лезвие длиной 15- 25 см. с опущенным острием и прямой режущей кромкой. Используется при нарезке и рубке. Режет овощи, фрукты, мясо…. Может использоваться при работе с устрицами и крабами. Отлично подходит для работы в восточной кухне. Обычно центр тяжести смещен вперед и при рубке прикладывается меньше сил – это самое важное. Сэм пробовал santoku в метании, но запястье восьмилетнего, пусть и тренированного, ребенка еще слабо для такого типа балансировки. Зато на корта-дистанции (1)…. Самое то для встречи с… чем угодно… в ограниченном пространстве коридоров старого дома.
Пара секунд на принятие решения. Сэм не раздумывает дольше.
Гостиная. Паркет здесь накрыт пыльным ковром. Чтобы не видны были съемщикам жилья ввалившиеся от ветхости дощечки. Ступи на ковер хоть кошка – знать об этом будет даже глухой сосед из дома напротив. Сэм в курсе, что с этим делать. Они с Дином часто играют в «поющие полы». И сейчас мальчик ловит себя на мысли – ведь полезная забава! Случайно ли?
Он крадется вдоль стены. Как вор. С ножом в руке. В собственном доме.
Он слушает жадно. Замирает, ощущая взмокшей спиной стену, оклеенную дешевыми обоями, когда с внезапным хлопком распахивается дверь спальни нижнего этажа. Распахиваются в испуге большие серо-зеленые глаза. До боли в суставах сжимается кулак.
И нож… рукоять остается в кулаке.
Быстрые шаги. Кто-то включил и выключил воду в ванной. Джон в мастерской, Дин на уроках… Тогда… кто этот «кто-то»? Шелест бумаги и… Сэму трудно разобрать все эти звуки, но он отчетливо слышит шаги, возвращающиеся в спальню.
Дверь остается открытой – гость не прячется, и Сэм может подойти так близко, что видна часть комнаты.
- Сейчас… будет легче. Сейчас….
У Сэма холодеет сердце. Губы приоткрываются, но он успевает вовремя сцепить зубы, остановив рвущееся наружу: «Диииин?».
Сбившиеся мысли вытесняют из его сознания тяжелый, болезненный выдох.
- Хорошо, хорошо… все, уже все. Посмотри на меня. Так… вот так. Порядок?
Он стоит в коридоре, стоит, даже не понимая, что стены уже нет за спиной, что он стоит перед открытой дверью, что, если сейчас человек с голосом Дина, тот, который говорит странное в комнате, его обнаружит, у него не останется ни малейшего шанса на побег. Ему страшно и он зачарован этим страхом. Адреналин взрывается в крови. Как тогда, на озере.
И так же, как тогда, натренированная рука уверенно отводит широкое лезвие ножа чуть в сторону от правого бедра, под углом, достаточным для точного выпада.
Он не осознает этого движения. Оно уже часть его.
Потому, что прямо сейчас его мысли подрезает хриплый стон, крепкое ругательство и….
- Здоровая тварь попалась….
Джон?!
- И зачем же ты сунулся туда один?
Неприятный хруст и снова придушенный вскрик, переходящий в ругательство. Будто кричат в подушку:
- Твоююю жжжж!!!!
- Тише, тише…. Терпи….
- Оборотень не должен был так себя вести в этой фазе…
- И ты, конечно, решил ему объяснить, как он должен себя вести. Чудно!
- Я.... Хорошо справляешься, пацан.
- Да уж….
- Завязывай.
Снова возня. Сердце колотится где-то на уровне горла. Оборотень?
Сэму знакомо это слово. Не вполне четко, но, все же, он понимает его значение. Злые персонажи темных легенд. С какого перепугу старшие Винчестеры сказками-то увлеклись?
- Думаешь, вервольф?
Минутная пауза. Судорожное, прерывистое дыхание.
- Дай выпить….
- Нет. Только воду.
- Черт!
- Давай, осторожно. Еще….
Человек глотает с трудом. Сэм забывает дышать. Внутри растет ледяной шип. Ощущение чужой боли, точно свое собственное. Ему никак не справиться с ним. Не выбраться из него. Реальность ускользает, и он совершенно забывает о безопасности, о страхе, о чем бы то ни было, кроме этой комнаты и голосов в ней. Лишь налившиеся свинцом ноги удерживают его на месте.
- Вервольф или нет, но лучше будет съехать.
- Почему они просто не оставят его в покое?
Снова тягучее молчание. И ответ, в самое сердце:
- Рано или поздно… они заберут его.
- Нет…. – На выдохе.
- Да. Это лишь вопрос времени.
- Прекращай. У тебя жар….
- Желтоглазая сволочь может его контролировать. Ты видел. Ты же... все… видел! Даже, если мы завалим каждую тварь, присланную за ним, наступит время, когда они подберут нужную отмычку для его мозга, и он… он сам пойдет за ними… я… знаю… и ты….
Голос потух. Как будто задули свечу. Горячим воском облило грудь. Дыши, дыши, Сэм.
- Папа?... Спи.
Минута. Вторая. Бежать бы….
Сейчас!
Но Сэм, точно выбитый из седла, он не в себе.
И, когда в расширившихся зрачках его глаз отражается застывший на пороге Дин, он уже не успевает даже моргнуть.
Инстинкты. Military-game. Оголенные провода нервов. Дикая кровь. Или разом все.
Ожившее движение рвет пространство коридора. Вперед! Направо…. Разворот, выпад, выпад, подсечка, мимо… дверь близко… прыжок, разворот, выпад, назад, выпад… уклон, блок, выпад… блок….
Они бьются в абсолютной тишине. Ни слова, ни звука не слетает с губ.
Нож режет в дюйме от лица, от шеи, от груди. Нож режет прошлое, настоящее и будущее – все в клочья.
Дин ловок. Только Сэм с ножом… это… Дин уже имеет представление, что такое Сэм с ножом. Февральская ночь его научила.
И он бьет по тормозам.
Он вскидывает руки, разводит их в стороны, демонстрирует открытые ладони. Не трону, хватит!
В кухне так же тихо, как и четверть часа назад. Брат против брата. Не в игре, не в спарринге.
Не впервые.
Сэм нащупывает свободной рукой дверную ручку. Ему нужно повернуться и выйти. Он должен бежать. Но эти зеленые огни… что-то во взгляде Дина… это как оковы, как нагретая смола для мухи. Сэм вязнет в этом взгляде. Он хочет отвести глаза. И не может. Его сил хватает на то, чтобы стоять, держать стойку и не заорать во все горло от боли и страха.
Ему не доверяли. Ему врали.
Они врали ему!!!
Его семья…
Дин выставляет раскрытые ладони вперед. Шаг. С Сэмом никогда не было просто. Сэм… он особенный. Временами он слишком тихий, иногда он пугается, часто плачет, а бывает… редко, но бывает… Сэм опасен. Вот как сейчас.
Сейчас, сколько бы шагов на встречу ни сделал Дин, столько же шагов сделает Сэм в обратном направлении. Сэм отступает не глядя, мягко, по-кошачьи пружиня стопу. Он приоткрывает дверь. Он уже переступает порог. У Дина ни малейшего сомнения в его решительности. Мелкий не оставляет сомнений. Поэтому Дин не раздумывает, он просто детонирует, и… он действует с невероятной быстротой. Страх вытесняет все прочие чувства, ощущения, мысли.
Отключает.
Два ребенка, оглушенные страхом, валятся на пол. Молчаливый, отчаянный поединок длится не дольше минуты.
Сэм побеждал брата на тренировках пару раз. Ему это позволялось с негласного решения старших. Он не дурак, и для него это уже не секрет.
Тренировки показали ему пределы его сил.
Сейчас – это предел.
Сэм, наконец, обмякает под диновым весом. Придавленный грудью к полу, зажатый железной хваткой, он одно только и может - закричать, но… сильная ладонь ловит его крик, заталкивает обратно, в распахнутый рот. Три пальца, схватившие язык едва не у основания, как кляп…. И Сэм больше не бьется, Сэм впадает в то оцепенение, которое завладевает человеком в миг крайнего ужаса.
- Неее воооопииии, отца разбудишь.
Шепот обжигает ухо. И еще что-то… горячее, липкое…
В ванной Сэм жмется к стене с битым кафелем. Он мнет чистое полотенце и старается избегать прямого взгляда. У него меловые, влажные щеки. Сэм, пришедший в себя, иногда вызывает у Дина необъяснимое раздражение. Настолько жалкое зрелище.
Больно.
Когда широкое лезвие santoku полоснуло поперек груди, Дин заметить не успел. Перед его глазами был только Сэм. В мыслях - только Сэм. Кругом - только Сэм, который переступает порог. Напуганный не весть, чем мальчик, которого здесь просто не должно было быть. Свалить его на пол оказалось задачей на миллион. Утихомирить и при этом не потревожить отца – примерно на столько же.
Для своих восьми Сэмми тот еще акселерат. Человек, вооруженный ножом, даже не будучи акселератом, даже не будучи Сэмом, объект для драки не желательный при любом раскладе. Так, а какой же тут расклад? Уйдет ведь дрянь мелкая!
И что за псих на этот-то раз?!
Завтрак ему. До класса за ручку. Чего изволите, молодой господин?
- Ааа, черт!
Дин нависает над раковиной, закусив для пущей «звукоизоляции» край свернутой футболки. Перекись пенится в ране. Пенится сознание, перекошенное болью.
Он замечает, как дернулся к нему Сэм, и лишь выставляет перед ним в предупреждающем жесте руку.
- Стой, где стоишь…. – Скулит он в пропитавшуюся слюной ткань.
Сэм… он не знает, что сказать, не знает, что делать. А Дин… ему просто больно. И страшно. И меньше всего ему хочется видеть сейчас этого мелкого засранца. Маньяк-домушник.
Тогда, на озере, понятно, Сэмми испугался. Кто угодно слетел бы с катушек, увидь он, как отец и брат по локоть в крови тащат к яме, выдолбленной в промерзшей земле, обезглавленное тело. Малышу рано знать о вампирах. Малыш вообще долен был мирно спать в машине…. Кто же мог подумать, что он проснется и додумается выбраться из салона? В общем, если начистоту, то отец должен был подумать, только положился на Дина, на значимость его влияния – если старший сказал, из машины не высовываться, значит, из машины не высовывать и носа.
Положился зря.
То дело прошлое…. Ну, а теперь-то что не так?! За что?
Дин стягивает края раны толстым скотчем – пластырь закончился еще в Небраске, - и обида подкатывает к кадыку. За что?! Неужели отец прав, и Сэмми перекинется…. Станет одним из тех уродов, которые утоляют жажду охотой на людей?
Полотенце, тяжелое от натекшей крови, падает на пол. Дину не когда думать о чистоте в ванной, позже приберется. Сначала надо привести себя в порядок, успокоиться. А руки дрожат, а голос…. Да, до порядка далековато.
Дин не уверен, что сможет заставить свой голос звучать убедительно и твердо. Он тянется за чистым полотенцем, чтобы выкроить время, собраться с духом для разговора. Ему хватило бы минуты, как всегда, но… его пальцы задевают сэмово запястье…. Волна необъяснимого отвращения отшвыривает его на пару шагов.
А Сэм послушен, Сэм стоит, где велели, Сэм душит всхлип, и, кажется,… его густая челка закрывает глаза, но не сердце. Скрыть от Дина сердце у Сэма не получалось никогда. Это, едва уловимое, тонкое, точно полоска утреннего света, пробивающаяся сквозь пыльные окна…. Только Дин умеет прикоснуться к этому. И сейчас он вдруг понимает, на сколько рискует. Чувство опасности колет внезапно, исподтишка, бьет наотмашь.
Черт! Мелкий! Да что же не так с тобой?!
- Ээээ, чувак….
Взгляд Сэма медленно, медленно… медленнее, чем требуется, чтобы поверить в здравое сознание, отпускает окровавленное полотенце. Если он побледнеет еще на полтона….
Довести свое «если» до логического завершения ему не удается. Потому, что следующий миг растягивается вслед за движением кончика сэмова языка по нежной кожице сэмовых губ. Губ, изогнутых в ненормальную кривую.
- Эм… - В горле пересохло, в мозгу пусто, как в бумажнике отца, а прямо напротив….
С этим надо что-то решать, с этим нельзя жить в одной комнате!
III
Дом на окраине погружается в тишину на неделю. День за днем перелистывается тревожное ожидание. День за днем копятся вопросы.
- Пап, пора завтракать.
Джон уже ест без посторонней помощи. Он неплохо справляется с температурой, с лихорадкой. С болью он тоже справляется. Дин ставит на тумбочку тарелку с супом, и замечает конец отцовского ремня. Он виден из-под смятой подушки. И на нем отпечатки зубов…. Отец справляется.
На миг Дин закрывает глаза. Он устал. Он знает – все это очень неправильно. Но миг заканчивается, и нужно открыть глаза, и затолкать чувства подальше, и делать свое дело, и….
- Как Сэмми?
Вопрос отца сбивает его с толку.
- Отлично. – Ему приходится сделать еще один короткий вдох, чтобы не подавиться. – С ним отлично все.
- Что-то тихий он последнее время….
- А тебе не хватает его занудного нытья?
Почему это раздражает? Сэм иногда это делает. Он крадет внимание отца даже, когда его нет в комнате, в доме… нет…. Это обижает порой. Больнее пощечины это бывает.
- Он догадывается?
- Ну,… он не дурак, пап.
Он произносит не подумав. Поторопился. Хорошо бы соврать. Это лучше… нет, по крайней мере, это проще, чем видеть капли боли в глазах отца. И он добавляет:
- Все под контролем.
- Да. Я знаю. Хорошо. Все хорошо.
Они обедают. Они повторяют кодовые слова. При их работе такие слова незаменимы. Если заметишь движение за спиной напарника, если попадешь в западню – одно слово решает почти столько же, сколько и меткий выстрел, отменный удар. Еще они говорят о последнем рейде. Обсуждают то, что отец считает нужным озвучить. Джон хочет убедиться - Дин запомнил детали. Это важно. Это может жизнь спасти.
Дин внимателен. Причиной тому дисциплина или желание отвлечься от мыслей о Сэме?
Причиной тому Джон, который умело переключает внимание, свое и сына. Не думать о Сэме. О том, каким тот видит отца. Учитывая богатое воображение младшего, спектр вариантов и масок впечатляет - бандит, гангстер, злодей, промышляющий выколачиванием денег из честных налогоплательщиков, тот, кого боятся встретить в темном переулке….
Джон уже несколько месяцев назад понял, что Сэм обнаружил большую часть его арсенала. Сумка с двумя карабинами, с полным боекомплектом… с нее началось. Точнее, началось все раньше, на озере, тем ненормальным февралем, когда Сэмми пытался…. В общем, кота в мешке не утаишь, ребенок есть ребенок, особенно, если он Винчестер. Джон не повел бы бровью, будь воришка, повадившийся таскать из его сумки патроны, Дин. Это бы означало лишь два неоспоримых факта – во-первых, Дин получил на то разрешение самого Джона, а, во-вторых, Дин отрабатывает навыки на импровизированном стенде, стреляя по пивным жестянкам. Что оставалось Джону думать, когда он случайно увидел, как Сэм закапывает новенькую пачку патронов у забора на заднем дворе? Что прикажете на это думать?
После февральского инцидента… ничего хорошего на ум не приходило, как Джон ни старался. Он заставил себя придержать коней. Здравый смысл подсказывал - лучше понаблюдать, выждать какое-то время.
Время шло. Сэм подрос на год. Джон был терпелив, а с терпением у снайперов лады. Они сменили дюжину отельных номеров, два коттеджа и пять штатов. Они оставили позади десятка два сэмовых «заначек». Время лишь усилило худшие опасения. Патроны продолжали пропадать.
Пару раз Джон не досчитался ножей.
Джон сделал тайник в машине. С его работой не держать оружие в доме… слишком рискованно. Джон попытался поговорить с младшим сыном.
Сэм врал открыто, спокойно, нагло.
Он врал, как дышал, и крал, и снова врал.
Но хуже всего был этот сэмов взгляд! Черт! Джон видел всякое…. Он пережил отца с кулаками мощнее заводского пресса, он пережил Easter Offensive (2), и даже Мэри в объятьях пламени он пережил. Зачем теперь вот это?
- Надо убираться отсюда. – Говорит он, чтобы выбраться из лабиринта воспоминаний.
- Тебе нельзя за руль.
Джон молчит. Он вообще о многом молчит последнее время. О том, что же на самом деле произошло февральской ночью на озере. О том, что происходит последний год. О, кажется, тщетных попытках обогнать время и все законы природы. О страхе, животном страхе.
Как объяснить это все Дину?
Как объяснить самому себе, что твой ребенок… что он….
Там, в заброшенном ангаре, когда Крэйтон перекинулся, когда первый рык вервольфа прокатился по ржавым стенам, Джон был уверен и спокоен. Он занял выгодную позицию. Рассчитал все на днях: две ловушки у выхода, еще одна по центру. Тварь не сможет сопротивляться инстинктам, на них и погорит: галлон разлитой донорской крови вынесет остатки мозга какой угодно нечестии от ведьмака-пацифиста до оборотня-вегетарианца.
Крэйтон и в человеческом-то обличье был той еще мразью. Джон следил за ним дольше недели. Профессионал из когорты «великих и ужасных» выпускников Лиги плюща, из тех, у кого клиенты платят исключительно наличными, а на визитке можно не стесняться и писать сразу «адвокат дьявола» - репутация, она же как слава, всегда впереди человека. Почему родственники жертв его подзащитных не свели с ним счеты раньше? Пытались. Много раз пытались.
Темный переулок, темный подземный паркинг, темный ночной клуб….
Адвокаты иногда ужинают за полночь. Вы не знали?
Крэйтон…. Вне офиса и зала судебных заседаний он образцовый перфекционист, метросексуал, зацикленный на своей внешности и на своем здоровье. Даже, обратившись, он оказался – вот те на - … белым и пушистым!
Джону ничего подобного видеть не приходилось. Но он по-прежнему оставался спокоен и выдержан. Дыхание ровное, курок взведен, палец на спусковом крючке. Он четко видит цель – прущего прямо на него белой громадой монстра. Ждать…. Ждать…. Подпустить ближе, чтобы наверняка, чтобы… ах, Крэйтон! Шкуру холил, падальщик-чинуша! Будет тебе шкура не попорченная. Будет тебе смерть быстрая. Один выстрел и… «все собаки попадают в рай», правильно?
А потом…. Это должно было случиться однажды. Случилось вот сегодня.
Прежде, чем щелкнул спусковой механизм револьвера, что-то щелкнуло в мозгу. Осознание того, что пуль в гнездах барабана нет, пришло внезапно. Так же внезапно прощелкали в памяти кадры – Сэм выуживает из сумки оружие, Сэм прячет ножи, Сэм закапывает на заднем дворе патроны…. Сэээмммммм….
Может, Бобби Сингеру будет интересно пополнить свои записи рассказом об умении вервольфов ухмыляться? Как бы то ни было, эта тварь точно ухмылялась. И первое, о чем подумал Джон – не о ценности своего научного открытия, не о неотвратимости конца, не о боли, которую он должен будет сейчас принять, а о том, кто же на самом деле требует крови: полуночный людоед или респектабельный партнер адвокатской фирмы «L&K»…. Капая желтой слизью с клыков на бетонные плиты пола, осклабилась кровожадная натура Крэйтона.
Хотя, уже не до смеха. Машинально Джон ощупывает карманы в поисках патронов – пусто.
Он же проверил позиции. Он перед рейдом проверил оружие. Он лишь на пять минут… оставлял куртку в гостиной…. и теперь….
Пусто!!!
Последней надеждой – выкидной стропорез. Его короткое лезвие вряд ли причинит серьезные повреждения вервольфу, однако, при хорошей сноровке, можно попытаться перерезать монстру сухожилия, обездвижить его на время.
Джон метнулся к пластиковым ящикам, сваленным у стены. Как раз вовремя. Секунда промедления, и когтистая лапа раскроила бы его череп.
Джон был человеком достаточно прытким для своей крупной комплекции. Тренированное тело не подвело. На бегу он успевает еще дважды увернуться от когтей, запустив бесполезным теперь револьвером в атакующего зверя.
Попал! Ощерившуюся морду залило алым.
Едва устояв на ногах от оглушающего рыка взбесившейся твари, Джон укрылся за ящиками. Накануне он, перестраховываясь, оставил здесь нож. Тот самый десантный стропорез, не раз выручавший его. До этого дня.
Ножа нет в та йнике….
Спокойствие его опрокинулось вместе с плитами пола. Удар когтистой лапы показался молотом, крушащим ребра. Джона отшвырнуло метра на четыре. По инерции его тащит по полу еще пару метров. С левого плеча кожу просто срезает.
Только не вырубиться.
В кровавом мареве перед глазами белесая тень. Она движется рывками. Она приближается.
Только не останавливаться. Дотянуть до ловушек у входа. Дышать, сцепив зубы, и ползти. Отбиваться ногами… ААААА!!! Твоюююю жжжжжж……!!!!
Или сдохнуть… прежде, чем начнется кровавая трапеза. Хотя бы сдохнуть….
Стоп!
Резкий толчок, крик, вой, лязг, цепи, грохот, стон… Дин.
Джон отворачивается к стене. Ему не хорошо. Не от ощущения переломанных ребер, нет. Глаза жжет, будто кислоту плеснули. Нельзя, чтобы Дин видел.
А Дин – он понимает. От этого еще больнее. Он редко задает вопросы, подчиняется с полуслова. Он дар и наказание – этот ребенок. Беспрекословен, мужественен, вынослив. Ему бы самое место в герои. Или в ангелы. Те, что с огненными мечами на церковных росписях. Несправедлива к нему судьба. И Джон… несправедлив.
Да, что это?! Ты плачешь, Джон?
Жалкий, жалкий, жалкий ты… ублюдок.
IV
Джон отступает на шаг. Он не сразу понимает, что не так в этом коридоре. Интуиция – она редко его подводила.
Он замер. Пристальный, цепкий взгляд быстро пробегает стены, углы, потолок…. Здесь что-то… это…. Этого точно не было здесь в день их приезда. Джон лично осматривал дом, он обшарил каждый закоулок. Этого не было.
Не мог же он пропустить?
Пальцы касаются дверного косяка, скользят вниз. Здесь, на уровне его пояса, дерево ссечено, точно кусок масла за завтраком. Выемка получилась довольно значительной. То, чем это сделано, должно быть обоюдоострым предметом.
Топор? Тесак? Мачете? Он за миг перебрал в уме варианты.
С холодеющим сердцем он медленно пробует движение по предполагаемой траектории. Удар скользящий, молниеносный, у наносившего его невероятно крепкое, разработанное запястье. Это, безусловно, хорошо тренированный человек, ростом… либо он стоял на коленях, либо это совсем не высокий человек.
Срез закрашен. Краска свежая. Однако подобрана почти в тон. Ее подбирали тщательно, смешивая оттенки. Первый слой несколько темнее, и его перекрасили, по свежему, заново.
Джон ведет ладонью вдоль стены в надежде нащупать еще хоть какую-нибудь зацепку. Нет, не здесь. В коридоре стена цела. Значит, на повороте к кухне. Точно.
Две глубокие царапины с обратной стороны косяка – обе также тщательно закрашены, – и дальше на обоях….
Сломанные ребра напоминают о себе ноющей болью. Плевать. Джон старается не упустить из виду ни одной подробности. Что-то произошло в доме, пока он валялся в постели, и это что-то ему сильно напоминает драку. Ее следы пытались устранить. Но старого лиса не обмануть новыми собаками. Край ковра у двери на кухне чистили старательно. Ворс у кромки не примят, как на середине. А вот пятна…. Такие бурые разводы оставляет только одно вещество – кровь. Джон бывал во многих домах Среднего Запада, видел множество сточенных молью и временем ковров, и всякий раз, если хозяева не пытались объяснить бурые пятна на коврах пролитым кетчупом, для него находилась работа – кому призрака не особо любимой тетушки упокоить, кому вампира отвадить….
Так, спокойно. Осмотрись.
Соляные дорожки вдоль окон не тронуты. Хорошо. Должно быть, умница Дин насыпал их сразу после…. Дин.
Мальчиков Винчестеров никогда нельзя было назвать чистоплюями, Джон и не ставил такой задачи. Уборка, стирка личных вещей, чистка обуви – все это было само собой разумеющимся делом. Поэтому порядок не удивляет. Здесь другое….
И Джон отступает. Догадка обретает форму.
Подставка для ножей – ее нет. Ножей нет.
Джон не сдержал стона.
- Дииин!
Он не постучался в дверь, предупреждая о своем приходе, не деликатничал, не подбирал слова. Незачем. Новая ложь не решит проблему. В его отношениях с Дином никогда не было места полутонам. Только прямота и полное, безоговорочное доверие.
Дин собирает вещи. Он оборачивается на звук шагов, и… он хочет сказать «Кристо», хочет сыпануть соли, да хоть кулаком в челюсть… сейчас, кажется, подойдет что угодно. Но он лишь спотыкается о край кровати.
Свалиться ему не дают крепкие руки отца, схватившие за ворот футболки.
Джон никогда не поднимал руку на сыновей. Не потому, что повода не было. Просто знал лучшую альтернативу подзатыльникам. Сам он перестал бояться отца лет в десять, после удара армейского ремня, вышибившего из него сознание минут на десять. Очухался на полу, лицом в собственной крови и рвоте. Наверное, тогда, вместе с желчью он выблевал и остатки уважения, и остатки любви к человеку, способному причинять лишь боль. Послушание и страх – тот удар перечеркнул все. Джон поклялся – в его семье подобного не будет.
Но то, что он делает сейчас меньше всего походит на «папуджона». На Джона, который «сэр» это тоже не походит.
Это вообще… черт знает, на что это похоже!
Поэтому, когда Дин оказывается вжатым спиной в стену, страх раскрывает крылья где-то у самого сердца.
Наказание? Это вот оно? Оно?
А Джон уже не думает о мелочах. Его ум не деталями занят. Ему нужно только одно - последнее звено в цепи событий, и он его получит. Так или иначе.
Локтем он удерживает Дина, свободной рукой стягивает с него рубашку, футболку. Все происходит быстрее, чем Дин успевает думать. По правде сказать, он и не старается. Мысли вытеснены инстинктом. Защититься, скрыться, уйти от этого… этого….
Жаром заливает щеки, когда спустя долгий до бесконечности миг тяжелый взгляд отца отрывается от безобразного вида повязки на его груди. Дина предательски выдают крупная дрожь и паника в зеленой радужке. Всего на миг. Потом его зрачки расширяются настолько, что зелень исчезает почти полностью.
Конечно! Ему же больно, ты – тупой придурок!
Он ослабевает хват, отступает на шаг.
- Это Сэм?
- Па….
- Не смей мне лгать, Дин Винчестер.
Это слишком подло. Джон не может поверить, что сказал это. Он – тот, кто врет, кто скрывает, кто живет двойной жизнью беглеца, требует честности. Нет, сейчас он не хочет замечать, как звучат его слова. Ему нужны ответы. В конце концов, он имеет на них право.
У Дина на лице отчаяние загнанного зайца. Видеть, как он пытается решить немыслимую по сложности задачу, как борется с собой, с болью…. Ты – скотина, Джон! Неужели ты не знал, что так оно и будет: старший всегда прикрывает младшего, каждый подставляет спину за каждого. Связаны навсегда. Ты можешь гордиться. Но… дилемма в том, что с недавних пор это стало чересчур опасным. Надо это прекратить. Пока не поздно.
Сам загнал себя в тупик. Именно он – учитель. Он вложил нож в нежную ладонь подрастающего зла. Вооружил. Закалил. Допустил. И к чертям все оправдания типа «хотел, как лучше». Единственный его успех на сегодняшний день – Дин, который каким-то чудом держит под контролем то, в чем беспомощен отец. Не велика заслуга.
Что Джон может сказать сейчас? Что облажался? Что подставил его? Подставил потому, что не было другого выхода? Он ЭТО должен объяснить своему двенадцатилетнему ребенку?
Вопросы рассыпаются песком по ветру от тихого голоса Дина:
- Я упал.
- В коридоре или в кухне?
Это прямо в цель. Только не покидает ощущение, что целится он в сына, а попадает в себя. И он повышает голос. Просто, чтобы заглушить смятение.
- Отвечай мне!
Дин медлит. Он неуклюже натягивает на плечи рубашку. Самообладание понемногу возвращается к нему. Шаг вперед. Вскинутый подбородок. Будто на плацу….
Едва не задохнувшись от впечатления, произведенного этой ребяческой простотой, Джон срывает стоп-кран. Это уж точно, ни в какие ворота. Униженный, затравленный, вымуштрованный Дин неожиданно представляется ему значительно большим злом, нежели восьмилетний Сэм, кромсающий тела и пьющий кровь.
- Стоп. Постой.
Он должен сказать хоть что-то.
Дин ждет. Он терпеливый. Он все еще доверяет? Или то страх не позволяет ему думать?
- Знаешь, - начинает Джон, устало проведя ладонью по лицу. В этом жесте есть что-то жалкое. – Мама любила Сэма. Она любила вас обоих. Но Сэм… он был еще совсем маленьким, и….
Нет, не то. Он осекается. Нелепость его слов поражает его самого. Иногда так сложно сказать простое, естественное. Нереально сложно. О чем он? Да, о Сэме.
- Ты помнишь, что случилось на озере….
- Папа, это было недоразумение. Сэм не хотел ничего такого сделать. Он испугался и….
- Подожди. Минуту, хорошо? Дин, это нормально, когда ты пытаешься защитить дорогих тебе людей. Я и не хотел бы от тебя другого. Только здесь все сложнее.
Искренность удивления Дина умещается в два слова:
- Зачем сложнее?
Джон мог бы рассмеяться. Если бы только мог! В другой раз.
- Жизнь не простая. Мы с тобой охотники. Нам приходится этим заниматься, потому, что это пришло в наш дом. Мэри… мама… пыталась защитить вас обоих. Но с ее смертью ничего не закончилось. Сэм… с ним мы каждый раз по краю ходим. Желтоглазый получил к нему доступ. Он может говорить, делать может то, что никогда бы….
- Он не монстр.
- Я не утверждаю, Дин. Я хочу понять, как мне быть дальше.
- Мы не… не… не станем его… убивать….
Джон оседает на кровать и прячет глаза в рукав куртки. Конечно!
Ты хотел правды, Джон? Вот тебе правда. Такая устроит?
Дин с его прямотой. Четкий парень. Выбор оказался верным.
Джон держит его за плечи. Ему больше нечего говорить, спрашивать. Ответы написаны на бледной коже его сына, поперек его груди, чернилами боли. И он по-прежнему защищает брата.
- Тебя просят снять рубашку и отдать ее брату, а ты снимешь с себя кожу. - Отцовский шепот такой горький. – Я не хотел, чтобы вот так….
- Он же один из нас.
Дин всегда пытается соответствовать. Изо всех сил. Сверх сил. Он побеждает боль, страх, тяготы походной жизни. Год за годом он душит ночные слезы и забывает мать.
Но временами… он открывается. Вот как сейчас. Это, определенно, называется доверием.
- Один из нас…. – Глухо повторяет Джон.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ