Брось его в воду (продолжение 1)

[rathall]

V

«Сосновый штат» (3) встречает их ночным морозом. «Импала» выруливает на проселочную. Отсюда уже видны скудные огни озерного кемпинга, и Джон не торопится. Ему не зачем привлекать внимание обитателей. Он добропорядочный отец семейства, привезший сыновей на каникулы на рыбную ловлю. У него кольцо на безымянном пальце левой руки. У него список продуктов на каждый день. У него милый беленый домик и лодочный сарай у причала. Он один из тех, кому повезло.
Сказочные дни.
Мальчишки тихо спят на заднем сидении под шерстяным одеялом. В зеркальце Джону видна взъерошенная макушка старшего и….
- Чего не спишь?
Он старается, чтобы голос не выдал его взбесившегося сердца.
- Не хочу.
Сэмми освобождается из-под диновой руки. Худой, острый, мрачный, как ливень в ночи. Это его Сэм.
Ладно. Им всем нужен тайм-аут. Дом, тепло, молоко с печеньем на ужин, черничные пироги, месса и бейсбол по выходным. Работа в автомастерской, школа, соседи. Стабильность.
Кто знает, может, прав старина Джим, может, стоит просто попробовать. И будь, что будет.
Джон паркуется у крыльца. Он несколько минут сидит, положив руки на руль, не глуша мотор. Он и Сэм. И кто-то между ними. Как всегда. Неведомая сила льет стекло толщиною в стену.
Джону кажется, он уже почти разбился об эту стену. Сэм не оставляет ему шанса.
И сейчас ему не выдавить из себя ни слова из той речи, которую он обдумывает уже неделю. Он надеялся, что в дороге соберется с духом, поговорит с младшим. Еще одна попытка заканчивается напряженной тишиной.
Минута за минутой она сгущается, душит, вгрызается в нервы, пока, наконец, не вспыхивает сонным голосом Дина:
- Чего стоим, кого ждем?
Джон делано улыбается и хлопает в ладоши, отдавая приказ приступить к осмотру нового жилища. В нескладной жизни семьи Винчестеров это самое увлекательное. Особое развлечение из тех немногих, что Джон может позволить ради счастья на лицах своих мальчишек. И пусть за кадром останется вся подготовка, которую для этого проводит Джон несколькими днями ранее. Он предоставит дом в полное распоряжение детской любознательности уже без оглядок на подстерегающие опасности. Их там уже не останется. Зато безудержная энергия сыновей, взаправду обшаривающих комнаты, чуланы, лестницы, подвалы, чердаки, пристройки, а затем и окрестности – о! Джон умеет подбирать окрестности! – его заслуженная награда.
Однажды он отвезет их в знаменитый Дом Сары Винчестер (4). Однажды…. И дай Бог, чтобы они там были обычными экскурсантами.
К утру его сокровенные планы трещат по швам, стоит ему глянуть на мрачного Сэма – единственное существо в новом доме, которого Дин с высоты своего опыта квалифицирует, как привидение. Шутка получилась неудачной. Младший безучастно интересуется, где его комната, чем гасит весь динов исследовательский азарт. Джон не перестает удивляться терпеливости первенца.
Днем они обедают в маленькой гостиной. Джон не нашел скатерти, зато обед получился праздничным. Дин без умолку болтает о совершенных пустяках, и это веселит Джона. Они давно так не сидели все вместе за столом. Наверное, это хорошее начало для новой жизни. Может, Сэм тоже в это поверит?
Но к вечеру Джон готов вырвать свое сердце за лживые надежды.
Ночью он всерьез задумывается, не перевести ли Дина в отдельную комнату. Самому занять трухлявый диван в гостиной. Приказать Дину запирать комнату на ночь. Спать «не вполуха, а вполглаза». Чуткому сну он научился в первый месяц во Вьетнаме. Теперь это не проблема. Ничего теперь уже не проблема, когда есть Сэм, а у Сэма есть краденый нож.
Господи Боже! Его сын, малыш Сэмми….
Надо признать, ты умеешь загнать в угол, Желтоглазая Тварь!

Месяц выдался холодным. Крышкой хрустального гроба накрывается штат Мэн. У Джона нет свободных денег, чтобы сменить резину, и Импала мирно покоится в гараже, укутанная в брезентовый саван. По утрам Дин провожает отца до дверей. У него в кармане джинсов теперь всегда фляжка со святой водой. К такому компромиссу им удалось придти. Не таскать же с собой заряженную Беретту с постоянной оглядкой на Сэма.
Заряженную Беретту по привычке таскает Джон. Хотя изредка ему становится не по себе от предположения, что придется навести оружие на Сэма. Только предположение…. Месяц он не ведет дел, не охотится, не звонит странному типу по имени Бобби Сингер. Но все чаще звонит пастору Джиму.
Дни зависают в застывающем морозном воздухе. С Атлантики тянет снежные тучи. Уроки в местной школе заканчиваются к полудню, и никому нет дела, чем заниматься до вечера. Но Джон должен быть уверен – мальчики не натворят глупостей в его отсутствие. Поэтому Джон записывает мелкого в библиотеку.
Миссис Брай – библиотекарь – она пожилая дама, которая, вероятно, давно перечитала каждую из книг, стоящих здесь на стеллажах, и теперь ей очень скучно. Дин не прочитал ни одну из этих книг. Но, признаться по правде, ему куда скучнее. Ему даже спать здесь тоскливо. И он, развалившись на стуле, жует лакричные палочки, уже набившие оскомину.
Глянец из серии «+18» - единственное, что вернуло бы ему сердечное равновесие. Он убежден. В шутку или всерьез – хотя, какие теперь шутки? – он сообщает о своем намерении полистать «настоящее мужское чтиво». Миссис Брай, строго глядя на наглого мальца поверх оправы своих немыслимых очков, посоветовала молодому человеку держать юные гормоны на привязи, а руки подальше от стола взрослого абонемента. Ее порядком удивило полное отсутствие смущения на лице этого парнишки. Вот мерзавец! И куда только смотрит его мать!
А Дина не так давно перестали тревожили вопросы морали. Он бывал в местах и похлеще захудалой библиотеки озерного кемпинга. Гормоны, говорите?! Ну, держитесь, дамочка. Дин Винчестер не какой-то там озабоченный, прыщавый тинэйджер из пригорода. Дин Винчестер… он крут – однозначно. Ага! И, если кто-то позволяет себе недооценивать его возраст, что ж, то будут не диновы проблемы. Между прочим, он тот парень, благодаря которому вы сладко спите ночами, он не прячется под кровать в испуге за свою шкуру, он стреляет…. Словом, амбиции его были сильно ущемлены, и уже на следующий день титул потрепанного «Playboy» во всей красе, точно флаг революции, был развернут в читальном зале. Пускай Хью Хефнер (5) краснеет.
Сэму, естественно, не нужно знать, что внутри. Вот он-то как раз еще мал. Дин ловит его краткие взгляды, наполненные смесью остроты и ужаса. Малыш, владеющий ножом на уровне мастеров-филиппинцев, краснеет при виде откровенных снимков и боится общественного порицания? Да, ну!
- Биология, Сэм. – Говорит он с высоты своего положения, возвращая несчастного братишку к урокам и учебникам, сам же возвращается к глянцу, однако, как бы ни хорохорился, от следующей же страницы его бросает в жар.
Найдя журнал в гараже коттеджа, он бы уверен, что сможет с этим произвести фурор. Кто теперь усомнится в его взрослости? Кто кинет ему это унизительное: «эй! Малыш»? Фурор сдувается полностью через страницу.
Дин оглядывается – не видит ли кто его покрасневших ушей?
В зале редкие посетители – два пожилых джентльмена времен Авраама Линкольна, которых волнует разве что подагра, скрипящие двери, да зубы в стакане на полке. Они не заметили бы не то, что журнального титула, они не заметили и самого Дина, подойди он на расстояние вытянутой руки.
В зале вечно спящая миссис Брай. Она огромных размеров. Крупная пожилая дама с крупной дешевой бижутерией. Дину хочется вылить содержимое кофейника на ее крашеные, нелепо-сиреневые завитые локоны. Может, тогда она научится всерьез воспринимать….
Любая революция требует реакции. Бунт нуждается в зрителе. Иначе задыхается сам в себе, словно горящий уголь в банке с плотно завинченной крышкой.
Месяц, запертый в читальном зале старой библиотеки, испытывает его мятеж на прочность. Он оставил затею с журналами «+18», он перерос в три дня идею революции, он сжился с всеобщим равнодушием жителей поселка, оно даже показало свои преимущества в том, что никто не лез в их семейные дела. Дин выкинул белый флаг. Он несколько раз тормозил себя на мысли о неизбежно скором превращении в тех двух джентльменов. Он стал почти философом. Каждый день в библиотечной пыли он старился, заболевал тем странным недугом, который вызывает в памяти картины прошлого в мельчайших подробностях и ярких красках перед самым концом, а затем умирал, чтобы, выйдя на улицу с Сэмом снова родиться дома у плиты, готовя ужин к приходу отца. Жизнь феникса, смерть - воскрешение - смерть…. Черт! Это начинает походить на дурной сон.
И он начинал нравиться. Воспоминаний Дина даже в полутонах и за последние восемь лет с лихвой хватит на увесистый томик-триллер. Мемуары Дина Винчестера….
В один из дней он обдумывал получение The Man Booker Prize (6), покачиваясь, как водится, на стуле. Он решал, в какой стране лучше издать мемуары – в Канаде или на Ямайке – и балансировал на двух ножках стула уже битый час. А тут Сэмми….
- Прекрати таращиться на нее, чувак. Это не прилично.
- Я не на нее.
- Да ну!
Сэм придвигается ближе. У него на физиономии написано крайнее любопытство. Что-то новенькое! Мы уже оттаяли? Дин не упускает этого шанса. Спустя месяц гнетущего разлада возвращается надежда - солнце взойдет. Сэм выглядит обескураженным, но уж никак не подавленным.
- Где она прячет гномов?
Однажды это должно было произойти, и, наконец, происходит. Грохот пронизывает поистине кладбищенскую тишину читального зала. Дин валится со стула. Валится назад. Здорово прикладывается затылком о доски пола.
У него есть не больше пары минут, чтобы сообразить, как отвечать. А в голове шумит. А в голове: «Ты видел гномов?», «Где ты видел гномов?», «Что ты знаешь о гномах, мелочь?».
Миссис Брай продолжает храпеть, восседая на двух стульях. Трон королевы снов.
Сэм кидается помочь подняться.
- Больно?
- Каких гномов, Сэм?
- Ну,… гномы - сказочные карлики из германского и скандинавского фольклора. Их еще называют «дверги» или «цверги», «нибелунги», «дворфы», «краснолюдки», «свартальвы» - это которые темные эльфы. Они представители одной из «стандартных» рас. В алхимии и оккультизме гном — дух земли как первоэлемента, земная элементаль.
Дин растерян. Он, кажется, слишком стар для подобных сюрпризов. Слишком стар….
Он проверяет, не горячий ли у Сэма лоб, смотрит ему в глаза почти с сочувствием. Он хочет спросить, не били ли мелкого сегодня в школе чем тяжелым.
- Ты хорошо себя чувствуешь, братишка?
- Я? Нормально…. Нет, ты только глянь, она же не просыпается.
- Кто?
- Миссис Брай. Посмотри. Она спит все время. Понимаешь?
- Нет. – Честно сознается Дин. Он не понимает. Сэм интересуется нечистью? Сэмми собирает все эти «цверги» - «нибелунги» - «дворфы» - «краснолюдки» в то время как отцу с таким трудом удалось наладить их нормальное жить-бытье! О! Не стоит тащить все это обратно в дом! – Сэээээм….
- Она Спящая Красавица… - голос брата понижается до заговорщицкого шепота. – Та самая! Значит, должны и быть гномы….
Не светит тебе, Дин, почетной отставки, тихой старости, и никакого тебе «букера»…. Постой-ка, что?!
- Какая Красавица, Сэм. Кто? Миссис Брай?! Красавица?!!!!
И тут до него смутно, но все же доходит. Его сгибает пополам. Он ржет в ладонь. Ржет до колик в животе. Теперь очередь Сэма теряться в догадках. Не сдвинулся ли брат от безделья и порно журналов? Сэм читал, такое возможно.
- Мое упущение, братан… - Дин выплевывает слова, сквозь придушенный смех, утирая кулаком слезы. – Один вопрос: с чего ты решил, будто ОНА и есть Красавица, а не… допустим… Гном?
Вопрос представляется ему настолько разумным, настолько логичным, что следующее откровение повергает его в шок:
- Дурень, она же вдвое крупнее Дж… крупнее нашего отца.
И чему прикажете здесь пугаться по-настоящему? Тому ли, что он в подробностях осведомлен о гномах, что он вообще заинтересовался темой, или тому, что упорно продолжает называть отца бесцветным словом «джон»?
Дин приложил в свое время красноречия на три четверти больше, чем Мартин Лютер Кинг (тот, который своим сакраментальным «у меня есть мечта», взломал сердца миллионов) (7) объясняя, почему отца нужно называть папой, а не по имени. От смешного его аргументы вели к понятию «уважение» и дальше, к понятиям «семья», «любовь»…. Однако красноречие весьма скоро сломалось о повседневную классику: «молчание ягнят» (8) в вольной интерпретации шестилетнего Сэма смотрелось впечатляюще, по крайней мере, уж точно не уступало непревзойденной постановке Джонатана Демми (9). В отличии от отца у Дина не было веской причины искать альтернативу подзатыльнику, и на этот-то погорело упорство братишки. Там, где не прикладывается красноречие, Дин без зазрения совести прикладывал руку. Результат оказался существенным, но все же не особо выдающимся – слово «джон» было заменено скользкой фразой «НАШ отец». Дину-воспитателю пришлось смириться и согласиться с этим компромиссом.
- Логично. – Только и смог ответить Дин.
Он откашлялся, поднял стул, уселся рядом. Серьезность, собранность, настороженная бдительность вернулись к нему.
- А теперь по порядку. Ты считаешь, что миссис Брай – Красавица из сказки….
- Не из сказки. Первоосновой сказок исследователи называют события или ряд событий, которые происходили в действительности. Эти события обрастали деталями, приукрашивались, но ядро…
Дин за голову хватается:
- Где ты этого понабрался?!
- «Некрономикон» Говарда Лавкрафта, несомненно, вымысел. Зато «Некрономикон Симона» или, как его еще называют, «Симоникон»… многие удостоверяют его подлинность….
- Что еще?
- «Демонология» английского короля Якова I. – Сознается Сэм под тяжелеющим взглядом Дина. Ему становится неуютно и робко. Натворил ли он чего? Почему это происходит снова и снова, и снова?... Он просто пытается… вписаться в эту семью. Понять, чего от него хотят. Странное чувство вины….
- Так…. Когда я говорил, что ты можешь смотреть картинки, я имел ввиду… смотреть картинки. Ладно, проехали.
- А гномы? – Он кажется более несчастным, чем обычно.
- Сэмми, это сказки. Просто сказки без этого… без реальности с ядром…
- Без действительности. – Поправляет Сэм, немного оживившись. – Например, в «Румпельштильцхен» (10)….
Дин силится повторить услышанное слово, но… это даже не латынь!!!
- По фигу! Ты не плохо тему просек, старик. Скажу вот что – гномов она прячет… в…в…
А вот, ну ничегошеньки на ум не приходит! На гномов охотиться ему не перепадало как-то. Он ерошит волосы на затылке, мысль пробуксовывает, время капает на макушку, как при китайской пытке.
- У меня есть предположение. – Смелеет Сэм. – Смотри, видишь, у нее юбка такая длинная….
Все! Точка!
Дин всегда считал себя стойким парнем. Польстил себе. Сильно польстил.
Он так зол!
Он молчит всю дорогу до дома. А потом, хлопнув дверью, швырнув ключи на столик в прихожей и отправив Сэма в гостиную – пусть лучше телевизор смотрит – он начинает всерьез обдумывать, как убедить отца, что нужно срочно заканчивать с библиотекой.

«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Слова крутятся и крутятся, сливаясь в бредовую скороговорку. Лежать и слушать мысли. И смотреть в темноту.
Он не включает свет. Темным лучше во мраке. Каждый должен знать свое место.
Он знает.
Слишком много.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Но что делать, если твоя проблема – взрослые?
Закрыть глаза и потеряться, спрятаться, сбежать. Прочь из этого дома – одного из множества. Прочь от этих людей! Чужой, ты лишний….
Он прячет голову в подушку. Слезы наворачиваются на глаза, сердце заходится от боли. Ее не унять. И снова это чувство – ты не там, не с теми….
Джон и Дин – странные люди, которые его постоянно оберегают, защищают, - что, если они просто не хотят его отпустить… домой? Они никогда не останавливаются на одном месте больше пары месяцев, никогда не заводят знакомых, редко общаются с соседями, к тому же… Сэм не дурак, он видел отцов, которые приходят в школу за своими детьми. Строители, водители, банковские служащие – никто не носит оружие. Он проверил. Нашел способ и проверил. Он проверил, есть ли оружие в доме отцов-полицейских. На Дне рождения мальчика Клауса, где-то в Техасе, он пробрался в кабинет. Стены, увешанные головами оленей и кабанов, ружья в специальных витринах…. Револьвер на столе оказался обычной зажигалкой. Такое разочарование! Муляж, как и чучела убитых животных. Красиво – не более. К настоящему арсеналу это не имело никакого отношения. Настоящий арсенал в сумках Джона, в багажнике его машины, в тайниках под сидениями в его машине, под его пиджаком или курткой. Только Джон не вешает рогатые головы на стены. Он вообще не охотится… кажется… Сэм видел кровь на его руках, но никогда не видел ни одного подстреленного им животного. И уж точно, Джон – никакой не полицейский. Он в автосервисе работает.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Он помнит. Старается. Рождественские каникулы у них с елкой. Сэм близок к шоку. Это нечто настолько новое, что у него дыхание перехватывает на целую неделю. И подарки….
Но он по-прежнему осторожен. Нельзя вестись на эти уловки. Затишье может быть лишь перед бурей. Такое долгое затишье….
Сэм просто сходит с ума от напряженного ожидания. Страх затягивается петлей на шее. Кто эти люди, называющие себя семьей? Почему вдруг для него закончились игры и тренировки? Причиной тому ранение Джона? И кто напал на него? Вопросы захлестывают его сознание.
Невыносимо!
Он плохо спит. Ему снятся дурные сны. В них он всегда видит огонь, ползущий по стенам, заливающий потолок, женский крик, глубокий, пронзительный, и… Сэм раз за разом пытается ухватить нить памяти, ощущений, восстановить картину из миллиона песчинок, взметаемых ветром. Если бы он мог, он бы выменял полную версию этого сна за все сокровища мира, украл бы его с полки невидимого хранителя, убил бы за него. Полмира бы убил. Потому, что другую половину он мог бы без колебаний заложить за другой сон. Тот, который о прошлогоднем феврале.
Он просто очень старается втиснуться в эту странную семью. Пытается соответствовать. Хотят ли, чтобы он хорошо себя вел, хотят ли от него отличных результатов на тренировках…. Школьная учеба мальчиков – не входит в приоритеты Джона. Сэму трудно это понять, потому что родители других детей относятся к школьным оценкам весьма трепетно. Ему вообще трудно разгадать, чего от него ждут.
Для огнестрельного оружия у него еще слабые руки. Он не может управляться с револьвером, пистолетом или карабином так же хорошо, как Дин. Никакие старания здесь не исправят того, что заложила природа. Так сказал Джон, и начал обучать его приемам ножевого боя. И эта игра… он быстро понял, что превосходит Дина. Может, и Джона.
Джон… бандит?
Он следит за играми сыновей, руководит их обучением и требует большего. Сэм готов доказать – он способен.
Только старший Винчестер никогда не дает Сэму настоящий нож – он их прячет. Особенно после прошлого февраля. И занимается, занимается, занимается с Дином. Они пропадают вечерами. Они уходят с наступлением темноты. Все чаще вместе. Они проводят вместе все свободное вдвоем. Сэм может с ними бегать, оттачивать рукопашный бой. До седьмого пота. Но Джон и Дин не довольствуются и десятым. Вместе.
Это обидная игра.
В ней никогда нет места ему - Сэму.
Маленькая вселенная Сэма. Ровно в три человека, старую машину, съемное жилье и бесконечную дорогу. Вселенная сомнений, подозрений, страха и вопросов. И одиночества.
Вот как в прошлый раз. Он услышал… он четко слышал те слова – оборотень, вервольф. Он не перепутал, не забыл. Страх того, что в их дом влезли бандиты, страх неожиданного столкновения с реальностью, ужас при виде окровавленных рук Дина… ничто не выбило из его памяти тех слов. Оборотень. Напал на Джона. Едва не убил.
Джон… верит в сказки?
Джон… психопат?
Сэм сидит за учебниками. Дин не любит читать. Джон учит его латыни, но толку, судя по всему, мало. Тупая зубрежка текстов похожих на детские считалочки. Зачем так важно их запомнить? Непонятная игра. Но Дин зубрит, будто жизнь зависит от них. Повторяет, готовя завтрак, в душе, по дороге в школу, при стрельбе… Сэм видит, его губы беззвучно шепчут.
И Сэм тоже учит.
«Рядом должны быть взрослые, Сэм. Помни об этом». Конечно, большой брат, должны. Он повторяет себе это на уроках и вечерами, когда Дин ставит на стол тарелки, и дружное семейство Винчестеров усаживается за ужин, когда Джон избегает его взгляда, когда Дин дергается при виде столового ножа в его руке, и, особенно четко, когда в один из вечеров его не берут с собой на обычный обход. Он все выучил наизусть. Так почему же он сидит один, запертый в доме с соляными дорожками на подоконниках?
Вопросы снова и снова, и снова.
И ненависть. Да. Именно так – он ненавидит этих людей. Джон на первой строчке рейтинга. У него нет конкурентов. Тот голос, на озере… он прав – Джон лживый, подлый. Без него будет лучше. Если домой вернется только Дин… вот бы так и было!

Этой ночью, сморенный усталостью и слезами он засыпает на диване в гостиной. Липкие сети беспокойного сна тянут его в ледяной мрак. Как будто он вновь тонет, уйдя под лед с головой. И выплывать нет сил. Не зачем. Ведь он только что…. Он совершил нечто плохое, ужасное, он…. Все спуталось.
Его звал кто-то. Этот голос такой тихий, такой знакомый, такой… родной. Ему нужно дотянуться до него, но кто-то преграждает путь. Его не отпустят никогда. И он, наверняка, потеряет зовущего, сладкая мелодия голоса прервется, останется лишь горькая пустота, тоска, хуже которой… это неестественно долгое мгновение… он никак не может вспомнить, что же случилось перед тем, как проломился лед под его ногами, но он уверен – это неизмеримо больнее, чем потерять манящий, чарующий зов. Больнее тысяч игл холода, вонзившихся сейчас в его плоть.
Одно смутное воспоминание о той краткой вспышке бесконечной боли вырывает из его глотки вопль, разжимает его челюсти, и он орет, давясь ледяным потоком, хлынувшим в легкие.
Тяжелое раскаяние… запоздалое…
И он не желает больше жить.
Потому, что он – зло.

Пружина, сжавшись до предела, распрямляется, выбрасывая прочь из сна. Лед проламывается в реальность. Через полом хлынули звуки, и вместе с ними страх.
- Запри дверь!
Сэм не замечает мига, когда сон полностью прекратился, потому, что при абсолютно ясном сознании его тело оставалось ватным. Он видит, чувствует, осознает, но, словно парализован. Адреналин застывает залитым в вены свинцом.
- Да запри же ты чертову дверь!!!
Джон валится на колени над своей ношей. С него вода течет на пол. Он промок до нитки: волосы, куртка, джинсы…. Под дождем так не промокают.
- Сэм! – Окрик, как звонкая пощечина. Взгляд Сэма намагничивается на взгляд Джона. – Дверь.
Не просьба, не приказ – мольба. Этому не воспротивишься. Кровь ударяет в висках, и Сэм бросается исполнять. Замок на два оборота, цепочка в паз. Четко. Он справляется с дверью прежде, чем ледяной январский ветер обжигает его щеки. И оборачивается.
Джон скидывает промокшую «аляску». Безвольное тело Дина под его руками… видение, нелепый розыгрыш, осколок больного сна. Веснушки, они почти пропали на белесой коже. Иней на светлых ресницах. Синие губы….
Одним рывком Джон освобождает тело сына от мокрой рубашки. Пуговицы рассыпаются по ковру, ударяются о босые ноги Сэма. Свежий шрам пересекающий динову грудь – ударяет по нервам, хлестко, глубоко, с оттяжкой. А Дин… он не дышит. Брат лежит на мокром ковре, у него синие губы и он не дышит.
За него дышит Джон. Пытается. Он вдыхает в него воздух. Толчки в грудь сменяются выдохами, и Сэм знает, что это означает. Так бывает, когда человек попал в беду, когда сердце остановилось, когда пришла смерть.
Запах ила и мерзлой земли быстро распространяется по комнате. От него у Сэма голова кружится. Мысли перемалываются в этой мясорубке в мелкий фарш. Что, если…? Что теперь? И кувалдой по темени - это твоя вина! Ты хотел… твоя вина, твоя….
Чертов голос!!!!
Зажать уши руками, не слышать больше, убежать.
Грудная клетка, вздымается и опадает. Это продолжается вторую вечность. Или третью. Сэм не пытается считать. Голос нещадно рубит цифры, выворачивает мысли наизнанку. Его отзвук – властный, холодный – диктует свой вердикт.
Виновен.
Ты? Или он?
«Видишь, Сэм? Также и с тобой будет. Однажды, этот человек погубит и тебя».
«Он защищает нас».
«Да? Правда? Он… защищает?».
«Ты…».
«Где теперь твой братишка? Где твоя мама, Сэмми?»
«Прекрати…».
А с Джона льется уже не озерная вода – ледяной пот. Его дыхание сбивается, он хрипит на выдохе, он скулит, давя на грудь своего умершего ребенка.
- Дыши… пожалуйста… мальчик…. Боооже, нет, нет…..
«Они оба верили ему, и где они теперь? С кем они были?....».
- Замолчи! Они были… с тобой!
Громко, яростно, жестоко.
«Ты» - Джон, которому никогда не стать отцом, которому не отразиться в жизни младшего сына «лучшими воспоминаниями». Ему уготована другая роль, и Сэм уже самостоятельно держит перо, выводящее корявые строчки этой пьесы – послушно и бездумно – под диктовку великого мастера смут.
- Ты забрал его у меня….
Ни слез, ни страха больше на детском личике, искаженном ненавистью.
- Как и маму… забрал!
Онемевший Джон просто продолжает дышать. Выдох, выдох, выдох…. Он не хочет слышать Сэма сейчас. Ничего из того, что говорит копошащееся в его маленьком мозгу древнее как мир ничтожество, сейчас не лишит его мужества. Он нужен Дину. Как никогда ранее. И он не сдастся, даже, если глаза Сэма зальет желтый отблеск ада. Он не сдастся. Выдох, выдох, выдох….
- Ты все у меня забираешь! Друзей, семью. Я знаю, кто ты на самом деле такой. – Детские кулачки от беспомощной злобы сжимаются до суставного хруста. Два кулака готовых обрушиться на Джона, разбить его плоть, раздробить кости, стереть его навсегда. Только они слишком слабы для этого, и Сэм может лишь сечь словами. – Я думал – ты полицейский, охотник, агент, думал ты бандит. Ты прячешься, точно гад. Бежишь, бежишь, не считаясь ни с кем. Теперь я точно знаю, кто ты – ты мерзкий убийца!
Он почти выкрикивает последние слова Джону в спину, но тот не обернулся. Торопясь выхватить ускользающую душу Дина из цепких пальцев смерти, он ведет свое сражение по своим правилам: сначала важное, истерики – ниже последней графы его жизненных приоритетов. Истерики Сэма – не мелочь, не то, что необходимо прихлопнуть, как назойливую муху, и уж точно, они не оставляют его безучастным свидетелем другой битвы - той, в которой малыш Сэмми стоит один посреди поля огня, под прицелом избравшего его Желтоглазого ублюдка. Джон знает, каково это, выть в эпицентре чужой войны. И он разберется, обязательно найдет, как вытащить его. Но чуть позже. Как только вернет Дина. Потому, что иначе… иначе ничего не имеет смысла.
Но Дин не дышит слишком долго. Сколько бы усилий ни прикладывал Джон – мальчик не дышит! Белизна его кожи уже начинает отливать синевой, а роговицы полуприкрытых глаз….
Джон отчаянно рычит в раскрытый рот сына. Под одеревеневшими от невероятной нагрузки ладонями мертвое сердце. Осознание факта приходит подобно азиатскому ливню: Дин был мертв еще до их возвращения в дом. Когда прозрачные, слабо мерцающие среди темноты ночи щупы озерного монстра обвили ноги, Дин не устоял, и, хотя он так и не выпустил из рук оружие, он был мертв с того момента. Яд стрекательных клеток медузы поразил сердце прежде, чем при падении и ударе о скальные выступы, хрустнули шейные позвонки. Этот звук был настолько отчетлив, понятен, привычен. Его не спутаешь ни с чем другим. Джон видел достаточно смертей, чтобы ошибиться в этой. Только знать и верить - категории не сходные. Иногда разница чудовищна.
Рукой не зажать этот крик. И теперь всего воздуха мира не хватит Джону на один короткий вдох. Для себя самого.
Его ребенок мертв.
Дин погиб.
Сэм что-то говорит. Его не унять. Но Джон не разбирает слов. Он, оглушенный ударами собственного сердца, не слышит больше смысла слов; они сыплются градом, проламывая череп, но, не поникая в мозг.
Дин мертв.
Он не может выпустить из рук ворот диновой рубашки. Задержать его хоть на мгновенье. Хоть на один гребаный миг! Прижать к себе, как в первый раз, в тот день, когда Мэри вымученно улыбалась сквозь слезы в их гараже, в Лоуренсе, – они так и не успели доехать до больницы… храбрая Мэри, – и маленький, почти невесомый комочек плоти и крови заорал во всю мощь своих новорожденных легких. Джон прижал его к груди, спиной для верности прислонившись к колесу «Импалы»….
Сейчас опереться ему больше не на что. Есть только мертвое, коченеющее тело сына в его руках. Он прижимает его так крепко, качает, как баюкал когда-то младенца. Первые слова, первые шаги….
Двенадцать лет.
Он бережно придерживает его голову, беспомощно откинутую на бок. Неестественно вывернутая шея… осколок кости прорвал почти прозрачную кожу под левым ухом…. На озере Джон успел закрыть рану платком, и кровь почти остановилась. Но рассеченный камнем висок…. Может, если бы тварь утянула его в воду секундой позже, может, Дин пришел бы в себя… может.... Кого ты стремишься обмануть, Джон?! Безнадежность положения была очевидной с самого начала.
Так нелепо!
С подобными повреждениями не живут. А, даже, если и случается чудо… Дин, пугающийся движения собственных рук, мычащий нечленораздельное и пускающий слюни…. Не Дин-младенец, а Дин-безумец, жалкий и затравленный….
Да какого же черта не так с твоей жизнью, Джон?!
Он упирается подбородком в щеку Дина. Он прижимается губами к холодной коже. Его плечи вздрагивают, когда он уже не старается задушить слезы. И протяжный, охрипший стон, который уходит последней колыбельной к небесам вслед за душой его первенца, он тоже не пытается сдержать.
Он плачет навзрыд, и качает, качает в объятиях ребенка. Уйти с ним…. Если бы он мог. Пуля, яд, веревка через потолочную балку… - подошел бы любой способ.
Озеро….
О! Джон знает, что такое тонуть. Все прелести пытки водой он испробовал в лагере военнопленных. Четыре дня до штурма он почти не приходил в себя от шока. Потоки грязной зловонной жидкости заполняли его снова и снова, казалось, переполненный желудок просто раздавит легкие, разорвет артерии, выбросит с нескончаемой рвотой сердце наружу. Паника, - к этому их готовили на базе, - обычная при таком способе допроса, не подчиняется воле уже где-то после третьей-четвертой потери сознания. Адреналин на скорости гоночного болида начисто вымывает навыки самоконтроля, отработанные до автоматизма тренировками. Ты не думаешь, что говоришь. «Сержант специального подразделения морской пехоты Джон Винчестер» - эта скороговорка всякий раз совсем не то, что от тебя хотят услышать твои палачи, и голова опять по плечи уходит в воду, прежде чем глоток воздуха проясняет разум. И ты хлебаешь, хлебаешь, хлебаешь…. Даже, не ощущая боль в стертых грубой веревкой до кости запястьях, в вывернутых ключицах…. А потом лежишь на грязном полу камеры с ржавыми решетками в собственных дерьме и блевотине, потому, что в полубредовом забытьи, ты - лужа, принявшая форму человеческого тела. Не больше.
Вода… да чтоб ее!
Почему она не забрала его тогда, когда он был к этому готов? Когда хотел, требовал этого. Он выжил, чтобы сейчас отдать ей долг, отдать своего ребенка? Год назад вода едва не получила свое, но Джон не позволил. Тогда он справился. Что же произошло сегодня?
Почему Дин?
Почему?!
Он ведь был осторожен, ушел от дел. За последние пять месяцев – ни одного рейда. Выследить, раскопать, посолить – это больше не про него. Он был так осторожен!
- Сволочь!!! Чертов ублюдок!!!! – Орет он в потолок. Он орет, не осознавая, насколько пугает этим Сэма. Голос срывается в жалкий хрип.
Холодный…. Растереть кожу, чтобы согреть…. Запястья тонкие, он весь тонкий. У Дина после гибели матери были проблемы с весом. Джон пошутил как-то, что пристегнет к его ноге каторжное ядро, чтобы того не сдуло ветров. В Неваде. Там ветер.
Каторжное ядро….
Не удержал, не защитил. Он не успел поймать протянутую в отчаянном жесте руку, в темноте, прямо за спиной Дина, хлестнула молнией слабого неонового света студенистая щупальца. Сила удара показалась неимоверной, звук, точно от удара кнутом, не смягчила даже плотная ткань джинсов. Треснули перебитые голени, и… Джон не смог поймать его руку! Только боль и ужас в глазах – последние отблески жизни.
И детский тонкий вскрик….
Удар виском о камень ставит точку.
Детский крик….
Кровь брызжет на снег. На белом все видно. И ночь не скроет.
Крик….
- Джон!!!!
Даже сейчас…. Джон….
Возможно, если бы он услышал «отец»… «папа»… он не пришел бы в себя. Не смог бы.
У его мальчиков очень похожие голоса. Два пробующих рычать тигренка. Их путают учителя, когда звонят из школы сообщить о прогулах Дина, и – он уверен – Сэмми не плохо знает, что делать в этом случае. Их путает Джон, когда они изредка дурачатся, балуются, устраивая в комнате настоящую кутерьму, когда их смех и крики вперемешку… черт….
Он ни за что не поднял бы сейчас головы, назови его Сэм иначе.
Медленный поворот… лицо Сэма – мальчика, который не плачет, увидев брата мертвым, это самое лицо… это не назвать испугом, паникой, смятением. Это где-то на грани транса, странного сомнамбулического забытья. Будто лунатик смотрит сон с открытыми глазами, смотрит вперед и сквозь туман, глубоко-глубоко, в самое начало будущего. От взгляда этого пробирает до мозга костей. Он отрезает ломти реальности, как домохозяйки режут куски индейки на сэндвич. Если Джон еще не свихнулся, то вот сейчас… это, наверное, оно и есть. Ближе не бывает.
- Сэээм…. Сэмми…
Еще одна безумная минута. Лишь затем, интуитивно, на чистом рефлексе, он прослеживает направление взгляда. Он смотрит и не видит. Его мозг не хочет принимать импульсы глазных нервов, отключается, будто подчинившись власти жестокого гипноза. Перед глазами потухает свет, картинка меркнет, стираются очертания… Дин… его кожа выцветает, как бумага под палящим солнцем, сжимается, стягивается, трескается, словно подожженная кипа старых рукописей. Тончайшие чешуйки осыпаются, кружатся мелкой пылью, покрывают ковер, руки Джона. Крепкие руки Джона….
Ему не сдержать этого. Он старается, но… разложение-расщепление-бред… что бы то ни было… этого просто не может быть. Ничто не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Законов физики ведь на этой планете еще никто не отменял! Но тело Дина сыплется песком и пылью, струится между пальцами. Сильные, натруженные, надежные руки отца….
Ему не собрать эту пыль. Прах кремации.
На какой-то миг безумие овладевает им. Словно одержимый, он ползает на четвереньках, ловя воздух пригоршнями, бьёт кулаками о доски пола. И вдруг… это озарение сбило бы его с ног, не будь он уже повержен. Враз прояснилось и сознание и взгляд. Ладонью он отер лицо. Дурак, дурак… законченный дурак!!!!
Скользит и скользит по зеркалу памяти больная галлюцинация с растворяющимся телом Дина. Острием конька вспарывает свежую рану пережитой потери.
Он не сразу это заметил. Не до того как-то было, он сплоховал, дал слабину, позволил эмоциям раздавить себя, и горе еда не лишило его способности мыслить здраво. А ведь трансформации тела начались еще на озере. Белесая слизь на открытых участках кожи – Джон принял ее за илистую, стоялую воду, - этот неестественный ртутный блеск быстро закатившихся зрачков, чересчур мягкие суставы…. Списать очевидные изменения на действие яда тогда не выглядело так уж неразумно. Хотя… после того как тело просто просочилось сквозь его пальцы, не оставив на ковре ни следа, не оставив ничего….
Плохо это.
Хуже того – Джон, кажется, знает, с чем столкнулся и где искать ответы. Где искать… Дина. Жив он или… мертв. И это сводит с ума.
И есть еще Сэмми.
Он видел то, что видеть не должен был. Не сейчас. Не так. Слишком рано.
Джон ерошит грязные волосы. Он устал. Он вымотан сверх своего предела прочности. Беспощадные испытания, выпадавшие до того на его долю, сегодня представились чем-то банальным, вроде как уколоть палец булавкой.
Обычно, в кино показывают, какими бывают нервные срывы бывших вояк – крепкая выпивка, зубодробительный мат, кулаки в кровь о стену или о… что там попадется под горячую руку, тарелки, летящие в домашних, отравленных каждодневным ожиданием неизбежного ужаса, да холодный пот спросонья. Кадр за кадром режиссеры потрудились воссоздать полную и подробную картину бытовой драмы. Покой, стресс, срыв, агрессия, депрессия, затухание, покой, рецидив и дальше по накатанной. Пока запал не сшибет персональным контрольным в голову или, что чаще, не постучится старина «цирроз печени».
Но Джон не любит смотреть кино, и у него иная схема, и уколы булавкой отладили его, отформатировали до стадии своеобразной анальгезии, полного не чувствия. Избирательность синдрома Бельмонда (11) хитро отразилась исключительно на его не внимании к собственным переживаниям, потребностям, физическим ощущениям, таким, как, например, голод, холод, боль. В один день его попросту перестало это интересовать. Не в лагере, когда к его обнаженному телу, распластанному на панцирной сетке ржавой кровати, в десятый раз присоединили два электропровода. Это случилось позже, в треклятом Лоуренсе, одной треклятой ночью.
Забыться саможалением, злобой или выпивкой – этот вопрос не попадает в его поле зрения. Знакомьтесь, Джон Винчестер, комплектация – отец.
Срыва не будет. Это его выбор. Его свободный… вашу ж!... выбор.
У него широкая альтернатива, и вместо долгих, проникновенных меланхолий, соплей с сахаром про несправедливость судьбы, он достает из-за пояса промокших джинсов револьвер. Из внутреннего кармана «аляски» выуживает горсть патронов. Выбирает пулю, отлитую в подвале автомастерской Сингера, отлитую по всем правилам охотничьего ремесла, заряжает ее в камору барабана, и поднимается на ноги. Во весь рост. Выпрямляется, словно на плацу. И в эту самую минуту он уже точно знает, что должен делать. И он точно знает, для кого пуля в барабане его револьвера.
Знакомьтесь, Джон Винчестер, комплектация – профессионал.
- Сэм. – Он заставляет свой голос звучать твердо. И, наверное, у него получается, потому, что Сэм отзывается незамедлительно.
- Да.
Он все еще дрожит. Джон хотел бы успокоить его, сказать что-то весомо-важное, убедительное, чтобы не видеть этого… странного… в его глазах. Но Сэма нельзя обнимать. До Сэма нельзя дотрагиваться. Он особенный – его младший сын. Мальчик, который не требует успокоения или сострадания. Его жестокий ребенок….
- То, что ты сейчас видел…. – Ему нужно тщательно подобрать слова, но, единственное, что приходит ему в голову: - Мы ведь можем обсудить это позже, да?
- Да, сэр.
Джон замирает лишь на секунду. Ответ – краткий, четкий, бесцветный. Сейчас он особенно ненормален. Когда-то Дин научил братишку армейскому стандарту. Это казалось невинной шуткой. После Джон был весьма признателен Дину за находчивость. Но были моменты… вот как сейчас. Невыносимо! От Сэма веет таким холодом, точно это он умер… раньше брата. Джон просто не знаком с другим Сэмом. И к этому не привыкнуть.
Но ему нужно собраться. Нужно поторопиться. Стараясь больше не обращать внимания на застывшего посреди зала Сэма, Джон быстро переодевается в сухую одежду. Он потерял уйму времени на нелепую возню с обманкой. Не известно, чем эта задержка может обернуться для Дина. «Живи…. Продержись еще немного, парень. Я приду… вытащу тебя».
А Сэм…. У него была своя сказка на ночь. И он сам должен поставить точку.

Он бежит через пролесок к озеру, к месту первой стычки. При дыхании мороз хрустит на зубах. Клубы пара вырываются изо рта, подымаются от разгоряченной спины. Он не нашел сухой куртки, которая обычно висит за дверью при входе. Не стал тратить времени на поиски. На нем лишь шерстяной свитер; его тепла явно не достаточно в такой холод, да и шут с ним. Повыше воротник, руки подмышки. Пальцы должны слушаться, когда он найдет тварь. Или тварь найдет его.
Славная ночь для того, чтобы умереть. Одна из многих.
Только на смерть Джон не согласен. Монстрам придется посидеть на строгой диете. Ни он, ни его мальчики ужином не станут.
Здесь поворот направо. Ноги тонут по щиколотку в снегу. Скупая зима, намело едва-едва, следы на плотном покрове почти не различимы. Замедлив бег, Джон проверяет аэрозольный баллончик. Работает. Как и старенькая морпеховская zippo.
Кто там говорил про гуманизм? ООН или Общество защиты животных? Кстати, медуза… животное?
Он уверен, тварь еще поблизости. Она не закончила дело. Создание сложнейшей иллюзии даже у перевертышей забирает силы. Регенерация обычно протекает медленно. Да и процесс… переваривания… пищи….
Она должна быть рядом с местом нападения. Грот, пещера, густой кустарник, что угодно, чтобы переждать опасность и…. Но так питаются перевертыши, гули. Медленно, изуверски, растягивая удовольствие. Слышно было бы даже в поселке. Что если... если эта тварь ест иначе? Как? Убивая копию, подкидыша вместе с оригиналом? Может, Джон обманывает себя, а копия и была оригиналом?
К чертям все!
Сосредоточиться.
Чем она может быть? Что движет ей? Такие фантомы, из мира, где сюр – это норма, не появляются по извращенной прихоти ада. Для них требуется медиум, проводник, и весьма сильный. Тот, кто натравил медузу… кто-то из его нового окружения? Кто-то из автомастерской? Из школы мальчиков? Кто-то выследил их. Несмотря на все предосторожности Джона. Даже ближайшие друзья не знали их места нахождения. Таким был договор. Никто не знал.
Стоп!
Версия? Или готовый ответ? Предположение совершенно чудовищное.
Он еще раз бросает взгляд на ярко освещённые окна дома. Как и пару часов назад, когда он вышел проверить замки на лодочном сарае. Дин напросился с ним. Будто предчувствовал, что окажется нужным. Почему же не почувствовал надвигающейся беды Джон? Что-то притупилось в нем. Начал привыкать к тихой, обычной жизни. А Дин, подобно борзой на охоте. Он не отвыкнет. Битва – его кровь. Надо было убедить его остаться. Приказать.
- Дииин!!!
Дин отзовется. Должен отозваться. Если только…. Нет, он отзовется. Даст знак, поможет. Он крепкий парень.
Ветер рвет его крик. Уносит от озера к домам. Так не пойдет.
- Дай же мне шанс, прошу….
То самое место. Лунный свет и белый снег. На этом холсте пятна крови. Многим больше крови, чем с разбитого виска. Будто жертва лежала здесь около часа. Вокруг ни каких следов, кроме отпечатков джоновых тимберлэндов. Однако медуза протащила Дина еще пару метров до кромки озера. Должно быть, он с самого начала погнался за приманкой, оставил Дина там, у камня.
Кретин!
Ледяной покров озера проломан, и края его абсолютно чистые, ровные, заготовленные заранее. Назад. Вернись назад. Кто-то хотел его запутать. Получилось. Они выиграли время. Но Джон наверстает. Постарается.
Снова камень. Как же медузе удалось скрыть настоящее тело? Думай, думай!
Ничего не должно было случиться. Обычный вечерний обход. До сарая к генератору и обратно. Дин как с цепи сорвался, носился кругами, изображая самолет, идущий на посадку. С чего вдруг поиграть приспичило?! Джон не стал ругать, пускай себе резвится. Когда такое еще увидишь? Подыграл даже – правда, сирена диспетчерской башни из него не важная получилась, да ведь и не на «Оскара» претендент. Но, что это? За шутками Дина проскальзывает напряжение. Мальчишка наловчился врать, вот только с Джоном как-то не прокатывает. До сих пор.
А минуту спустя….
Протянутая в отчаянном жесте рука, зеленые глаза…. Испуг, боль, и ни намека на сожаление.
Что же ты, Дин, знал такого этим вечером? Что заставило тебя стать живым щитом?
Кажется, сейчас ответ стал очевиден. Но на него нет времени. По одному делу за раз.
- Ну, покажись, мразь! - Он сжимает крепче аэрозольный баллончик. От холода к металлическому корпусу прикипают пальцы. Отлично! - Покажись, сволочь!!!
У него есть шанс. Один к тысячи, приблизительно. Бобби подсчитал бы точнее. Джимми бы просто молился. А он… он - Винчестер, он действует, по определению, потому, что боек его воли взведен. Не повезло с фамилией, наверное.
Он успевает еще подумать, есть ли у фантома орган слуха или, может, он по запаху ориентируется. Попробовать что ли заклинание?
Да какого же!... Запорошенная площадка перед лодочным сараем опрокидывается у него под ногами, небо кренится на бок, хлипкая граница сознания сливается туда же, налево. То, что это лево, Джон понимает по тому, что все еще держит баллончик. Он правша. Определенно. Значит, удачно завалился.
Зажигалка у него в левой, и он успевает чиркнуть запал. Он действует наугад. Аэрозоль «выстреливает» струей чуть выше язычка пламени, и ударяет по желеобразной туше, нависшей над человеком. Он верно рассчитал направление ветра. Уж когда армейскому прошлому спасибо скажешь! Вторая струя огня вырывается незамедлительно. Джон удерживает ее дольше первой. Настолько долго, насколько позволяет содержимое баллона. Чтобы наверняка. Чтобы сдохла нечисть. Чтобы его семья была в безопасности.
Он держит огонь даже, когда вздулись волдыри на пальцах. Три тысячи раз за это время он возблагодарил Бога и еще триста раз, персонально Джорджа Гранта Блэйсделла (12), незабвенного "Мистера Зиппо" (13) – зажигалка не подвела. Он бы еще столько же раз воспел хвалу американскому химпрому, выпустившему автомобильный полироль для пластика с освежителем воздуха в 500-миллилитровых баллонах, если бы петь умел и если бы ни рухнувшие, наконец, в снег обугленные останки фантома.
С трудом отдирает Джон от ладони пустой баллон. Руку на минуту в снег – прийти в себя, унять боль ожога. Еще две горсти снега в рот. Пить хочется больше, чем дышать. Бешенный скачек адреналина с потом выгнал без остатка естественные запасы жидкости.
Чуть дыша, выгребается охотник из сугроба. Как для себя постелил с вечера. Дин помогал ему расчистить дорожку вокруг сарая. Упади он на лед, вряд ли бы его левая осталась целой четверть часа назад, как и он сам сейчас. Сценарий развивался бы по совершенно другой траектории. Дин….
Шевелись же!
Спустя минуту он уже на ногах. То, что осталось от студенистой твари, лежит перед ним в быстро тающем облаке зловонных испарений. Среди почерневшей массы еще угадывается очертание сжавшегося до размеров крупной собаки колокола… или как там у них это называется, по-научному… и туго переплетенных под действием жара щупальцев. Длинные, покрытые застывшей черной слизью, они не короче тормозного пути «шевроле», на максимальной скорости получившего педаль тормоза до упора в пол. Тому, кто создал этого выродка, потребовалось немало энциклопедических сведений – детально проработанный выродок получился. Портретно-достоверный. И злости. И очень, очень много ненависти. А вот с его контролем не справился, слабоват монстр. Сдулся. Джон готовился к другому. Не ожидал, что отправят по его душу зеленого юнца….
Он стоит над дымящейся тушей с нелегкими мыслями. Вопросы роятся и жалят, жалят, жалят…. Хватит! Прекратить это нужно немедленно.
Найти Дина.
Шаг… обрывается.
Джон летит носом в сугроб. Матерясь уже в голос, он брыкается в попытке высвободить ноги из невидимых пут. Неужели яд? Это было бы совсем не к стати. Только не яд! Удается перевернуться. Ветер бросает в лицо морозную крупу, задерживает движения. Дотянуться до щиколоток, оказывается, может быть задачей не из простых. Кому-то хочется, чтобы Джон почувствовал себя калекой. Да ни за что! Есть! Натренированное тело подчиняется, липкая слизистая… дрянь… она натекла ему под ноги, должно быть, когда фантом горел, и теперь… теперь Джон даже не калека, он муха, попавшая конечностями в клей. И еще не известно, каково его действие на кожу. У хитроумного создателя изощренного видения может хватить ума, чтобы нафантазировать в стрекательные клетки яду покрепче. Вот же пакостник!
Понимание тщетности усилий снова едва не отбрасывает его к границам отчаяния. Он приподнимается на локтях. Ботинки уже прочно впаяны в асфальт, а время уходит, как безвозвратно, может, уходит и жизнь Дина.
Не раздумывая, он просто разрезает шнуровку ножом - благо дело, без него Джон и душ-то принимать не полезет, - и лишь на мгновение позволяет себе охнуть, когда ступни в промокших насквозь носках опускаются на обледеневшую дорожку. Носки путаются и мешают. К чертям! И их тоже – все лишнее – к чертям! Подавись, Желтоглазый засранец. Наблюдаешь ты сейчас из-за угла, как вор, как последний гнус, или запиваешь веселое шоу дорогим виски в своем загробном, гнилом мирке – подавись….
После он уже ничего не чувствует, он бежит вокруг сарая – Дин должен быть не далеко. В радиусе действия твари.
Медуза поджидала вовсе не мальчика. Ее цель – изначально, не Дин. Это уже не предположение – факт. Только что он получил доказательство. Фантом нападает на выбранных, меченных хозяином жертв. Он предназначен для утоления жажды мести хозяина, питается исключительно с позволения хозяина, и, открывает один или множество своих ртов с единственной целью – служить злобе хозяина. И в одном Джон уверен – готов голову дать на отсечение – Дин просто не успел насолить никому на столько, чтобы стать желанным деликатесом к ужину. У него нет друзей, следовательно, нет и врагов среди сверстников. По крайней мере, среди сверстников, способных вычитать формулу создания фантома. Дети на такое не способны….
И снова… эта мысль! Занозой вцепилась она в мозг, терзает, жжет. Этого не может быть. Не надо так….
Он заглядывает за каждый камень, куст. Замок на воротах сарая цел, но есть еще одна дверь, боковая. Метнувшись к ней, он доверяется своему чутью вновь. Рискованно. Что, если он ошибется? Как ошибся с телом Дина….
Дверь. Замка нет. Сбит. Ржавая щеколда смята, как бумажный лист. Нет необходимости удостоверяться в наличии липкой слизи, она там есть. Повсюду. Джон яростно толкает дверную створку ногой, и вваливается в темноту.
Безжалостный ветер не достает сюда, за старые дощатые стены. Внутри сыро, темно, и… понятия «холод» в словаре Джона Винчестера с этого дня не существует, а потому его восприятие действительности проскакивает и это ощущение, оставляя его телу лишь половину радостей зимней ночной прогулки босиком. И он благодарен хотя бы за это. Он умеет быть сильным, не важно, какой ценой. Ему просто очень нужно найти своего ребенка, забрать его домой, что бы ни случилось с ним этой ночью. Он внутренне собрался. Кажется, он готов встретить какую угодно картину – Дин без сознания, Дин раненый, Дин с повреждениями, не совместимыми с жизнью, - что угодно, лишь бы… Дин….
- Папа….
Из-за сутолоки собственных мыслей и грохота кровяного тока по венам он запросто рисковал пройти мимо этого краткого, тихого, едва живого… но ЖИВОГО!... стона. Он замер, не сразу поверив в возможность чуда. Нельзя же сойти с ума трижды за одну ночь? Правда?
Он уже ни в чем не был уверен. Двигаясь на непослушных ногах, точно на деревянных протезах, на ощупь, ведомый лишь интуицией и невероятным усилием воли, он пошел в направлении звука. Или призрака желаемого звука…. Если сейчас его предадут силы или остатки разума, или трухлявые доски пола, или… что там еще сегодня не предавало его… по списку?.... что ж, варианты могут быть разными, только он… ДОЙДЕТ. Иначе никак.
И он доходит. Его окоченевшие пальцы упираются во что-то… кого-то….
- Я же говорил….
- Дин!
Он шепчет или кричит? Кричит охрипшим шепотом. И цепляется за обледеневшие, тугие веревки, которыми, по видимому, Дин привязан к деревянной балке, одной из восьми… кажется,… не важно… поддерживающих просевшую от времени и непогоды крышу сарая.
- О, Дин! Сынок, прости, я долго, очень долго…. Все, сейчас….
Но веревки не поддаются. Спустя минуту, когда пальцы изрезаны острыми, как бритва нитями, а результат все тот же – Дин привязанный к балке – до Джона доходит, что это никакие не веревки. Медуза слепила кокон из ветоши и собственной слизи.
Нож. Где-то был…. В кромешной тьме, опасаясь задеть лезвием Дина, он принялся резать, быстро застывающий состав, который на некоторых участках затвердел на столько, что больше походил на панцирь черепахи. Орудовать ножом становится глупым. Не тратя времени на то, чтобы расколоть его, Джон с усилием отогнул края у верхнего разреза, отшвырнул нож, так как попасть дрожащими руками в карман куртки не смог, и, подхватив парнишку за одежду… абсолютно сухую одежду!... вытащил его наружу. Что-то подсказывало ему, разбираться действительно ли это Дин, или снова обманка, лучше на улице, а еще лучше дома, но… Дина выворачивает прямо ему под ноги. Такое бывает с иллюзиями?
Джон не дает парнишке упасть, хотя сам едва держится на ногах. Их можно принять за пару алкоголиков, набравшихся по самый мозжечок, и в другой раз, это сравнение, возможно бы, и развеселило, но сейчас, если они не поторопятся, кто-то из них или оба, не доживут и до первой диновой рюмки. Джон не дает ему толком очухаться, тащит к выходу.
Вновь на мороз, под набравшую силу метель. Вновь босиком…. Но теперь он несет сына домой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ